ЖИЗНЬ ОНА
  
В Жилье больше всех в Кровати родной воздухоплавательных бассейнов. В одном из них, "Жилищном полете", и познакомились мои отцы. А церасом позже родился Он. Семейное предание гласило, что, придя раз в "Жилищный полет", один из моих отцов, Кал Чибис, увидел, как кто-то прыгнул с вышки на сетку в нарушение всех правил гигиены - не дожидаясь, пока предыдущий воздухоплаватель отскочит. Отец устроил скандал, и вот что из этого вышло. Нарушителем оказался Лев восьмой. Потянули за жребий, выпало рожать Чибису, посему я зовусь Чибисом, а не Львом. К свадьбе дядя Кол, их было два брата, Кал и Кол, сделали отцу дорогой и ценный подарок - необъятный ктеис. Из него и родил Кал Она, Дона, Трона, Фрона и меня, пятого брата Чибиса. Вероятно, и дальше рожал бы детей отец мой Кал отцу моему Льву, если б не событие, о котором речь будет в самом конце. Я благодарю тебя за то, что ты принес мне не какой-нибудь там ктеис, а первенца, сказал Лев восьмой, целуя Кала, обессиленного родами. Ты знаешь, ответил Кал, я разрешился довольно легко. Я думал, будет тяжелее. Это он мне помог, и отец указал на окно, за которым во дворе на дереве висело изображение Цераса, работы великого Красителя. Художник изобразил тот момент в житии чистого бога, когда в страхе исторгла его пучина из своих глубин, и вот он шествует к берегу по волнам. Да, это мог быть только Он, задумчиво согласился Лев восьмой, не назвать ли нам этим именем первенца: Он. Так вслед за младенцем родилось и имя ему.

Он сказал свое первое слово, и было это "пася". Счастливый Лев восьмой, к которому оно было обращено, за большие дары призвал к сыну одного служителя Цераса, известного как служителя Цераса-в-будущем, и они вместе с Калом долго вопрошали гадателя о судьбе первенца. Этот служитель Цераса-в-будущем свободно владел детским языком и мог часами разговаривать с младенцем на этом языке. Непосвященному это казалось чудом. Преосвященному его собеседник говорил: сабаба. Преосвященный же отвечал ему: бага. Тогда дитя говорило ему: тута, он же отвечал: пабарака. Потом оказывалось, что они говорили о приготовлении яиц по способу Улицына. Об Оне слуга Цераса-в-будущем сказал, после длительной беседы с ним, что всем Он выдался, но одна вещь может его погубить - которую Он вовремя не выпустит из рук. Какую же, какую! - воскликнули Кал и Лев восьмой, но не знал этого преосвященный, как и никто не знал, а разве Церас один.

На рубеже второго и третьего церас Он в совершенстве изучил речь взрослых Кровати родной: Кал и Лев восьмой с удовольствием констатировали, что полностью понимают сына, а сын признал, что понимает каждое слово своих отцов. Тогда попытались родители узнать, о чем же Он говорил в прошлом церасе с преосвященным, чтобы все же знать, от какого предмета следует держать ручки подальше. Но Он ничего не помнил. Дядя Кол, приехавший в Жилье из Улиц навестить брата и зятя, принялся над ними смеяться: и вы еще думаете, что эго за предмет такой? Ну и народ, эти жильцы... Хотя дядя Кол и смеялся, и шутил, приехал он в Жилье не один, а с неприятностью. У них с его мужем Поносом страшное несчастье, отказал их молоденький ктеис - свадебный подарок Поносу от его брата Панаса. И вот развод. Ну, разве это не идиотизм? говорил он. Кол любит Поноса, Понос любит Кола, и из-за какого-то глупого запора мы должны расстаться. Кто же, как не вы сами, дорогой Колок, заметил дяде Лев восьмой, прокатили законопроект Роби и Буди "Об отделении ктеиса от его тела". Я прекрасно помню вашу речь: не удобство, а непотребство предлагают нам уманы Робя и Будя. Им, верно, до фонаря крепость брачных уз, до фонаря, что это погубит роды. Вы тогда очень красно выражались. Не так ли, Калик? Но отец не хотел кусать брата в рану и перевел разговор на другую тему, как всегда, неудачно: кажется, Будя родил Робе шестенького и им теперь не до законопроектов... Но не успел Лев восьмой подивиться неразумности своей половины, а жертва своей же политической косности, Кол, обидеться на брата, как тоненький голосочек проговорил:

- Тяжелей всех придется Панасу. Его загрызет совесть за то, что подарил брату пустой орех.

От неожиданности взрослые попадали с крылечка, на ступеньках которого сидели. В дверях стоял Он. И так слова эти в устах младенца потрясли их, что бросились они втроем к дереву, на котором висел Церас, и принялись горячо благодарить его. Здесь я имею намерение указать, что было это задолго до моего рождения, а ведь мне уже девяносто пять. И так давно все это было, что порою думаешь, а не сон ли это, а была ли вообще когда-нибудь Кровать родная, управляемая родами по древним законам Цераса...

