Константин Кропоткин. "Дневник одного г." - всего 99 руб. Закажи прямо сейчас! >>

Герои популярного в середине 2000-х годов сериала Константина Кропоткина - "Содом и умора" возвращаются на Gay.Ru! Роман, признанный в 2007 году "Книгой года" читателями нашего проекта и позже изданный в Германии, не забыт до сих пор.

...Кирыч, Марк и пес Вирус снова с вами по вокресеньям весной 2011 года.

А также - "Русская гей-проза 2010" с "Другими-разными" Константина Кропоткина.

- И где ты таких находишь? - спросила Манечка, обнимая свою сумку-баул, распухшую из-за неотправленной посылки. Мы вдвоем еще только вошли в заплеванный лифт, он еще не поехал вниз, на первый этаж с этого, третьего, где мы просидели часа два, а то и три.

- Там же, где и тебя нашел, - сказал я под лязг агрегата, тронувшегося, наконец, с места.

Манечка округлила глаза в притворном испуге:

- А на вид такой приличный человек. И не скажешь прямо.

Мы только что ушли от Лизы - поговорили, выпили винца, а прежде кофию, а прежде оказались в ее панельной однушке в двух шагах от почты, а еще ранее с гоготаньем выскочили из почтового отделения, где... Если разматывать историю от конца к началу, то начнется она с запаха мочи и тусклого света в лифте, а завершится немой мхатовской сценой.

Итак, в почтовом отделении в двух шагах от собственного дома трансвеститка Лиза Бедная, в своем сером деловом костюме напоминающая не то переевшую чиновницу, не то опухшую от забот директрису школы, строго смотрела сквозь заляпанное стекло на приемщика корреспонденций, как и большинство его коллег, кажется, уже рожденного с землистым цветом лица и пеленой на глазах.

- Помолчи-ка, мать! - еще ранее повелела она этому почтовому служке своим густым голосом, умудрившись передать в двух словах нечто такое, что, наверное, заслуживает пересказа в формате советского учебника "Гражданская оборона". В особенности в главе "Как действовать, если рванула атомная бомба".

Удивительно же то, что удар этот был направленным - Лиза, которой я придумал фамилию Бедная, смотрела на почтовика и ждала. Она ничего не делала, всего-то выложила на деревянную стойку свою крупную руку, украшенную длинными ярко-розовыми ногтями. Парадоксальным образом, деталь сугубо женская лишь подчеркивала, что не рука у Лизы, в общем-то, а лопата. А если мясистые пальчики соберутся воедино, то кулак образуется такой, что, пожалуй, может и не войти в дырку в стекле, в которую она только что протолкнула свою бандероль, а затем - по истеричному требованию почтаря - и документ отправителя.

Она предъявила свой документ. Ну, и что с того, что мужчина, прописанный в паспорте, явился отдавать бандероль в наряде леди? Законом, вроде, не запрещено...

- Ка-ак же, - протянул рыхлый почтовик, - та-ам же написано, - и тут же сник под строгим, чуть не учительским взглядом клиентки. Сдался - с остекленелым взором посылку принял, взвесил, записал где надо, положил на стойку квитанцию, а когда Лиза взяла бумажку (одними, кажется, когтями) дернулся, словно от электрического тока - и повалился на пол.

- Брык - и нет никого, - завороженно произнесла Манечка, наблюдавшая за этой сценой из-за могучей спины Лизаветы.

- Плеха-а! Чи-ла-авеку пле-еха! - взвыл за нашими спинами высокий старушечий голос, в котором угадывался навык профессиональной плакальщицы.

- Ну, пойдете ко мне кофе пить? - спросила транвеститка, повернувшись к нам. Я восхитился: вот только что она была "Неотразимая Лизавета", а тут уже сделалась бедной Лизой Бедной, вечной девушкой в кружевах. Чудеса.

- Пойдемте, - решительно сказала Манечка и, взяв новую знакомую под локоть, поспешила к выходу.

