В банке из-под кофе, где мы храним деньги "на хозяйство", я нашел две мятых сторублевки и 10 долларов.

- Зайцы! Мы на мели, - огласил я приговор.

На последнюю зарплату Кирыча мы купили новый диван, а остаток проели в японском ресторане. Мои работодатели, будто сговорившись, стали дружно переживать финансовые трудности, и сулили излить гонорарный дождь не раньше, чем через две-три недели. Вклад Марка в домашнюю казну в этом месяце был равен нулю - если не считать бутылки аргентинского вина и торта "Лакомка" в день зарплаты. Внятного ответа на вопрос, куда уплыли денежки, Марк дать не мог. Наверное, опять пускал пыль в глаза какому-нибудь королевичу: ах, я деньги все трачу и трачу, а они все есть и есть. Теперь боится признаться.

- Могу занять, - "соригинальничал" Кирыч.

Я отрицательно покачал головой и укоризненно посмотрел на Марка.

Королевна скорбела. Плечи опущены, голова ничком. Меня этими "живыми картинами" не проведешь. На самом деле Марк прекрасно знает, что выход найдется, а соучастие изображает для проформы. Мимикрирует под среду. Подумав об этом, я ожесточился.

- Не выдать ли нам Марусю замуж? - сказал я, - Найдем богатого старичка и будем трясти его как грушу. Я устроюсь к дедуну бутерброды делать, Кирыча возьмем садовником. Старикашка умрет и нам достанется все его состояние.

- Лежалый товар, - кивнул на Марка Кирыч, включаясь в игру.

- На крайний случай, можно сдать в аренду, - сказал я, критически разглядывая марусины костлявые прелести, - Тогда ты, Кирыч, будешь сидеть на кассе, я - на телефоне: "Хотите Марусю в рассрочку? Нет проблем. На шесть месяцев. 50% предоплата".

Марк задохнулся от нашей наглости:

- Почему это меня?

- А кого еще? - удивился я, - Я слишком умный. Таких старички не любят. В моих глазах видны их недостатки. Кирыч толстый и волосатый. Он, конечно, мог бы сыграть роль Господина. Но все мазохисты почему-то бедные.

- Поэтому и бедные, что мазохисты, - сказал Марк

- Остаешься только ты. Внимание, на торги выставляется королева красоты Маруся Курчи! - заорал я в окно проезжающим машинам.

- Моя фамилия Курчатов, - строго сказал Марк.

- Да хоть Куродыров, - отмахнулся я, - Имей в виду, жрать в доме нечего. Денег нет и не скоро появятся. На рынке продажной любви наше с Кирычем старое мясо вряд ли будет пользоваться спросом. Ты единственный в этом доме, кого можно рассматривать, как сексуальный объект.

О формуле идеального любовника "красота помноженная на глупость равно идеальный секс" я дипломатично умолчал.

- И вообще, мне надоело влачить жалкое существование. Перебиваться с хлеба на воду...

- Отказывать себе в Гуччи и Версаче, - поддержал Марк.

- Работа - дрянь, - довершил душераздирающую картину Кирыч.

В нашей троице нет трудоголиков. В принципе, мы готовы без остатка отдаваться любимому делу. Беда в том, что любимого дела еще не нашлось, а есть те, что приносят деньги. Я пишу глупости для газет, на которые мне даже смотреть противно. Спекуляции акциями, которые проворачивает Кирыч, обогащают клиентов его банка, и никак не сказываются на его собственном благосостоянии. Марк впаривает дуракам страховки на случай всемирного потопа, хотя у самого есть в лучшем случае только страховой полис из поликлиники. Мы терпеть не можем свою работу, но вынуждены смириться, втайне надеясь, что рано или поздно выход найдется. Лучше, конечно, раньше.

- К нам в банк один пожилой немец приехал, - задумчиво сказал Кирыч, - Опытом делиться. Большой, как дирижабль.

- Думаешь, из нашей славной когорты? - догадался я к чему он клонит.

- Очень может быть, - сказал Кирыч.

- Решено, отдадим за него Марусю, - сказал я.

- Не хочу толстого! - захныкал Марк, - У меня не получится. Я по-немецки только "Хэнде хох" знаю.

- На этот случай имеется вундеркинд, который не только выступит в качестве переводчика, но и научит паре фраз, способных заставить расцвести даже пень, при условии, если он вырос между Мюнхеном и Гамбургом, - воскликнул я, - Даром что ли в немецкой спецшколе срок отбывал?

