В последние годы в Париже язык как феномен начал доминировать в современной теоретической системе и общественных науках, и стал частью политических дискуссий лесбийского и женского освободительного движения. Это произошло потому, что язык принадлежит к важному политическому пространству, где участвует власть, или, даже больше - целые взаимосвязи властей, поскольку существует множество языков, постоянно задействованных в социальной действительности. Важность языка как такового в значении политическом стала осознаваться только недавно. Но мощное развитие лингвистики, распространение различных школ языкознания, возникновение науки коммуникаций, и специфичность метаязыков, которыми пользуются эти науки, демонстрирует симптомы политической важности языка. Наука о языке вторглась в другие науки, такие как антропология, с помощью Леви-Стросса, в психоанализ - через Лакана, и во все дисциплины, развившиеся на базе структурализма.

Ранняя семиотика Ролана Барта почти избежала лингвистического доминирования, став политическим анализом различных знаковых систем, с тем, чтобы определить отношения между той или иной системой знаков, например, мифа о мелкобуржуазном классе и классовой борьбе в рамках капитализма, который эта система стремится спрятать. Мы были почти спасены, поскольку политическая семиотика есть оружие (метод) который нам нужен для анализа того, что называется идеологией. Но чудо было недолгим. Вместо того чтобы ввести в семиотику чуждые ей концепции - в данном случае, марксистские идеи - Барт вскоре заявил, что семиотика является всего лишь отраслью лингвистики и что язык - единственный объект ее изучения.

Таким образом, весь мир есть всего лишь гигантский реестр, в котором самые различные языки находят свое место, такие, например, как язык Бессознательного, язык моды, язык обмена женщинами, когда человеческие существа буквально являются средством коммуникации. Эти языки, или, скорее, эти дискурсы, сочетаются друг с другом, взаимопроникают друг в друга, поддерживают один другого, усиливают друг друга, самостоятельно обретают гендер и гендерно определяют друг друга. Лингвистика наделяет гендером семиотику и структурную лингвистику, структурная лингвистика наделяет гендером структурализм, который гендерно наполняет Структурное Бессознательное. Все эти дискурсы вкупе создают статическую путаницу для угнетенных, отчего они утрачивают видение материальных причин своего угнетения и впадают в своеобразный внеисторический вакуум.

Потому что они формируют научное прочтение социальной действительности, в которой человеческие существа представлены как неизменные сущности, нетронутые историей и не испытавшие на себе классовых конфликтов, с идентичной психикой в силу генетического программирования. Эта психика, равно нетронутая историей и классовыми конфликтами, обеспечивает специалистов, с начала XX века, целым арсеналом инвариантных особей: символический язык, очень выгодно функционирующий с небольшим набором элементов, поскольку, подобно цифрам (0-9), символы "подсознательно" созданные психикой, не так уж многочисленны. Следовательно, эти символы могут быть легко навязаны через психотерапию и теоретические аргументы, коллективному и индивидуальному бессознательному. Нам внушили, что Бессознательное, обладающее безупречным вкусом, структурирует себя на основе метафор, например: имя Отца, Эдипов комплекс, кастрация, убийство-или-смерть-отца, обмен женщинами, и т.д. Если Бессознательное, тем не менее, легко поддается контролю, то отнюдь не любого из нас. Аналогично мистическим откровениям, возникновение символов в сознании требует множественных интерпретаций?

Только специалистам доступна расшифровка Бессознательного. Только они, психоаналитики, имеют право (или уполномочены?) организовывать и интерпретировать проявления психики, демонстрируя символы в их полном значении. И, поскольку символический язык ужасно беден и изначально полон пробелов, языки метаязыков, интерпретирующие его, развиваются один за другим, обладая богатством, полнотой выражения, с которой могут сравниться разве что толкования Библии.