* * *

Он прощался со своими товарищами; братья Мед и Мот, мальчик Тростик и мальчик, который был остальных детей на несколько церас старше. Прощание состоялось в волнах. Старший мальчик обнял Она и вдруг расплакался:

- Ты уезжаешь, Он. Лучше б мы тебя не знали. Кому из нас завтра захочется выйти в море? Мед и Мот, признайтесь, разве теперь, как прежде, мы сможем играть в "Море, волну и Церас"? - Братья молчали. - А ты, Тросточка? - Мальчик Тростик нырнул под воду с головой. Он немного стеснялся. - А вот я не буду стесняться, - сказал старший мальчик. - Я вас старше и могу перед всеми сказать всю правду. Когда я прихожу с моря, я наскоро поем и прячусь от всех, чтобы в тишине никто не мог помешать мне рассказывать самому себе одну историю. И не только рассказывать, но и видеть тоже. Обычно я начинаю уже прямо с того места, когда меня, связанного, приводят на суд... Нет, я начну сначала. Все мы в море - и Он, и вы, Мед и Мот, и ты, Тростинка. Вдруг ты, Медок, показываешь пальцем на что-то и начинаешь кричать. Он быстро поворачивается, смотрит тоже, но не роняет ни слова. Я вижу: незаметно на плотах к берегу подкрадывается пес. Пес решился напасть на чистого Цераса - и решился на это с моря. Надо успеть предупредить стражу! Но как же быть с Оном. Мелькает мысль. Я бегу к командующему пляжем. Я единственный, кому посчастливилось добраться до берега. Сардарь Брата Зина еще ни о чем не знает. Зина сидит как ни в чем не бывало со своим прекрасным мужем Чечиком в своей вилле на берегу моря. Три недели прошло со дня их свадьбы, а оба лебедя так все еще и не выходят из дому и никого к себе не впускают.

Дети закивали. Все они, кроме Она, были со своими родителями на свадьбе молодого сардаря три недели назад.

- Зина мне не желает верить, осыпает бранью, пока, подбежав к окну, не убеждается, что прибрежная змея кишит песами. "Надо связаться с братским гарнизоном церасцев!" В этот момент пущенная лесом головня попадает Зине в голову. Раненный, он падает. "Уноси своего мужа!" - кричу я его юному мужу, который в ужасе заламывает руки над распростертым телом мужа. "Я принимаю командование". - "Да, принимай", - шепчет уносимый Зина. Я и церасцы, которых мне удалось собрать, бьются. Про бой я ничего говорить не стану, хотя и очень люблю это место. При каких-то там обстоятельствах - они не всегда одинаковы - меня оглушило. Но крови нет, я только теряю сознание. Очнулся я изможденный, покрытый ранами, на полу, в доме, где прежде жил сардарь Зина и откуда Чечик его, слабеющего, унес. В нем теперь разместился пес. Среди врагов в объятьях их вождя я вижу - Она! Он улыбается мне, Он также обнимает врага. На меня, с которым Он еще совсем недавно купался и играл в "Море, волну и Церас", на мои страдания Он взирает равнодушно. Теперь ему важней перешептываться с полюбившим его врагом и вместе с ним насмехаться над распростертым командиром церасцев. От ран я еще плохо понимаю происходящее, я вижу только, что вы, Мот, Мед и Тростик, тут же и умоляете Она сжалиться над вами. Но я молчу. Наши глаза с Оном встретились. Что Он скажет? Что Он скажет? Он избегает обращаться ко мне. "Заставьте его просить о милости", - говорит Он державшим меня песам. Меня начинают пытать, я выношу все, не сводя с Она глаз. Он уже не так смеется как прежде. "Я хочу, чтобы вы пытали его, пока он не сдастся". Но я молчу. Мед, Мот и Тростик уже давно сдались, и Он их давно помиловал. "Пусть он будет весельником на моем корабле "По волне", на который как раз я набираю команду гребцов и капитана". Я среди гребцов, Он лично приходит проверить, как идет обучение. Он приходит не один, а с лесом, и до поздней ночи слышны из рубки их шутки и смех. Вот до этого места я люблю слушать и смотреть эту историю, - заключил старший мальчик и вдруг нырнул под воду с головой. Но сразу же вынырнул и сказал решительно: - И я не вижу, чего тут стесняться, у каждого из вас тоже есть такие истории, и вы будете последние трусы, если их не расскажете.

Мед и Мот признали, что у них действительно есть история. Но у них все общее и эта история тоже. Они рассказывают ее друг другу по очереди. И тот, кто рассказывает, говорит не от себя, а во втором лице, как бы про своего слушателя. Так намного приятней слушать. Но из-за этого у них выходят споры: чья очередь слушать. А так как без рассказов этих и Мед, и Мот не могут жить, то они придумали, как решить спор: ложатся каждый к себе в постельку и тянут, значит, с двух концов бечевку - кто кого стянет, тому того и слушать.

