Константин Кропоткин. "Дневник одного г." - всего 99 руб. Закажи прямо сейчас! >>

Герои популярного в середине 2000-х годов сериала Константина Кропоткина - "Содом и умора" возвращаются на Gay.Ru! Роман, признанный в 2007 году "Книгой года" читателями нашего проекта и позже изданный в Германии, не забыт до сих пор.

...Кирыч, Марк и пес Вирус снова с вами по вокресеньям весной 2011 года.

А также - "Русская гей-проза 2010" с "Другими-разными" Константина Кропоткина.

...одних допрашивают, других допросили, третьи вот-вот попадут под обстрел. Так и живем.

Я сам, в общем-то, тоже был хорош. Когда Марк вякнул про иностранных гостей, я даже обрадовался - решил, что он представит нам очередного претендента на его руку и сердце. Того самого, в шотландскую клеточку. А что? думал я, Эдинбург - тоже хороший город...

И вот!

Кирыч был смущен, Марк хлопал глазами, я тихо злился и только Вирус, чуткий к атмосферному давлению, внятно порыкивал в сторону незнакомца.

Я испытывал сильное желание сказать "фас", чтобы допрос под видом беседы прекратился - тогда я бы всплеснул руками "ай, какая незадача!"; принес бы укушенному зеленки, извазюкал бы его от души, предложил бы оплатить врача, надеясь, что американский зад славно истерзают уколами от заразы, которая, как я слышал, в превеликом множестве таится в собачьей пасти.

Так я думал, а сам вежливо цедил. На столике возле дивана в окружении полупустых чайных чашек и наполовину обгрызенного пирога с капустой помаргивал зеленым диктофон, обозначая, что все, что сейчас произносится, может быть обращено против нас.

Кирыч был смущен, но едва ли потому, что вспомнил об обоюдоострой сущности любой информации. Он просто не знал, что делать. Не каждый день твою жизнь пытаются вписать в "глобальный контекст".

Марк завел дружбу с какими-то иностранцами, свела его нелегкая и с одним американцем, а тот оказался журналистом и вот, рассказав о "страшном случае", который грозил обернуться для него многолетним тюремным заключением по обвинению в убийстве, наш белокурый птах был вынужден позвать иностранца на чай, который устроил всем нам допрос с пристрастием.

Джону (а пускай будет "Джон" - я забыл его настоящее имя, едва услышав) хотелось узнать наш "стейтмент" по столь животрепещущему вопросу, как гей-дискриминация; под взглядом пытливо прищуренных синих глазок этого здоровенного рыжего человека в зеленом вельвете, я чувствовал себя не на своем месте - он задавал вопросы, на которые я не мог ответить толком, Кирыч, смущенный внезапным поворотом событий, тоже мямлил что-то не очень определенное, и только Марк трепал языком, как помело.

- ...когда меня схватили, я даже не испугался вовсе. Подумал только, что шреклих-щит. И что душно в машине еще. Всякие глупости, короче, подумал.

- Тебе объяснили причину задержания? - спросил Джон.

- Нет, сказали, что потом скажут.

- А по закону...

- По закону надо ходить к метро не через газон, а по дорожке, - встрял я. - А знаете, как все ходят?

- Как вы ходят? - сбился с хорошего русского на русский воляпюк ненужный гость и без удовольствия посмотрел на меня. Мы друг другу не очень нравились.

- Ходят, как короче, - сказал я.

- И что такого? - сказал Марк, которому не терпелось поподробней поведать о своих нечеловеческих страданиях в полицейской машине.

- А ничего. Я просто привожу пример.

- Пирога еще не хотите? - вступил Кирыч, изображая радушного хозяина.

Джон хотел. А еще Джон хотел чаю, нет, пожалуйста, визаут милк, с сахаром, плыз. И солененького он тоже хотел.

- А каковы ваши политические взгляды? - продолжил он, обращаясь непонятно к кому.

- Жидомасонские, - буркнул я.

- Нет у нас никаких взглядов, - буркнул Кирыч.

- А вы любите выборы? - спросил Джон. - Я слышал, что русские не любят выборы, потому что их, - он сделал усилие, чтобы выговорить это слово, - фаль-си-фи-цируют.

- Ну... - Кирыч попытался выдавить из себя что-то, приличествующее моменту.

В последний раз на избирательном участке он был, наверное, когда выбирали самого пьяного из последних царей.

- А зачем? - попытался я спасти положение, - нам главное, чтоб айфон поновей и член потолще. Такая у нас, мужеложцев, гражданская позиция. Правда, Марусь?