Кто наделил психоаналитиков этим знанием? Например, у Лакана: то, что он называет "психоаналитическим дискурсом", или "аналитическим опытом", и то, и другое "учат" его тому, что он уже знает. И каждое по отдельности, учит его тому, чему другое уже научило. Но можем ли мы отрицать, что Лакан открыл с помощью науки через "аналитический опыт" (своего рода эксперимент), структуру Бессознательного? Настолько ли мы безответственны, чтобы пренебрегать дискурсом психоанализируемых людей, лежащих на кушетках? Я думаю, нет сомнений в том, что Лакан обнаружил в Бессознательном те структуры, о которых он говорит, поскольку до того он сам поместил их туда. Люди, не подпавшие под власть психоаналитических институтов, могут испытывать чувство непреодолимой грусти от того, насколько высокий уровень угнетения (манипуляции) демонстрирует психоаналитический дискурс. В аналитической практике всегда присутствует угнетенное существо, пациент, чья потребность в общении эксплуатируется и который (так же как ведьмы в свое время, подвергаясь пыткам, повторяли язык, который хотели слышать от них инквизиторы) не имеет другого выбора, (если она/он не хотят расторгнуть контракт, дающий ей/ему право общаться, в котором она/он нуждаются), кроме того, чтобы говорить то, что она/он должны сказать. Говорят, что это может продолжаться всю жизнь - жестокий договор, приговаривающий человеческое существо к обнажению ее/его страдания угнетателю, который непосредственно виновен в нем, который эксплуатирует ее/его экономически, политически, идеологически, и чьи интерпретации сводят эту боль к нескольким фигурам речи.

Но может ли потребность в коммуникации, которая по условиям такого договора может быть удовлетворена лишь психоаналитическими средствами, быть излечена, можно ли с ней "экспериментировать"? Если верить последним признаниям лесбиянок, феминисток и гомосексуалистов-мужчин, то нет. Во всех этих откровениях подчеркивается политическое значение невозможности, с которой сталкиваются лесбиянки, феминистки и геи в попытках каких-либо, кроме психоаналитических, коммуникаций в гетеросексуальном обществе. Когда становится ясной общая ситуация (человек не болен, не нуждается в лечении, у человека есть враг), результатом становится расторжение психоаналитического контракта. Вот то, что просматривается в этих признаниях, а также они учат нас тому, что психоаналитический контракт не был согласием двух сторон, он был навязан.

Дискурсы, в особенности подавляющие всех нас - лесбиянок, женщин и гомосексуалистов - это те, что принимают как должное в качестве основы общества, любого общества, гетеросексуальность. Эти дискурсы говорят о нас и претендуют на правдивость во внеполитическом пространстве, как будто что-либо, что наделено значением, может избежать политики в данный момент истории, и, как будто во всем, что касается нас могут существовать политически несущественный знаки. Эти дискурсы гетеросексуальности подавляют нас в том смысле, что они не дают нам говорить, если мы не говорим на их языке. Все, что подвергает их сомнению, сразу же становится неважным, примитивным. Наш отказ признавать абсолютизм психоаналитических интерпретаций, дает им возможность заявлять, что мы отрицаем концепцию символического. Эти дискурсы лишают нас всякой возможности создавать собственные категории. Но самое жестокое их деяние заключается в их неумолимой тирании над нашим физическим и ментальным я.

Когда мы используем слишком обобщающий термин "идеология", чтобы обозначить все дискурсы доминирующей группы, мы относим эти дискурсы к области Ирреальных Идей; мы забываем о реальном (физическом) насилии, которое они совершают напрямую по отношению к угнетенным, насилие, производимое абстрактными и "научными" дискурсами, равно как и дискурсами, производимыми масс-медиа. Я буду настаивать на том, что угнетение личности дискурсами материально, и попытаюсь показать непосредственные последствия его на примере порнографии.