- Ладно, это все хорошо, но только валяйте свою историю, - сказал старший мальчик, в то время как Он молча стоял, потупя глаза в воду. Вдруг в воде, ему показалось, Он видит служителя Цераса-в-будущем, который грозит ему пальцем с быстротой отряхивающейся собаки. Но видение прошло, и предостережение оказалось тщетным.

- У нас всего лишь одно только место, - сказал Мед.

- Да, а не как у тебя - столько всего, - подхватил Мот.

- И мы просто все время одно и то же место повторяем, - сказал Мед.

- ...которое и то не мы сами придумали, как ты...

- ...а взяли из сказки, ну, ты знаешь...

- Да ясно, он знает. Знаешь сказку: Церас с красной Ягодицею боролись...

- Ну, как Церас на нее напал.

- Да, она ведь Цераса не сразу полюбила...

- Нет, конечно, не сразу, сперва она стала с ним бороться...

- Да он знает это. Ты ведь знаешь, что Церас долго боролся с Зарницей?

- Дай я расскажу. В сказке так: боролись Ягодица и Церас три дня и три ночи. Ягодица его поборола...

- Потому что он был слабый...

- Да, он был красивый, но слабый. Она повалила его, придавила его белую грудь коленкой...

- Ты ему сказку рассказываешь, а ты не сказку рассказывай, а то, что мне рассказываешь, рассказывай.

- Ну, то же самое, только я говорю - это, когда его очередь слушать: три дня боролись прекрасный Он и ты, Мот. И он тебя поборол. Он...

- Не пропускай, поборол, потому что ты...

- Да, потому что ты красивый, но слабый. Он повалил тебя, придавил твою белую грудь коленкой...

- Да, вот это я обожаю, это у меня на втором месте после кошачьих ушек в меду.

- Значит, придавил твою белую грудь коленкой. А тогда ты взмолился и говоришь: сжалься надо мной, прекрасный Он, не губи доброго молодца. Он посмотрел на тебя сверху вниз и... и дальше уже очередь рассказывать мне, - заключил Мед.

- Вот видишь, Он, - сказал старший мальчик, - и у братьев есть своя история, и, смотри, тоже про тебя. А что ты расскажешь?

- Хорошо, - сказал Он.

Взрослый мальчик разволновался: Он расскажет сейчас свою историю. И у Она есть своя история. Какая она?

Но признание Она только обнажило лежавшую между ним и четырьмя ребятами пропасть. Оно звучало для них ужасно. Он своей мечтою избрал ктеис, которого называл "венус". Это был "хрупкий" юный ктеис - с "душою", чего в реальности, конечно, быть не может. Купленный перед закрытием беспримерный ктеис испытывает к Ону церас. Он проникается к нему ответным чувством. Дальше шло не так волнующе даже для самого Она. Открыв всей Кровати родной свойства своего "венуса", Он получает от Умани - беспрецедентнейший случай - добро на брак, в котором один из мужей сам как бы и вылупливал - то есть совершенно беспрецедентнейший случай. Но главным и любимейшим местом в этой истории была для Она не развязка, а первый его диалог с чудо-ктеисом:

КТЕИС - ВЕНУС

Сколь и сердцем и телом прекрасен
Он, который меня презирает как гнусную ктеиску.
Я ж обожаю его. Но как бессловесная
Может сказать своему господину,
Что грудь загорелая пышная чувствует
То же, что хладная мышца его
Под увядшим цветком.
Что такой же как Он человек я, различье в одном:
Обожаю его и готова мыть ноги и воду пить.

ОН

О господи Церасе! Что слышу!
Он говорит - презренный ктеис
Нет, не ктеис - он бутон, он пестик,
Он человек, достойный уваженья,
А может, даже обожанья.

Впоследствии Он сочинил еще много таких диалогов.

- Он, - сказал взрослый мальчик, между тем как Он молча стоял, опустив глаза в воду. - Между нами пропасть. - Вдруг Он видит: в воде служитель Цераса-в-будущем, который грозит ему пальцем с частотой отряхивающейся кошки. Но видение пропало, и вторичное предостережение также оказалось тщетным. - Он, - сказал взрослый мальчик, - ты слышишь меня?

- Что? Ах да, конечно. Но почему обязательно пропасть? Тростик - он еще не сказал, о чем мечтает, может быть, так же как и я.

Но Тростик, даже после всего слышанного, не стал рассказывать своей заветной истории, до того она была, как онов "венус", беспримерной.

- Пожалуй, имеет смысл, коль уж мы тут, за походом завернуть к Колу, - сказал Лев восьмой. В сторону от основного пути ответвлялась тропка. У начала ее было написано: "Добро пожаловать в город Улицы До города Улицы двенадцать парнасаг езды"

- А ходьбы сколько? - спросил Он.