- Рыжик! Ты и в койке переводить будешь? - ехидно спросил Марк.

Язвит, значит согласен. За отзывчивость я поставил бы Марку памятник. Это единственное, что примиряет меня с его существованием. Нет такой авантюры, в которую бы Марк с удовольствием не ввязался. Прошлым летом он на спор украл килограмм совсем не нужной нам кильки. Впрочем, за "кражу века" мы жестоко поплатились. До холодов в квартире так воняло тухлятиной, будто ее выбрали своей могилой все покойники города. Кто бы мог подумать, что кулек рыбы может благоухать, как дохлый кит?

- На этот случай тебе надо знать только два слова, - начал я курс молодого бойца, - "Ja" - то есть "милый, я готова", и "Nein" - этим ты можешь передать всю гамму нахлынувших на тебя чувств от "О! Какой у тебя большой" до "Ах, душенька, только с презервативом". Надеюсь, что дед достаточно дряхлый, плетки, фаллоимитаторы и прочая ерунда его уже не интересует.

- Пенсионеры - самые частые посетители секс-шопов, - вспомнил Кирыч.

Марк вытаращил глаза:

- Я хлестать себя не дам!

- Может, ты будешь садиста изображать? - успокоил я, - И вообще, еще неизвестно, захочет ли тебя немецкий дирижабль. Значит так. Кирыч: ты должен узнать состояние его счета, и расписание гастролей - в какой гостинице живет, где обедает, чем занимается вечером. Неплохо было бы втереться к нему в доверие и между делом присоветовать какой-нибудь гейский клуб.

- Лучше "Макаку". Там денег за вход не берут, - сказал Марк - знаток ночных заведений.

- А тебе, Маруся, жертвую последние двести рублей, - распорядился я, - Купи что-нибудь для красоты.

- На депиляцию не хватит, - скривился Марк.

- Зато на резиновую шапочку для бассейна в самый раз, - посоветовал я, - Ею ты убьешь сразу трех зайцев. Во-первых, выделишься из толпы - главное правило для начинающей валютной проститутки, во-вторых, покажешь немчику готовность к водным процедурам - это бодряще подействует на его увядающее либидо, а в-третьих, скроешь плешь на голове.

Марк с воем понесся к зеркалу.

- Ну-ну, я пошутил, - заметил я укорящий взгляд Кирыча, - Не плешь, а слегка редеющие локоны.

Мое требование собрать информацию на потенциального жениха Кирыч воспринял так, будто я предложил ему за хлебом сходить. Его моральные принципы удивляют меня и после пяти лет сожительства. С одной стороны, если бы оценки по поведению ставили до гробовой доски, то Кирыч и на тот свет отчалил бы перманентным "отличником". Окрестные старушки по неведомым мне причинам не чают в нем души. Каждый раз, когда мы выбираемся в город, как из-под земли вырастает бабуля с клюкой и начинает терзать Кирыча дворовыми сплетнями. Кирыч согласно кивает головой, а мы с Марком нервно поглядываем на часы. Кассирша в мясном отделе при виде его светится, как начищенный пятак, потому лишь, что каждый раз при встрече он говорит ей "спасибо, милая", а однажды вернул рубль, который она дала ему по ошибке. Активное участие в исполнении христианских заповедей у Кирыча странным образом уживается с готовностью к грехопадению, при условии, если в нем принимают участие близкие люди. Кирыч, конечно, не станет воровать кильку, как Марк, но и не спросит, откуда на обед взялась жареная рыба.

Досье на Ханса он добыл уже на следующий день. В отделе безопасности его банка даже не поинтересовались, зачем Кириллу Андреевичу секретная информация.

Содержимое пухлой папки говорило... нет... кричало, что этот шанс нам упускать нельзя.

Марк водил пальцем по нулям в выписке из банковского счета и вполголоса считал:

- Раз-два-три-четыре...

- Вилла на Лазурном берегу, - вслух прочел я лакомый кусок с другого листа.

- Я сбился, - сказал Марк - Раз-два-три...

- Шале в швейцарских Альпах! - опять не утерпел я.

- Ты можешь помолчать. Я деньги считаю, - наставительно сказал Марк.

- Еще не твои, - отбрил я и продолжил еще громче, - Три машины, в том числе "Мерседес" класса "люкс". Квартира в Париже.