- А посылка-то как же?! - спросил я.

- А я передумала, - сказала Манечка.

Мы с топотом выпали из почтового отделения.

Загоготали.

* * *

Содом и умора.

А квартира у Лизы была однокомнатная. Маленькая прихожая с кучей барахла на вешалке, которое своим неряшливым горбом утыкается всяквходящему. Налево, куда я по ошибке толкнулся сначала - через длинный коридор мимо туалета - была кухня: небольшая, в обычном кухонном роде - со шкафчиками еще советского облезлого коленкора, со столиком покрытой цветастой выцветшей клеенкой, с холодильником и телевизором на нем. Непростота этой кухни состояла только в том, что стены ее были густо покрыты фотооткрытками - хорошенькие девушки, женщины (и, не исключаю, старушки - я не приглядывался) сидели, стояли, прикрывались зонтиками, развевали свои пышные юбки, поджимали губы и круглили глаза в надуманном испуге, целовали лохматых собачек, тискали гладких кошечек...

- Это мой алтарь. Я собираю пинапгерл, - сообщила Лиза, вроде бы поясняя, но ничего по сложности своей натуры не пояснила, а только еще больше запутала.

Единственное, что я могу сказать наверняка - это то, что трансвеститка Лизавета любит фигуристых девушек: с грудями-яблочками, осиной талией, аппетитным задом и ножками, изящные контуры которых завершаются крошечными ступнями на котурнах.

Если выводить из этих картинок Лизин идеал, то получится, что она опоздала родиться лет на 60.

Другой очевидный вывод - идеал был для нее действительно идеален - так далек, что и не дотянуться. У девушек с картинок не было ни громоздких плеч Лизы, ни ее больших рук, ни массивных ног, ни крупных черт лица. Волосы - да, прическа ее была чем-то похожа, свернутая гладким светлым куколем, как у третьей картинной девицы - той, в четвертом ряду слева, в остреньких старинных очках, которая, жмуря ротик-вишенку, тыкала указкой в разлинованную школьную доску.

- Красиво, - сказала Манечка, отстоявшая от рисованных красоток примерно на том же расстоянии, что и Лиза: она была толстая, она была бесформенная, одежда ее не облегала, а пузырилась, да и овечьей покорности не было в глазах ее ни следа.

Одна была очень земной женщиной, другая была женщиной эфемерной, и обе они были неидеальны, если считать рисованных куколок за образец.

- А теперь пройдемте в гостиную, - предложила Лиза, и вывела нас в комнату, которая оказалась и спальней: в углу стояла тускло-зеленая тахта, покрытая леопардовым пледом; носатые куколки-марионетки в платьицах-фижмах висели на веревочках на гвоздях; еще здесь был большой темный шкаф, из приоткрытой двери которого торчала одежда; была здесь и хрустальная пепельница на тумбочке, чистая, но неумытая; было и кресло, своими деревянными резными подлокотниками похожее на трон. На письменном столе возле окна стоял громоздкий горбатый компьютер из позапрошлой эпохи, на столе была куча каких-то вырезок, картинок, компакт-дисков, флэшек, книг, ручек, карандашей. При всем обилии все эти интересные детали в глаза не бросались - в гостиной-спальне Лизы трепыхались розовые полупрозрачные шторы, над леопардово-зеленой тахтой было устроено что-то вроде полога из пурпурного тюля, веселые желто-песочные тряпочки лежали на полу - цветовое буйство запросто скрадывало и то, что обитатель этой обители много сидит у компьютера, и то, что он много читает, и то, что его интересуют искусства, и то, что у него есть и какая-то другая жизнь - среди картинок и кукол был готов затеряться фотоснимок бритого парня в военной форме, увешанного блестючими цацками, как елка. Нос человека на небольшой продолговатой фотографии был узнаваем, да и глаза, если приглядеться, тоже, не говоря уже о подбородке - массивном, из тех, которые наш приятель Андрюшка именует "бычливыми", не забывая при этом томно жмуриться.

