- Мы спали? - напряженно вглядывалась Вика.

- Хмм, - только и смог произнести я со сна, но желтые с черными искрами глаза требовали ответа и я громко сглотнул, - мда.

- Эх, ты, а говорил, что голубой, - с упреком сказала Вика, - Извращенец, - прошипела она и со всего размаху отвесила мне звонкую пощечину. Я кубарем скатился с кровати, а через несколько мгновений уже стоял на лестнице, трясясь от холода. Сквозняк моментально выморозил тело под майкой и теперь ледяными пальцами лез в трусы.

Мой свитер комком закатился в угол, куртка повисла на перилах, а брюки с ботинками, перелетев чуть дальше, ухнули куда-то вниз.

С трудом сгибая еще не проснувшееся тело, я начал собирать вещи, одновременно припоминая события вчерашнего вечера, так хорошо начавшегося.

* * *

Прежде я знал, что наш менеджер по рекламе - симпатичная девушка. А если бы мне сказали, что Виктория Кузоватых - первая красавица журнала "Сиськи", то я не стал бы возражать и даже назвал бы Вику его олицетворением, имея в виду неподдельной высоты грудь.

Но отчего-то прежде не приходило мне в голову, что красота Вики - совершенно исключительного свойства.

В Вике было красиво все: и грудь, и бесконечно-длинные ноги топ-модели, и утонченные руки мадонны, и живые, змеистые волосы медузы-горгоны, и оттопыренный зад африканской бегуньи, и кругло-желтые, как советские пятаки, глаза.

Все это стало мне ясно только сейчас, когда я вышел вслед за ней из метро. На нее оглянулся мужичок с лицом, похожим на запертый сундук, а меня озарило: Богиня. Я как будто увидел Вику впервые, как будто не сидели мы прежде бок о бок и не вымучивал я по ее заданию дурных рекламных текстов про виагру и фаллоимитаторы. В этот момент мне показалось даже, что низкое заболоченное небо над головой Вики прорезал луч солнца и распределил всех по своим местам: зад к ногам, глаза к волосам, Вику к небожителям, а меня - к обожателям, полки которых пошли по Тверской нам навстречу и дружно заворачивали шеи.

- Любуются, - сказал я, удивляясь, что ни один из встречных мужчин, откровенно пускающих слюни, не подхватил мою спутницу и не унес в туманную от смога даль - под венец или просто в койку.

- Пускай подавятся, - промурлыкала она и взяла меня под руку.

Я засуетился, не зная, что делать с рукой - то ли в карман засунуть, то ли на груди кренделем сложить.

Как правильно выгуливать красавиц я представлял себе плохо.

Еще хуже я представлял свою роль в этом променаде. Я не очень красивый, совсем не богатый и отнюдь не знаменитый. Опыт всей моей предыдущей жизни показывал, что такие мужчины, как я, не должны интересовать таких девушек, как она. Мы параллельные прямые, которые никогда не пересекутся. Но опыт разбивался о факты, и прямые, влекомые черт знает чем, вдруг загнулись, сошлись в единую линию и направлялись сейчас от станции метро "Охотный ряд" в сторону Пушкинской площади, откуда рукой подать до чайной.

Да, мы шли пить чай, как того хотела Вика. Я бы с удовольствием сжевал бы чего-нибудь посущественней, но признаться в этом стеснялся. Ведь не каждый день красавицы просят меня составить им компанию!

- Знаешь, почему я тебя выбрала? - таинственно сказала она, раскинувшись на диване напротив и глядя на меня немигающим взглядом.

- Потому что я красивый, богатый и знаменитый, - надулся я жабой, наскоро отсекая все "не", о которых думал всего четверть часа назад.

- Выпить хотела! - сказала она и расхохоталась, показывая крупные белые зубы. Но прежде, чем я успел поверить, добавила, - все мужики на титьки смотрят, а ты в глаза.

- Так они же зеркало души, - удивился я, в тот момент искренне желая, чтобы душа, которая за плотного плетения красотой не просматривалась, все-таки была.

- А смотрят все равно на титьки, - упрямо повторила она, - ты вот другой...

Внезапно взволновавшись, я подался вперед, ожидая продолжения.

Но тут подошел официант в тюбетейке и поставил перед нами две рюмки самбуки с плавающими на поверхности зернышками кофе и пламенем по краям. Огонь был почти бесцветным, но глаза Вики заискрились и замерцали. "Ведьма! - мысленно восхитился я, - настоящая ведьма!".

Момент был упущен и мы заговорили о пустяках, неожиданно обнаруживая полное единодушие в самых разнообразных вопросах. Нам нравился Жан-Поль Готье и не нравился шеф, мы любили ходить в кино на ранние сеансы и терпеть не могли "Макдональдс".