- Маленькая, наверное, и от центра далеко. Придется мне до Эйфелевой башни на метро ехать, - с неожиданной злостью сказал Марк.

- Ни за что не поверю, что на такую роскошь еще никто не позарился? - сказал я.

Кирыч без слов пододвинул еще один лист. Ксерокопия паспорта утверждала, что Ханс-Йорг Штеффенс родился в непростой для Германии 1945 год. Холост. С фотографии на меня подозрительно смотрели синенькие пуговки - две крошечные дырочки в безбрежном море щек, незаметно переходивших в шею, и лба размером до темени. С волосяным покровом у миллионера дела обстояли плохо: пара локонов на висках и один на макушке. Видимо, в качестве компенсации за природную несправедливость, на подбородке герра Шнитцлера гнездилась довольно густая белесая растительность. Кокетливая бородка-эспаньолка в сочетании с коротким носом модели "рыльце" делала марусиного "жениха" неотразимым: небритая свинка. Таким сторонникам мужской любви как он легче живется на белом свете. Глядя на него, только слепой мог поинтересоваться, отчего это 57-летний гражданин до сих пор не наделал кучу ребятишек. Я разочарованно хмыкнул. Марк наверняка закатит истерику: "Да, я с таким за таз пельменей в голодный год не лягу!".

- Деньги тоже могут быть эротичны, - прочитал мои мысли Кирыч.

- Будем надеяться, что астролог нагадал гансику счастье со славянином, - вздохнул я.

Марк тем временем пребывал в блаженной прострации. Он пялился на стенку, с которой клочьями свисали старые обои, оставшиеся от предыдущих жильцов, и беззвучно шевелил губами. Достаток, который грозил свалиться на его крашеные кудри, похоже, выбил Марка из колеи.

- Думает, куда тратить будет, - опять выказал Кирыч прорицательские способности.

- Люди гибнут за металл, - сказал я, - Марк! Для того, чтобы тратить деньги, нужно их заработать. Ау! Ты меня слышишь?

Марк витал в облаках. Наверное, вообразил себя, разодетым в пух и перья, в обнимку с Ричардом Гиром. Я хотел было показать ему фотографию "жениха", но побоялся, что крушение мечты плохо отразится на марусиной красе. У меня бы тоже был бледный вид, если бы импозантный красавчик обернулся свинкой-блондинкой.

- Запоминай, - давал я Марку последние наставления, - "Энтшульдиген зи битте, хабен зи фойер?".

Мы второй час отирались в "Макаке". Бармен с обезъяньей мордой на футболке уже начал подозрительно коситься. Я надеялся, что наши намерения не написаны у нас на лицах.

- Хотите что-нибудь выпить? - предпринял юноша еще одну попытку.

Мы хотели, но рассчитывать на гипотетическую щедрость немца, которого мы еще ни разу не видели, было рискованно. Возле барной стойки находиться было уже неприлично, поэтому мы отошли поближе к танцплощадке.

- Какое "фойе"? Здесь даже потанцевать негде, - вернулся Марк к моим поучениям и кивнул на людей, утрамбованных как кильки в банке.

- "Фойер" - значит "огонь", - втолковывал я, - Это ты у него спичек просишь. Он, конечно, удивится, откуда у жителя среднерусской возвышенности такой безупречный немецкий, а ты ему скажешь...

- Я не курю..., - прервал Марк полет моей фантазии.

- Тогда придумай другой способ познакомиться? - рассердился я, - Завались перед Гансом в припадке эпилепсии. В этом случае, правда, ты можешь рассчитывать только на милостыню.

- Значит про "фойе" спросить? - перебил меня Марк.

- Да, - успокоился я, поняв, что бунт погашен в зародыше, - А потом ты ему скажешь, что у тебя бабка из немцев: "Дас ист эринерунг фон майне ома".

Увлекшись сочинением немецкой фразы, я не заметил, что Марк смотрит куда-то мимо меня.

- Да, ты ему скажешь: "Зи вар дойче унд их кан айн бисхен дойч шпрехен", - продолжил я, - Потом будто бы случайно я окажусь рядом и удивлюсь, что здесь, в этом гнезде разврата, звучит божественная немецкая речь. Дальше можешь говорить о своей неземной любви по-русски.

- Весит, наверное, тонну, - вдруг толкнул меня Марк в бок.