- А вы-то, наверное, на все выборы ходите, - сказал Марк, - Любите, да?

Да, подтвердил американ, любит-ходит, почитает своим долгом, потому что живет он в свободной стране, где не фальсифицируют, а жульничают по-честному.

- А я не помню, когда ходил. Никогда, наверное, - сказал Марк и, видимо, чтобы сделать гостю приятное, добавил. - Хоробал, да.

- Как же вы живете? - воскликнул "Джон" ("живьотье". - получилось у него).

- Живем как-то, - сказал Кирыч.

- И еще собачка с нами живет, - добавил Марк, - она добрая, вери смарт, не волнуйтесь, у нее есть душа, то есть соул.

Вирус рыкнул, показывая силу своей соул.

- А вы верите в соул? - спросил Марк. - Ду ю билыв?

Да, Джон и в "соул" верит, и в добрые намерения билыв, и в мир во всем мире - нужно только не забывать напоминать миру, что ты на это право имеешь; а вы, собственно, участвуете в правозащитных движениях? - таким был следующий вопрос допроса.

- Вы хотите сказать, что нам по митингам начать таскаться? - спросил я. - Устроить себе на жопу борьбу за идеалы? Вы это хотите нам сказать?

Кирыч покачал головой, рекомендуя мне попридержать язык. Но американец все равно едва ли меня понял - не так уж и хорош его русский, а я говорил быстро, не в силах уже сдерживать свой напор: что нужно этому чужаку? что он про нас знает? какое право он имеет нас учить? Он кто?

- Вам, конечно, хочется узнать, были ли мы жертвами этой вашей дискриминации? - продолжил я, - Нет, не были.

- Как это? - вякнул Марк. - А помнишь тебя однажды с работы выгнали? А еще харрасмент был, ну?

- Да, а тебя едва не упекли за решетку, потому что ты просто под руку попал, - сказал я, - Может быть, с точки зрения американского гражданина, мы - жертвы, и вообще непонятно, как мы тут живем, но ведь живем же? Здесь все жертвы, всех бьют, никто никогда не может чувствовать себя в безопасности и все ходят не по тротуарам, а по газонам - как удобней, так и ходят. И любят, кстати, также.

- Понимаю, - сказал Джон.

- Да, ничего вы не понимаете, - сказал я, мысленно вопя, - ничего. Вы явились к нам со своими моралями, чтобы мы тут же кинулись защищать свои права? Чтобы мы превратились в мальчиков для битья? А кормить нас кто будет? Вы?

- Тише-тише, - похлопал меня по плечу Кирыч.

- Да, кстати, - встрепенулся Джон, которого моя тирада никак не взволновала. - А вы не думаете об эмиграции?

- Вы зовете нас в гости? - прищурился я, - Или пожить? А что? - я посмотрел на Кирыча. - Мы готовы. Квартирку сдадим, собаку на живодерню и вперед - за счастьем.

Вирус недовольно зарычал. Он хоть и старый, но на живодерню не хотел.

Тут и сбежал иностранец. Человеческие укусы кстати даже опасней собачьих - мне Валера-ветеринар говорил.

- О! Джонни! - закрыв дверь, спел легкомысленный Марк.

Кому допрос, а кому веселье.

* * *

Содом и умора.

А вскоре - в кафе, напоминающем дровяной сарай - вопросы задавал я. Вернее, пытался.

Увильнуть от редакционного задания мне не удалось - не спасла и придуманная болезнь (не исключаю, что постарался злыдень Финикеев, у которого на меня зуб).

Не забыл Сергей Петрович Конев, главред моего журнала, о своем задании - его все также интересовала непростая гейская жизнь на непростом начальственном посту. Где-то в Канаде важный деятель по фамилии Бойл надумал жить по правде, лавера своего общественности представил, и надо было выяснить, возможен ли такой сюжет в российских декорациях.

Мне было ясно, что невозможен, мне было даже слишком ясно, и потому писать на эту тему я не хотел абсолютно.

- Эбсолютли! - заверил меня Марк, когда я опять заныл, что не знаю, что мне делать, а он в ответ бровки домиком сделал, обозначая, что я - недотепа и, опять погладив свой айфон, кому-то позвонил, спросил у кого-то ("мурачка, - пропел он, - страшно даже сказать..."), затем перезвонил еще раз ("...ай-ай, мы уже давно не виделись, а ты, гадкая, даже не сообщаешь мне совсем, будто чужой человек"), и еще ("...а помнишь?"), и еще ("...а он хороший? а откуда? да, ты что?! анбилывибал!") - и вот так выкристаллизовался номер, по которому звонить уже следовало мне.