От количества совпадений у меня закружилась голова. "Так не бывает!" - думал я и попытался проснуться.

Но Вика все также попивала самбуку (вторую? или четвертую?), глядела на меня кошачьими глазами и исчезать не собиралась.

Тогда я смирился со сном и зажил по его законам, позволяя себе говорить о сокровенном, ничуть не боясь за последствия.

Я сказал, что ничего не имею против матрицы.

- ...только с условием, если она будет длиться вечно.

Я сказал, что иногда хочу умереть.

- ...но, чтобы это была легкая смерть: заснул и не проснулся.

Я сказал, что мне не нравится моя жизнь, потому что безрадостное сегодня ставит крест на том, что будет завтра.

- ...понимаешь, я пожираю свое будущее, - сообщил я, опустошив рюмку (третью? или пятую?).

Вика кивала и, наверное, слушала. Ипохондрия, овладевшая мной, сделалась совсем невыносимой, и я сказал, что лучше всего мне было бы уехать в Южную Америку, где пальмы и беззаботные смуглые юноши.

Вика неожиданно звонко рассмеялась и хлопнула меня ладонью по руке.

- Придется Зюзину на шампанское раскошеливаться, - сказала она.

- Почему? - удивился я.

- Проспорил, - сообщила Вика. - Я ему сказала, что ты мальчиков любишь, а он сказал, что видел твою тетку. Здоровая, говорит, как грузчик. Вот и проспорил.

- Разве можно спорить вот так, на живого человека? - слетела с языка фраза, в первый раз сказанная, кажется, не мной.

- Еще как! - подтвердила Вика, - Да, ты не грузись. Завтра вместе и выпьем.

Она была так хороша в своей самоуверенной наглости, что я на какое-то мгновение понял всех мужчин, которые готовы терпеть от своих возлюбленных любые издевательства.

Глупо обижаться на богиню. Это все равно, что лаять на луну.

- За любовь! - сказал я и собрался было заказать еще самбуки, но официант, сдергивавший скатерть с соседнего стола, поглядел на меня так хмуро, что я понял: нам пора.

* * *

- Ты красивая, - с умилением сказал я, с наслаждением вдыхая ночной воздух. - У тебя красота не простая, а..., - тут я набрал в грудь побольше воздуха, чтобы, не сбиваясь, выговорить сложную фразу, - подробная-тонкой-кисточкой-выписанная-вот, - выдохнул я.

- Ты тоже ничего, - милостиво улыбнулась она, пьяная не меньше моего, но умудрявшаяся сохранять легкость походки и... этот...как его...макияж, - Слушай, ты дальше пить будешь?

- У меня денег нет больше, - виновато сказал я, - совсем нет. Кончились все.

Я растерянно вывернул карманы, но обнаружил только сто рублей.

- Да? - переспросила она.

Мне показалось, что Вика разочарована.

- Тогда..., - она ненадолго задумалась и, решив что-то, весело тряхнула гривой, - тогда будем пить коньяк.

Встав у обочины, Вика помахала рукой. В ту же секунду перед нами возникла машина, погрузившись в которую мы помчались куда-то в ночь.

"Зачем красавицам педерасты?" - отчего-то загрустил я, глядя на огни, смазывающиеся в дрожащую полосу. Потом и полоса убежала, как обещание вечной любви, а еще через пару мгновений мы оказались на темной улице перед высотным домом.

- Здесь коньяк дают? - спросил я, выбравшись из машины и опасливо озираясь по сторонам.

На нас топорщились кусты, а за ними темнота, готовая сгуститься в какого-нибудь отоморозка с ножом.

- Я здесь живу, дурень, - побренчала Вика связкой ключей.

* * *

- Можно я позвоню? - отчего-то заробев, попросил я.

Я тщательно вытер ноги, аккуратно повесил куртку на плечики, снял ботинки и ровненько их поставил, а ощущение, что делаю что-то не так, не проходило.

- Если не в Африку, то можно, - сказала она, наклонившись к зеркалу и стирая салфеткой размазавшуюся губную помаду.

- У аппарата, - громко ответила трубка голосом Марка.

- Я тут у друзей..., - начал я.

- А, придешь, значит, поздно, или вовсе не придешь, - вмиг сообразил Марк. - Презервативы с собой?

- Презервативы? - спросила Вика, умудрившаяся разобрать телефонное бульканье.

Я растерялся, не зная то ли мне говорить с Марком, то ли оправдываться перед Викой.

- Нет, - сказал я всем сразу, - мы просто пообщаемся.

- Ну-ну, - сказал Марк, - я так и передам.

- Он передаст, - засмеялась Вика и прошла в комнату, где вмиг организовала две рюмки, конфеты на тарелочке и початую бутылку "Арарата".

- А знаешь, в меня одна учительница влюблена была, - сказала она после первой рюмки, - она Цветаеву любила.