Порнографические образы, фильмы, журнальные фотографии, рекламные плакаты на стенах городов, формируют дискурс, и этот дискурс покрывает весь наш мир своими знаками, и значение его таково: женщины находятся в подчинении. Семиотики могут интерпретировать систему этого дискурса, описать его диспозицию. То, что они читают в этом дискурсе, есть знаки, не призванные означать, и не имеющие другого raison d'etre, кроме того, чтобы быть элементами определенной системы или диспозиции. Но для нас, в отличие от семиотиков, этот дискурс неотделим от реальности. Он не только находится в непосредственной близости с действительностью, которая и есть наше угнетение (экономическое и политическое), но также и сам по себе реален, являясь одним из аспектов угнетения, проявляя непосредственную власть над нами. Порнографический дискурс - это одна из стратеги насилия, применяемого к нам: он оскорбляет, принижает, является преступлением против нашего человеческого достоинства. Как тактика домогательства он несет в себе другую функцию - предупреждения. Он заставляет нас стоять в строю, он напоминает тем, кто забыл, кто они есть, идти в ногу он пробуждает страх. Те самые эксперты семиотики, о которых говорилось раньше, упрекают нас в том, что мы путаем дискурс и действительность, когда выступаем против порнографии. Они не понимают, что этот дискурс и есть для нас реальность, один из ликов реальности нашего угнетения. Они полагают, что мы ошибаемся, выбрав не тот уровень анализа.

Я выбрала порнографию в качестве примера, так как ее дискурс наиболее симптоматичен и особенно показателен для демонстрации насилия, которое совершается над нами и надо всем обществом через дискурс. Нет ничего абстрактного в той власти, которой обладают наука и теории, материально влияющие на нас, на наши тела и мысли, даже если производящий их дискурс абстрактен. Это одна из форм доминирования, само его выражение. Или, я бы сказала, один из способов применения. Все угнетенные знают эту власть и имели с ней дело. Это та власть, которая говорит: ты не имеешь права на речь, потому что твой дискурс не научен и не теоретичен, ты пользуешься не той системой анализа, ты смешиваешь дискурс и действительность, твой дискурс наивен, ты не разбираешься в той или другой науке.

Если дискурс современных теоретических систем и социальной науки распространяет на нас свою власть, это происходит оттого, что он пользуется концепциями, непосредственно касающимися нас. Невзирая на исторически обусловленное возникновение лесбийского, феминистского и гомосексуального освободительного движения, чья деятельность уже пошатнула философские и политические категории дискурсов общественных наук (подвергнутых, таким образом жесткой критике), их установки, тем не менее, по-прежнему используются современной наукой без пересмотра. Они функционируют в качестве примитивных концепций в целом конгломерате всяческих дисциплин, теорий и сегодняшних идей, который я назвала бы - прямое мышление. (См. "Первобытное мышление" Клода Леви-Строса). Они используют понятия "женщина", "мужчина", "пол", "различия", и все наборы концепций, носящие этот смысл, включая такие концепции, как "история", "культура" и "реальность". И хотя в последние годы было признано, что такое явление как природа не существует, что все есть культура, внутри этой культуры остается нетронутым стержень естества, который сопротивляется пересмотру, отношения, исключенные из анализа социальных категорий - отношения, чье свойство в культуре, как и в природе, - неотвратимость, и это именно гетеросексуальные отношения. Я назову это обязательными отношениями между "мужчиной" и "женщиной". (Здесь я отсылаю вас к Ти-Грейс Аткинсон и ее анализу полового сношения как института). Обладая этой неотвратимостью как знание, как очевидный принцип, как изначальная данность в любой науке, прямое мышление формирует абсолютизирующую интерпретацию истории, социальной действительности, культуры, языка и всех субъективных явлений одновременно. Я могу только подчеркнуть это все подавляющее свойство, в которое облачено прямое мышление, в своем стремлении немедленно универсализировать производимые им концепции в общие законы, претендующие на правоту для всех обществ, всех эпох, всех индивидуумов. Таким образом они говорят о единственно возможном обмене женщинами, единственном различии между полами, единственном символическом порядке, единственном Бессознательным, Желанием, Jouissance, Культуре, Истории, придавая абсолютное значение этим концепциям, тогда как они всего лишь категории, базирующиеся на гетеросексуальности, или идее, которая воспроизводит все различия между полами как политическую и философскую догму.