Я оглянулся. В зал вплыл огромный человечище. Рядом с ним даже здоровяк Кирыч показался бы лилипутом. Джинсовой ткани, которая туго обтягивала слоновий круп, вполне хватило бы на пятиместную палатку. Бородка клинышком и вздернутый нос показались мне знакомыми. Я со значением посмотрел на Марка.

- Он!!! - понял Марк, - Я не пойду! Я боюсь. У меня живот болит, - заблеял он и дернулся в сторону.

Мертвой хваткой вцепившись ему в руку, я зашипел:

- Или сейчас ты демонстрируешь голливудский оскал и широту русской души, или на склоне лет встречаешь свою смерть в богадельне.

- Не-е-ет! - замахал головой он.

Пока мы перепирались, случилось чудо. Немец умудрился без остатка раствориться в толпе. "Не может быть! - захлопал я глазами, - Как такая груда мяса может бесследно исчезнуть?". Я огляделся. Бородатые дирижабли на горизонте не замечались. Не успел я огорчиться, как неодолимая сила на секунду подняла меня в воздух и швырнула на затоптанный пол. Кажется, я даже на секунду отключился. Когда я пришел в себя, то обнаружил, что на рукаве рубашки расплылось огромное мокрое пятно - надеюсь, я угодил в лужу с пивом, а не с его последствиями. Марк по немецкой методе дематериализовался.

- Шайсе! - выругался я по-немецки.

Познания в языке Гете начали удивлять даже меня самого. У досточтимой "немки" Эллы Багратионовны я редко заслуживал "трояк", а тут вдруг свободное употребление идиоматических выражений.

- Ви, битте? - услышал я над головой.

Надо мной нависал искомый Ханс и виновато улыбался. Я разозлился так, что без запинки выдал ему тираду, совершенно не думая о немецкой грамматике.

- Вы испортили не только мою рубашку, но и мое настроение. А это дорогого стоит.

- Извините, я не хотел, - сказал он.

Даже не удивился, что я говорю с ним на одном языке. Вот гад, неужели он думает, что в этом вертепе все такие образованные?

- Вы кто? - продолжил я хамить.

- Ханс, - пролепетал он.

Кто бы мог подумать, что махины могут быть застенчивы?

- Вот что, Ганс, - распорядился я, - Купите мне чего-нибудь выпить. Лучше чего-нибудь покрепче и подороже. И будем считать этот напиток компенсацией за ущерб.

"Откуда у меня столько профессионализма?" - второй раз за последние пять минут удивился я.

- Меня зовут Ханс, - робко поправил он, - Х-ханс.

Спасибо Элле Багратионовне, я знал, что "гансами" в Германии называют гусей, но виду не подал:

- Я и говорю "Ганс". К бару - марширен!

Немец послушно взял курс на барную стойку, рассекая толпу: ни дать, ни взять, атомоход "Ленин" в бурном море. По пути к алгогольному раю он несколько раз оглянулся. "Лицо запоминает, чтобы в следующий раз обходить за версту", - предположил я. Отряхнувшись, я принялся выглядывать знакомую светлую голову. Как назло, сегодня в "Макаку" явились все крашеные блондины столицы. Вычислить "сбежавшую невесту" не представлялось возможным.

Вдруг загремели фанфары. Народ вздрогнул и хлынул от бара к сцене, где ожидалось выступление транвеститской звезды Зинаиды. Возле стойки остались только заядлые алкоголики, конкурентки ослепительной Зинки и наш немецкий гусь, вооруженный двумя емкостями - в правой бокал с красным вином, в левой - маленькая рюмка с водкой. "Он еще и жмот", - подумал я. Ой, а с ним кто? Рядом с Хансом скакал Марк, пытавшийся перекричать рев толпы, ожидающей транс-диву. Ханс непонимающе развел руками и бросил на меня просительный взгляд.

- Фойе! Фойе! - расслышал я при приближении.

Мои уроки немецкого не прошли даром. Приятно недооценивать друзей. Так, любое их действие становится неисчерпаемым источником положительных эмоций.

- Рубашечку, наверное не отстирать, - оглядел меня Марк.

- Заткнись! - с обворожительной улыбкой сказал я, - Чтобы ваше случайное знакомство состоялось, мне пришлось пойти на крайние меры. Сейчас твоя задача произвести на гостя столицы впечатление. Улыбнись, что ли.

Марк послушно оскалился. Точь в точь, как на приеме у стоматолога: коренной справа - утерян, нижний резец - кариес.