- Мне нравится, что вы больны не мной, - вспомнил я стихотворение ставшее песней.

- Точно, - согласилась Вика. - Она мне не нравилась, а потом заболела.

- От несчастной любви?

- Нет, от переохлаждения. Однажды за мной увязалась. Смешная. Длинная, нескладная, на лице ни грамма косметики, рот кривой, - весело рассказывала Вика, - целый час стихи своей Цветаевой читала. Я замерзла тогда, как лошадь, а она не отпускает. Поцеловать даже хотела..., - весело рассказывала Вика.

- А ты что?

- А я сказала, что стихов не люблю.

- Жаль, - вздохнул я.

- Ничего не жаль, - не согласилась Вика, - спать с ней я бы не стала, у меня уже парень был.

- В школе? И уже парень? - удивился я.

- Я была развитая девушка, - кивнула Вика.

- А учительница что?

- Выздоровела, и в другую школу перевелась.

- Грустная история, - задумчиво сказал я. - Выпьем?

- Поехали!

* * *

Коньяк кислятиной отдавал во рту, а стол то и дело начинал ходить ходуном, будто кто-то дергал его за ножки. Так что когда бедро, затянутое во что-то черное, подперло прыткую мебель, я чуть было не отвесил ему глубокий поклон.

Может быть, я так и поступил бы, если бы не боялся, что от такого положения тошнотворный коктейль, которым я был заполнен, как мусорный мешок, выльется наружу.

Блевать на рабочем месте - это уже слишком.

Виски так свирепо ломило, что я едва совместил бедро со всем остальным, нависающим надо мной, как божья кара.

- Если ты, сволочь, хоть одним словом обмолвишься, что вчера ночью было, будешь в тюряге до пенсии сидеть. Ты меня понял? - тихо произнесла Вика, агрессивно торча грудью, зловеще кудрявясь змеями волос и испуская из глаз злые желтые молнии..

- За что? - спросил я слабым голосом.

"Это уж слишком! - отрешенно подумал я, - утром по морде дала ни за что, ни про что, а сейчас тюрьмой грозит".

- За изнасилование, - заявила красавица, еще вчера сулившая мне под коньяк любовь до гроба и мечту почтенного старца - золотую утку под кроватью.

Ржавая иголка, ковырявшаяся в мозгах с раннего утра, вдруг выскочила из головы, а глаза залила ярость.

- Чего? - с неожиданной силой заорал я, уже не стесняясь коллег, которые дружно прекратили работу и с интересом наблюдали за нашей перепалкой, - Какое изнасилование? Ты думай, что говоришь!

- Вчера, гражданин хороший, вы совершили со мной половой акт, - все еще тихо сказала Вика, но заметив, что тайны уже не получится, продолжила в полный голос, - и произошло это без моего согласия.

Красавица сложила руки на груди и демонстративно постукивала каблуком, как метроном. Назойливое "тук-тук" меня доконало.

- Вчера ночью мы просто спали! - проревел я раненой белугой. - Понимаешь! Сны смотрели!

Для пущей ясности я сложил ладони и, прижав их к уху, прикрыл глаза.

- И не трахались, скажешь, - хмыкнула она.

- Не трахались, не совокуплялись, возвратно-поступательных движений не совершали, - гневно подтвердил я.

- Почему я тогда голая проснулась? - прищурилась она.

- Да, почему? Объясните-ка нам? - поддакнул шеф.

Он вынырнул из своего кабинета, и судя по масляным глазам, происходящее вызывало у него самое горячее участие.

- Откуда я знаю! - взвизгнул я. - Может, ей жарко было. Может, спина чесалась. Мне-то откуда знать!

Красавица смотрела недоверчиво, шеф тоже делал головой "ай-яй-яй".

- Товарищи! - попытался я говорить спокойно, - в первый и последний раз заявляю. С женщинами я не трахаюсь.

- Вот как? - ядовито прошелестел из своего угла Зюзин.

- Да, - с вызовом сказал я, - не люблю я их. То есть вас, - торопливо поправился я, опасаясь, что меня опять поймут неправильно, - то есть люблю, но не в этом смысле.

Запутавшись в объяснениях, я выдал что-то уж совсем несуразное.

- Я рыбу не люблю.

- Пошляк! - ругнулась бухгалтерша Анна Львовна, понявшая, кажется, больше, чем я хотел сказать.

- Извращенец! - поправила ее Вика и, презрительно оглядев меня с ног до головы, удалилась в свой кабинет.

- Дура-дура-дура! - бормотал я, трясясь как в лихорадке.

- Ну-ну, - успокоительно потрепал меня по плечу шеф и тихо шепнул, - а ты у нас плейбой! Не ожидал! Такую бабу уломать...

- Не спал я! Не спал! - взвыл я и от бессилия разрыдался.