- Это ваш брат? - спросила Манечка, ловко выцепив самую странную деталь захламленно-цветочного интерьера. Умница-девочка.

- Человек из прошлого, - сказала Лиза без всякого выражения. Пока мы осматривались, она устроила на двух табуретках кофейный пейзаж. Расставила три разномастные чашки с блюдцами, сахарницу пузатую выставила, кофейный порошок, чайник с кипятком, молочный пакет, металлическую корзинку - а в корзинку поместила пластиковый лоток с печеньем, прямо так, только отогнув у лотка прозрачную крышку, - Поговорим? - сказала и выжидательно посмотрела на нас с Манечкой, усевшихся на леопардовое покрывало зеленой тахты (сама Лиза уселась в чем была на табуретку).

- Давайте поговорим, - выдавил я, такие вопросы всегда ставят меня в тупик. Однажды, давным-давно, одна художественно озабоченная женщина повелела мне восхищаться искусством, с испугу я заговорил о "дегуманизирующем характере порнографии, с нацистской одержимостью редуцирующей человека до бренной плоти"; дама осталась довольна и даже пошла красными пятнами, напомнив антоновское яблочко - на том и разошлись.

Но тут мы были в гостях, к тому же Лиза была поумней той ученой идиотки, к тому же она была Бедной - мысль, что транссухи живут недолго, однажды застряв, приходила мне в голову всякий раз, когда я видел этих существ в их непременном облаке отчаянной женственности; я говорил себе, что не имею права смеяться над ними, я обязан - о б я з а н - уважать их выбор, хотя бы по той же причине, по которой не бью детей и не пинаю собак.

- Миленько вы тут устроились, - сказала Манечка, не то умело притворяясь, не то и правда не кривя душой, - У меня дома вечно такой срач, что приходится гостей звать.

- Чтоб прибрались? - спешно подхватил я этот легкомысленный тон.

- Стыд перед чужими людьми - это единственное, из-за чего я еще не превратилась в чушку, - пояснила Манечка, взявшись за банку с кофейным порошком.

- А ко мне ходит помощница по хозяйству, - сказала Лиза, заливая воду в свою чашку.

- У нее тут немного работы, - сказал я, - Квартира не очень большая.

- Дарима еще гладит, готовит немножко, иногда моет окна. Всегда что-нибудь находит.

- Какое интересное имя, - сказал я, - татарское?

- Она из Сибири.

- А что готовит? - спросила Манечка, - Пельмени, наверное.

- Разное. Что в кулинарной книге найдет, то и готовит. Сайки, лазаньи, а еще милое блюдо под названием... я все время забываю его название... "силуэты".

- А к нам никто не ходит, - сказал я.

- Могу вас порекомендовать, - наклонив голову немного по птичьи, вильнув белым куколем, сказала Лиза, - Берет немного, работает хорошо, не ворует. Ей как раз деньги нужны. Дарима ждет ребенка.

Только беременной Даримы в нашем цирке-шапито не хватало, подумал я, а затем отпросился в туалет.

Заведение это было оклеено обоями под дерево, а возле унитаза лежала высокая стопка журналов по дизайну. На титульной странице самого верхнего журнала из белой стены рос огромный позолоченый нос.

- Вы влюблены? - донесся до меня голос Лизы; двери в доме явно были фанерными, а стены - картонными.

- Не знаю, - сказала Манечка.

- Знаете. Если вы влюблены, то вы знаете, если нет, то не знаете.

- С одной стороны он мне нравится, но с другой, - Манечка помолчала, - Ну, переспала и не знаю. Все так сложно.

- В любви нет ничего сложного.

- А вы любили?

Услышав эту реплику Манечки, я облегченно выдохнул. Лиза Бедная хотела говорить о любви, и было бы неприлично поддержать ее в этом, бедняжку.

- Да.

- А он что?

Лиза ответила не сразу, Манечка поспешила поправиться.

- Или она, почему нет.