- Почему? - спросил я, получив листок с цифрами.

- Ну, не я же буду у него интервью брать, - Марк хихикнул. - Донт ворри, это его ассистентка. Сам он занят, но про тебя знает.

- С такими талантами тебе надо в газету "Жизнь" идти. Возьмут с руками и ногами за кучу денег, - произнес я. - А ты уверен, что он даст?

И вот тут прозвучало его "эбсолютли", и желтый пух на голове затрепыхался.

- Почему же ты мне раньше не сказал, что у тебя есть такой человек?

- Он не у меня есть, он у тебя, - Марк снова хихикнул. - Это же твоя работа.

Странный он. Иногда может быть дурак дураком - вон, американец этот чего стоит, а иногда...

Кафе с нарочитыми претензиями на деревенскую простоту находилось в тихом переулке. Было пусто. Только у стены, прямо под портретом петуха, клюющего золотое яйцо, оживленно кивали друг другу две девицы в строгих серых костюмах. Глядя из окна, трудно было поверить, что в двух шагах от нас гудит и пульсирует вечно переполненная магистраль.

- Здравствуйте! - сказал я, подойдя к единственному в этом небольшом зале гостю-мужчине, сидевшему за просторным столом, сколоченным из некрашенных досок.

Он напоминал "ваньку-встаньку" - целлулоидную игрушку, большую и блестящую: немолод, но моложав; скорей, ухожен, нежели красив; отутюжен, но не желает быть скучным - над льняным голубым пиджаком торчал цветастый ворот розовой, классического кроя рубашки.

- Здравствуйте! - сказал он, постучав полированным ногтем по стеклу массивных наручных часов.

- Да, опоздал, извините, нашел не сразу.

Он указал мне на стул перед собой.

Я заказал кофе - точно такого же, как и у моего собеседника (я всегда говорю "мне того же", когда не знаю, чего хочу). Достал диктофон.

- Лучше без, - он ухмыльнулся почему-то;побежали трещинки по гладкому лицу.

- А мне удобней с..., - сказал я, - чтобы не наврать в мелочах. Текст перед публикацией я вам предоставлю.

- А куда вы денетесь, - сказал он.

Так-так, тренькнул в голове моей звоночек, начинается.

На факультете журналистики - в те благословенно-дикие времена университетской жизни - нам рассказывали, как важно быть "в теме". Последующие годы доказали как раз обратное - чем меньше ты знаешь, принимаясь за задание, тем лучше - ты ни на чьей стороне, ты никому не подыгрываешь, ты равнодушен и в этом качестве тебе проще играть третью инстанцию. Быть "профессиональным".

А тут я был осведомлен даже слишком. Ясно мне было, как божий день, что мужеложцам-начальникам в России живется худо - не бедно, а худо в особенно подлом смысле. Они не живут, а вертятся, они не ходят, а все время убегают, путаясь в лабиринтах желаний и обязательств, долга и похоти. Они все время врут и в итоге измотаны так, что от душ их остаются какие-то осклизлые тряпки.

Я знал об этом, я легко себе такое представлял, перебирая мимолетные впечатления о лощеных господах с оловянными глазами в полусекретных заведениях Москвы, и понимая, что не хочу я с ними разговаривать. Не люблю я смотреть в выгребные ямы, пусть и затейливо украшенные.

- И что конкретно вы хотите знать? - он наклонился над столом, чуть придвигая ко мне свое целлулоидное лицо.

Чтобы не отшатнуться, мне потребовалось усилие.

- А как вы к истории с Бойлом относитесь? - спросил я.

- Никак, - он откинулся. Мне показалось, что он ждал другого вопроса. - Он - идиот.

А ты, конечно, самый умный, неприязненно подумал я.

- А вы бы как поступили на его месте?

- Я на своем месте, - произнес он, глядя на меня своими неясного цвета глазами, у него был прищуренный взгляд; глазки узкие, почти азиатские, чуть-чуть притянутые к вискам.

- Слушайте, - сказал я, - давайте по-честному. Вы хотите рассказать мне свою историю. Так?

- А это я хочу?

- Вы же согласились.

- Посмотреть хотел.

Вопрос "зачем?", вертевшийся на языке, я задвинул подальше. В конце-концов, он был мне больше нужен, чем я ему. Другого мелкопоместного царька, готового говорить "про это", в моем распоряжении не было.

- Вы женаты?

- Сейчас нет.