- Это мой друг Марк, - представил я Марка Хансу, - Его бабушка была немкой. Он хотел поговорить с вами о родине его предков.

- При чем тут "огонь"? - не поверил Ханс и непонятно зачем добавил, - Мой папа не участвовал в войне. Он только лечил раненых.

Кажется, он заподозрил, что Марк требует компенсации за какого-нибудь предка, сгинувшего в печи нацистского концлагеря. Ситуация осложнялась. Вряд ли Ханс согласится пожертвовать Марку все движимое и недвижимое имущество из чувства вины.

Марк, не переставая по-идиотски щериться Хансу, вопросительно скосил на меня глаза.

Ханс тоже пялился, как баран на новые ворота.

- С паршивой овцы хоть шерсти клок, - весело сказал я по-русски и вновь перешел на немецкий, - Мой друг хотел спросить, нет ли у вас зажигалки.

Ханс еще раз недоверчиво оглядел Марка.

- Ваш друг не курит, - заявил он беаппеляционно.

- Почему это? - удивился я.

- У него хороший цвет лица и на радужной оболочке глаз нет никаких изменений.

Скажите, какой Шерлок Холмс. Сейчас он скажет, что Марк живет с двумя друзьями и занимается тем, что облапошивает богатых иностранцев.

- Может быть, он просил огня для вас? - пристально посмотрел на меня Ханс, - Вы курите не меньше пачки в день.

"Неужели зубы черные? - мелькнуло у меня в голове, - Вот стыд-то!".

- У вас камни в левой почке, вы нерегулярно питаетесь, - продолжил Ханс зачитывать результаты импровизированных анализов.

- И прыщ на заду, вызванный эдиповым комплексом, - добавил я.

Я все еще пытался овладеть ситуацией, которая стремительно ускользала в немецкие руки-лопаты.

- Что он говорит? - встрял Марк.

- Говорит, что уже влюблен в тебя без памяти и завтра переведет на твой счет пару миллионов, - брякнул я.

Надо было что-то срочно делать.

- Чек вас не устроит? - спросил Ханс по-русски.

Мы с Марком оторопело переглянулись. Кирыч, сволочь, не сказал, что гансик - полиглот. Но можно было догадаться, что один, без языка, он не поперся бы искать приключений в ночной столице.

- Вы врач? - спросил я по-русски.

Я еще пытался сохранить мину при плохой игре.

Улыбка закаменела на лице Марка. Дума, которую он думал, была явно тяжела. Соображает, не ляпнул ли чего-нибудь лишнего.

- Сейчас работаю финансовым экспертом, но я три года изучал восточную медицину, - пояснил Ханс.

- За это и выпьем, - сказал я и, выхватив рюмку из хансовой лапы, влил в себя прозрачную жидкость.

От неожиданности я задохнулся. Напиток, вопреки ожиданиям, оказался экзотическим. Ах, все равно. Главное, что он оказался не слабее водки.

Говорят, что в экстремальной ситуации алкоголь не действует. Мой пример - явное тому опровержение. Через пару минут жизнь показалась мне прекрасной и удивительной. Ханс, придвигаясь ко мне брюхом, что-то втолковывал по-немецки. "Пушкина в подлиннике он точно не читает", - подумал я. Это значит, что потеряно еще не все.

Я блаженно улыбнулся.

- Скажи ему, чтобы говорил по-человечески, - Марк вернул меня на грешную землю.

Он все еще нервно скалился Хансу.

- Сам скажи, - огрызнулся я, но замечание к сведению принял, - Ханс, ведите себя дипломатично. Мой друг, Марк предпочитает язык своей матери.

Господи, как неповоротлив этот немецкий! "Muttersprache" - надо же догадаться так назвать "родную речь"?

Ханс послушно перешел на борьбу с непокорными русскими падежами и в большинстве случаев одерживал победу. Он говорил несколько деревянно, но грамматически правильно. Хотя, может быть, моя снисходительность была чем-то вроде платы за хансову предупредительность. Втроем мы перекочевали за стол с мраморной крышкой. Официант, как и бармен, ряженый в футболку с мартышкой на груди, принес два бокала красного вина и рюмку с жидкостью коньячного цвета. На вкус она напоминала текилу.

- Все стало вокруг голубым и зеленым, - пропел я, чувствуя как огненная вода бежит по пищеводу.

Марк с неодобрением посмотрел на сваху-алкоголичку и перешел к самопрезентации.