Результатом этой тенденции к универсализму становится то, что прямое мышление неспособно воспринять культуру, общество, где гетеросексуальность не только не регулирует все человеческие отношения, но даже и само воспроизведение концепций и всех процессов, которые не включены в сознание. Кроме того, эти подсознательные процессы становятся исторически все более настойчивыми в том, как они объясняют нам нас самих посредством обученных специалистов. Стилистика их выражения (и я не склонна недооценивать ее соблазнительность) окутана мифами, прячется в загадочности, успешно осваивает метафоры, и ее функция заключается в поэтизации обязательного образа "ты-будешь-прямым-или-тебя-не-будет". (См. вариант, правильным).

В этой системе мышления отказ от обязательности соития и от произведенных этой обязательностью институтов, необходимых для создания общества, - просто невозможен, поскольку этот отказ будет означать отказ от возможности существования другого, отказ от "символического порядка", будет означать невозможность формулирования смысла, без которого никто не может сохранить внутреннюю целостность. Следовательно, лесбиянство, гомосексуальность, и общества, к которым мы относимся нельзя вообразить, или говорить о них, даже, несмотря на то, что они всегда существовали. Так, прямое мышление продолжает утверждать, что инцест, а не гомосексуальность, является главным, определяющим его запретом. Следовательно, осмысляемая прямым мышлением, гомосексуальность есть не что иное, как гетеросексуальность. Да, прямо мыслящее ("правильное") общество нуждается в другом/отличном от себя на всех уровнях. Оно не может функционировать экономически, символически, лингвистически, или политически, без этой концепции. Эта потребность в другом/отличающемся является онтологической для целого конгломерата наук и дисциплин, которые я называю прямым мышлением. Но кто этот отличающийся/другой, если не доминируемый? Ведь гетеросексуальное общество подавляет не только лесбиянок и гомосексуалистов, оно подавляет многих других/ отличающихся, оно угнетает всех женщин и многие категории мужчин, всех тех, кто находится в подчиненном положении. Выстроить отличие и контролировать его есть "акт власти, так как в основе это нормативный акт. Все стараются доказать, что другой отличается чем-то. Но не все преуспевают в этом. Чтобы добиться успеха в этом, необходимо обладать социальным господством".

Например, концепция различия между полами онтологически конструирует женщин как отличающихся/других. Мужчины не другие, белые не другие, как и господа. Но черные, как и рабы - другие. Эта онтологическая характеристика различия между полами влияет на все концепции, включенные в тот самый конгломерат. Но для нас не существует этого понятия - быть женщиной, быть мужчиной. "Мужчина" и "женщина" - политические концепции оппонирования, и связка (соитие), которая их диалектически объединяет, есть, в то же время, то, что их уничтожает. Именно классовая борьба между женщинами и мужчинами уничтожит мужчин и женщин. Концепция отличия не несет в себе ничего онтологического. Это всего лишь способ, используемый хозяевами для интерпретации исторической ситуации подчинения. Функция различия - маскировать на каждом уровне конфликт интересов, включая идеологические.

Другими словами это означает для нас, что больше не должно быть женщин и мужчин, и, что как классы и категории философии и языка они должны исчезнуть, политически, экономически, идеологически. Если мы, лесбиянки и геи, продолжим говорить о себе как о женщинах и как о мужчинах, мы будем служить инструментом для сохранения гетеросексуальности. Я уверена, что экономические и политические изменения не снимут драматизм этих языковых категорий. Можем мы искоренить раба! Можем мы избавиться от ниггера, негрессы? И чем же отличается женщина! Будем ли мы продолжать писать белый, хозяин, мужчина. Трансформация экономических отношений не поможет. Мы должны произвести политическую трансформацию ключевых концепций, то есть тех концепций, которые обладают для нас стратегическим значением. Поскольку существует другая категория материального, язык, и через язык должен подвергнуться концептуальному стратегическому изменению. В то же время, это непосредственно связано с политической сферой, где все, что касается языка, науки и мысли рассматривает личность с позиций субъективности и ее/его отношениям с обществом. И мы не можем оставить это во власти прямого мышления или философии доминирования.

И если из всех позиций прямого мышления я особенно критикую модели Структурного Бессознательного, то это потому, что в тот исторический момент, когда подавление определенных социальных групп уже не видится как логическая необходимость самим подавляемым, так как они восстают, они подвергают сомнению сами различия, Леви-Стросс, Лакан и их оправдывают это такой необходимостью, которая избегает контроля посредством сознания, а, следовательно, и ответственности индивидуумов.