- А были?

- А ты не знаешь? - он удивился. А я удивился его "ты".

Про него (я не случайно не называю его по имени) было известно многое, но все, осевшее в интернете, личной его жизни не касалось ни коим образом.

- Не знаю. Вы хорошо прячетесь.

- Но ты-то должен знать, - сказал он, сделав из щелок своих удивленные кружочки.

Непрофессионален, да, непрофессионален, молча признал я.

- Итак, вы были женаты. Вы развелись. Нашли какую-то приличную для обоих причину. А друг у вас есть?

Он хмыкнул и головой покачал. Разговор не клеился.

- Вы передумали? - спросил я.

- Мы поговорим, - сказал он. - Но не здесь и не сейчас, - он встал и бросил на стол купюру. - Тебе позвонят.

- Зачем? - вопрос-таки сорвался с языка.

Он постучал по наручным часам, снова показав полированный ноготь и, уходя уже, бросил через плечо:

- Передавайте привет Кириллу Андреевичу.

Он вышел, за ним сорвались те молодые женщины, оживленно куковавшие у стены.

Я в остолбенении смотрел на оседающую пену остывшего кофе.

При чем тут Кирыч? И вообще, кто кого выспрашивал?

* * *

Дневник одного г.

- Кто? - крикнул я в трубку. В метро в отличие от кафе было шумно.

- Семен это, - снова представился он.

- Сеня! - воскликнул я. - Как Ваня?

- Вещи собирает. Мы уезжаем. Тимофей звонил.

- Который?

- Владимира друг. Ну, мента.

- И что?

- Сняли обвинения с проститутки. Его выпускают. За недостатком смягчающих обстоятельств.

- То есть были смягчающие? - с логикой у Сени туго.

- Как-то так называется. Короче, он на свободе. Считают. Что он Андрея не убивал. Имейте ввиду, - говорил он отрывисто, коротко. Сурово, словно посылал по телефону телеграмму. Или в твиттер писал, боясь не влезть в оговоренные регламентом 140 знаков.

- Спасибо, будем, - сказал я, не очень понимая причины этой суровости. Злится он на меня, что ли? С мужеложцами вообще туго: не так взглянешь - плохо, не то скажешь - катастрофа, а если сделаешь что-нибудь не то и не так - начинается балаган: вычеркиваю, уйди, противный, из моей жизни. Сам такой, самого эта подозрительность тяготит и всеми силами стараюсь позитивно думать и жить. "Вам никто не желает зла, люди лучше, чем вам кажется", - говорила мне одна моя новая знакомая; моими словами практически говорила, неожиданно вызывая бурные, неостановимые потоки слез - сколько ж горечи во мне скопилось, сколько яда...

- Нечисто там дело, - говорил Сеня далее. - На месте преступления нашли какие-то...

- Улики - откуда-то издалека подсказал ему Ваня.

- Они указывают на этого...

- Аркадия, - подсказал я.

- Или как он там себя называет.

- А на родственников покойного они не указывают? - спросил я. - Слышал, из-за квартиры теперь сыр-бор разгорелся.

- Нам всем поосторожней надо быть.

- Кому "нам"?

- Кто с ним знаком. С этим...

- Аркадием, - снова подсказал я, про себя договорив "с которым ты, к слову, тоже барахтался".

- От него всего можно ожидать. У человека сорвало крышу.

- Если она, конечно, была, - добавил я. - Так, вы поэтому уезжаете?

- Мы на Украину, - сказал он, словно это что-то объясняло. - Дела у нас.

Какие могут быть дела у зуботехника и безработного на Украине?

- Надо говорить "в Украине". Не то хохлы побьют за верность нормам русского языка, - сказал я.

- В общем, я передал. Пока.

Поплыли гудки. А тут и мой поезд подошел. Вот так, думал я под мерный тряский гул, записываешься к психоаналитикам, деньги платишь, надеешься излечиться от болезненной подозрительности, воешь белугой перед посторонней теткой-психоаналитичкой - а один к тебе домой мерзких иностранцев приводит, а другой делает какие-то странные намеки, а третий звонит и откровенно нагоняет страху.

Дураки, ей-богу, подумал я, пытаясь отмахнуться от тревог. Ненужных, неуместных, отягчающих...

- ...я не понимаю, что происходит; ворочается вокруг какая-то мутная масса, - говорил я по телефону немногим позднее, поднимаясь из-под земли на эскалаторе, боясь произнести вслух страшное слово "страшно". - А давай тоже уедем! Куда-нибудь...

Подальше от допросов.