- Знаете, Ханс, я мечтаю отправиться в кругосветное путешествие. Лучше на воздушном шаре. Помните, как у Верна?

Вот они - преимущества телевидения. Марк, никогда не читавший затейника Жюля, мог с легкостью на него сослаться. Ханс вежливо кивал.

- Вы, наверное, много путешествуете, - предположил Марк и сделал бровки домиком, что означает у него крайнюю степень участия.

- Да, я очень часто в дороге... - начал было оХанс.

В этот момент я вдруг вспомнил о цели нашего пребывания и еще раз попытался приступить к своим обязанностям.

- Марк - очень хороший. Еще не старый - всего 30 лет. Разбирается в раздельном питании, раз в неделю ходит в фитнес-центр и очень хочет жить на Лазурном берегу.

В этот момент перед нами опять вырос официант. Он принес еды - много травы и чуть-чуть мяса. Я тяпнул еще одну рюмашку, чудесным образом оказавшуюся передо мной, и занюхал листиком салата. Марк посмотрел на меня так, будто трава, которую я сгрыз, была смыслом его существования.

- Я пью только вино, - сказал он и печально улыбнулся Хансу.

- Не учите меня жить, - огрызнулся я, догадавшись, кто причина его вселенской скорби.

Я обиделся и переключился на пестрых личностей, курсировавших по "Макаке". Если Марк считает, что справится без меня - пожалуйста. Участие в беседе я демонстрировал лишь краткими междометиями, выражающими то сомнение, то участие, то согласие. Возможно, я не всегда находил нужный тон, но мне уже осточертело ломать комедию. К тому же голубки, кажется, нашли общий язык. Ханс тряс головой как китайский болванчик. Маруся повествовала о своей нелегкой доле. Все складывалось наилучшим образом. Скоро Марк уедет. Он будет присылать нам открытки: карнавал в Рио, моды в Милане, балы в Вене...

- Пам-па-па-пам-па-па, - вполголоса начал я напевать марш Мендельсона.

От чего-то стало тоскливо.

- Я в Москве только до понедельника, - прервал мою меланхолию Ханс, - Если у вас будет желание со мной встретиться, вот вам визитная карточка.

Ханс прикрыл своей лапой мою ладонь.

Очередная рюмка, которую я влил в себя, не сделала из Ханса записного красавца, но позволила высмотреть в этой груде мяса аппетитные стороны. Надо сказать Марку, что у Ханса хорошие зубы. Может, хоть это поможет ему в первую брачную ночь?

Вдруг Ханс стал расти и распух до таких размеров, что закрыл собой и млеющего Марка, и веселящуюся толпу.

- Я думала оргазм, а оказалось - бронхиальная астма, - услышал я напоследок голос Зинаиды, усиленный микрофоном.

Глаза слепило яркое солнце. Какой-то изверг раздвинул шторы, и яркие лучи липли к лицу, как мухи.

- Не притворяйся, пьяница. Вижу, что не спишь, - услышал я голос Марка.

Я сделал вид, что не слышу. Хотелось умереть. Изо рта смердело будто нагадили все окрестные кошки, собаки, а также их хозяева. Где-то над ухом пульсировала вена, буравя мозг сигналами тревоги: пациент скорее мертв, чем жив.

- К-который час, - подумав, хрипло сказал я.

- Два часа уже, - сказал Марк.

Он был помыт, побрит, кудряшки уложены, на лице - скорбная мина.

Скажите, за что Марку такое счастье? У него никогда не бывает похмелья. Сколько бы алкоголя он не выпивал, на следующий день выглядит, как огурчик. Наверное, в нем самом столько яда, что дополнительная интоксикация уже никакой роли не играет.

Я похлопал рукой рядом с собой. Пусто.

- Где Кирыч? - выдавил я.

- В магазин побежал... Ты хоть помнишь, что вчера было? - Марк приступил к теме, еще более неприятной, чем солнечные мухи.

- А что вчера было? - изобразил я невинность.

- Пустяки, - сказал Марк с оскорбленным видом, - Если не считать того, что джинсы, на которые ты мне вылил вино, можно выбросить на помойку. Все нормально, если не считать того, что ты выперся на сцену и стал петь свадебный марш.

- Чушь, его не поют! - засомневался я.

- А ты пел! - заупрямился Марк.

- А этот... гусь, то есть Ханс?

- Тоже ничего. Он вызвал такси и отправил нас спать. В машине тебя начало тошнить, и я...