Они используют подсознательные процессы, которые, например, требуют обмена женщинами как необходимого условия для любого общества. С их позиций, это именно то, что бессознательное властно диктует нам, а символический порядок, без которого не существует смысла, языка, общества, зависит от него. Но что означает обмен женщинами, как не то, что они находятся в подчинении? Не удивительно, что существует всего одно Бессознательное, и что оно гетеросексуально. Именно Бессознательное следит, и весьма осознанно, за соблюдением интересов хозяев, в которых оно живет дабы им легко было отрешаться от собственных концепций. Кроме того, господство отрицается; не существует женского рабства, существует различие. На это я отвечу заявлением, сделанным румынским крестьянином в 1848 году на публичном собрании: "Почему господа говорят, что это не было рабством, мы ведь знаем, что это было рабство, наше горе, которое мы переживали". Да, мы его знаем, и эту науку угнетения у нас не отнять.

Именно посредством этой науки мы должны выследить "само-собой-разумеющуюся" гетеросексуальность, и (перефразируя раннего Ролана Барта) мы не должны позволить себе "видеть, как путают Природу и Историю на каждом шагу". Мы должны сделать грубой очевидностью то, что психоанализ, следуя Фрейду, и, особенно, Лакану, превратил свои концепции в незыблемые мифы - Различие, Желание, "имя Отца", и т.д. Они даже сверх-мифологизировали свои мифы, действие необходимое для них, чтобы систематически гетеросексуализировать эту сторону личности, которая неожиданно взросла на историческом поле с помощью подчиняемых индивидуумов, особенно женщин, которые начали свою борьбу почти два века назад. И это делалось систематически, стало междисциплинарной парадигмой, достигло гармонии с того момента, как миф о гетеросексуальности начал с легкостью циркулировать от одной формальной системы к другой, как те неизменные ценности, которые инвестируются в антропологию и психоанализ и во все общественные науки.

Вся совокупность гетеросексуальных мифов - есть система знаков, использующая фигуры речи, и, таким образом, она может быть исследована политически посредством нашей науки угнетения; "поскольку-мы-знаем-что-это-рабство" - наш способ внедрения диахронизма в историю, в зафиксированный дискурс вечных сущностей. Это предприятие должно стать своего рода политической семиологией, хотя, зная это "горе, которое мы переживали", мы также действуем на уровне языка/манифеста, языка/действия, который трансформирует, который делает историю.

А пока, в существующих системах, которые кажутся такими вечными и универсальными, что из них можно извлекать законы, законы, которые могут быть вставлены в компьютеры, и, в любом случае, пока еще могут быть внедрены в механизмы бессознательного, в этих системах, благодаря нашим действиям, случаются отклонения. Такая модель, например, как обмен женщинами, вновь захватывает исторический процесс в таких жестоких и насильственных формах, что вся система, которая считалась формальной, опрокидывается в другое измерение познания. Это измерения истории принадлежит нам, поскольку, некоторым образом мы предназначены для этого, и, поскольку, как сказал Леви-Стросс, мы говорим, позвольте нам сказать, что мы разрываем гетеросексуальный контракт.

Итак, вот то, что повсюду говорят лесбиянки в этой стране и в некоторых других, если не в теории, то, по крайней мере, через социальные действия, воздействие которых на гетеросексуальную культуру и общество еще не предсказуемы. Антропологи могут сказать, что нам нужно подождать еще пятьдесят лет. Да, если кто-то хочет универсализировать функционирование этих обществ и способствовать появлению их инвариантов. Тем временем, прямые концепты уже подорваны. Что такое женщина? Страх, общая тревога для активной защиты. Говоря откровенно, этой проблемы у лесбиянок нет, поскольку у них другие ориентиры, и будет некорректным утверждать, что лесбиянки сближаются, любят, живут с женщинами, так как "женщина" имеет значение только в гетеросексуальных системах мышления и в гетеросексуальных экономических системах. Лесбиянки - не женщины.

1980