- И даже с нами не поехал? - перебил я Марка.

- Ты был так омерзителен, что ни одна вокзальная шлюха тебя бы не захотела.

- При чем тут я? - удивился я, - Мы тебя или меня замуж выдаем?

Показался Кирыч. В одной руке он держал тарелочку с огурцом, в другой - стакан с грязноватой водицей.

- Выпей рассолу, - сказал он голосом сестры-сиделки.

- Лучше дай ему яду! - с неожиданной злостью сказал Марк.

Что это с ним сегодня? Критические дни?

В тот день Кирыч пришел раньше обычных 17.27. Я даже испугался.

- Кто там? - крикнул я, допечатывая последний абзац о мценской душительнице.

- Доигрался! - сказал Кирыч сурово, - Почитай, что на мой "ящик" пришло.

Он кинул мне на стол распечатку электронного письма. В письме, написанном по-немецки, некий ssteffens просил Кирыча найти "красноволосого юношу", с которым автор месяц назад познакомился в клубе "Makaka". "Я думаю, "Ilija" - это моя судьба", - писал автор.

- Почему по-немецки? Он же по-русски хорошо говорит! - удивился я и прикусил язык.

Закосить под дурачка уже не удастся. Взгляд Кирыча был тяжел.

- Это ты сам у него спроси! Я-то, наивный, отдал письмо на перевод. Думал служебное. Знаешь, как меня теперь коллеги называют? "Ханума".

Я почувствовал как кровь приливает к лицу. Мысли вместе не собирались. Крыть мне было нечем.

- Какая "Ханума"? - спросил Марк.

Он только что выполз из спальни. Если в беготне со страховками у Марка вдруг обнаруживается небольшая пауза, он обязательно заваливается спать - по заветам Клавы Шиффер. Наверное, и в гроб его будут класть румяным и без морщин.

Объяснений Марку не потребовалось.

- Ой, девочки, война-война! - сказал он и цапнул злосчастный лист.

Я сделал вид, что перечитываю текст на экране компьютера. Кирыч изображал соляной столб.

- "Пришла пора, она влюбилась" - ехидно продекламировал Марк после минутной паузы.

- Никак по-немецки читать научился, - догадался я.

- Что значит "либе", я знаю - самодовольно сказал Марк.

Ах так! Ну, получи. Я вырвал у Марка письмо и начал вдохновенно врать, делая вид, что перевожу с листа.

- "Можно попытаться найти друга Ильи. Зовут Марк. У него блондинистые волосы и, кажется, голубые глаза. Он, возможно, часто бывает в клубе "Макака". Может быть, там работает".

- Водкой что ли торгую, - удивился Марк.

- Или собой, - предположил я.

Марк засопел. Не думаю, что это предположение его сильно огорчило. Гораздо сильнее он опечалился бы, если бы в послании немца о нем не было сказано ни слова (что и было на самом деле). Марк считает, что торговать любовью почетнее, чем страховками от мирового потопа. Вот уже лет 15 он ведет войну со своим пролетарским прошлым. Правда, в боевых действиях он в основном руководствуется дамскими романами, на последних страницах которых бедная красавица чудесным образом оказывается в объятиях расписного миллионера. И если Марк все еще вынужден зарабатывать на хлеб насущный, это не мешает ему рассказывать небылицы о своих несуществующих поклонниках. Те, кто знает его не так хорошо, как мы, охотно соглашаются. Глядя на Марка, завешанного побрякушками, как новогодняя елка, трудно поверить, что он живет на собственные деньги.

- Не котируешься ты у иностранных миллионеров. Твой удел - трактористы, - поставил я диагноз.

- Подумаешь, - обиженно протянул Марк и, повернувшись к Кирычу, сказал со смутно знакомыми интонациями, - Не выдать ли нам Рыжика замуж? Представь, Киря. Он в белой фате, я - подружка невесты, а ты будешь кидаться рисом. Или чем там, в Германии, принято бросать в новобрачных... У тебя что-нибудь болит?

Кирыч смотрел на меня с таким видом, будто я лишил его невинности. Сорвал цветок любви, даже рук не помыв.

- Болит, - сказал он, - Еще как болит, - и как-то по-старушачьи покачал головой.

Смотреть на оскорбленную благодетель без слез было невозможно.

- Не видать нам Парижа и Лазурного берега, - зловеще предрек я, - На старости лет нас сдадут в богадельню и похоронят за казенный счет.