- Нет, он меня не любил... Сначала. А дальше было поздно. Я спасла ему жизнь, так получилось, вытащила из одной... заварушки. Спасла жизнь и убила любовь.

- Разве так можно? - уверен, что в этот момент Манечка обескураженно захлопала глазами.

- Когда он сделал мне признание, я слышала в его словах только благодарность, а это не самая плодородная почва для сильных чувств. Я ему не поверила.

- Выгнала что ли?! Любила и выгнала? - в голосе Манечки слышалось восхищение, - Эх, я б сейчас винца хряпнула, люблю такие истории под вино слушать.

- Вина нет, но если наш кавалер сходит... Магазин тут недалеко. Где он кстати? Не умер на толчке-то?

- Кавалер! - завопила Манечка.

Пора было выбираться. Спустив для вида воду, я вышел из туалета, а минут через десять стоял в магазинчике на первом этаже Лизиного дома и покупал неведомое мне "шато", надеясь, что оно будет по-девичьи сладким.

Сухое. Вино оказалось сухое, но Манечка не особенно злилась - за время моего отсутствия он узнала о Лизе нечто такое, что ее совершенно очаровало.

В биографии Лизы по моим прикидкам было много очаровательных моментов: и в Чечне служила, и в дурке лежала, и работала охранницей в парке культуры, и дралась с хулиганами, а в одного из них влюбилась... Я знаю ее историю, хотя она о том не в курсе - я видел ее в форме десантника на встрече десантников, а вскоре в наряде сумасшедшей феи в гейском клубе, а память на лица у меня хорошая, а еще у нас нашлись общие знакомые, а еще в моем распоряжении была неплохая редакционная база данных, а еще у меня был злющий шеф, которому втемяшилось найти чеченскую трансуху и поведать о ней миру, а мне хватило глупости сказать, что я такую знаю, а затем достало ума, чтобы заявить, что уплыла сенсационная рыбка в неведомом направлении - не мое это дело превращать адскую жизнь в ад еще больший, а что такое, как не ад на земле, жизнь нелепой Лизы в этом злом огромном городе? И пусть хоть что там рассказывает трансвеститка о блаженной библиотечной тиши, где прячется она и "восполняет пробелы образования".

Лиза от вина отказалась. Выставила два бокала (плохо помытых, но я постарался не приглядываться).

- Мне нельзя, могу соскочить, - пояснила она без лишних подробностей.

- Отлично. Мне больше достанется, - сказала Манечка, - не страшно будет по подворотням одной ходить. Тут, вон, народ убивают, - она вспомнила смерть старика Пироговны. Эта история все не давала ей покоя.

- Да, я видела, - сказала Лиза, - По телевизору. От ножа в спину, конечно, не убежишь, но до такого редко доходит. Если хотите, я могу показать пару приемов самообороны. Это просто.

- Хочу! - вылив в себя вино, сказала Манечка.

Я тоже выпил, а затем Лиза пару раз пошвыряла меня на цветастые циновки, вынуждая укоризненно покачиваться на стенах пыльных кукол-марионеток.

Манечка пила, хлопала в ладоши, ахала, а затем, внимая советам, норовила ткнуть мне растопыренными пальцами то в глаз, то в ноздри, а то и заехать пяткой в пах. Я планировал себе роль гарнира в этой трапезе, а превратился в мальчика для битья на ринге. Вот и устраивай после этого толстухам сексуальную жизнь, пыхтя, с тоской думал я.

Признаюсь, я и о том своем давнем великодушии был готов посожалеть, но барышни, к счастью, устали, а бутылка опустела - и мы распрощались (Манечка сердечно, а я, скорее, сдержанно).

- Приходите, - сказала Бедная Лиза. Грим ее слегка подтек. Как ни просты были приемы по выколачиванию из меня пыли, но кое-какие усилия потребовались и бывшей десантнице.

- Всенепременно, - сказал я, мысленно вздохнув: господи, как же тяжело быть терпимым и всепонимающим, когда тебя по полу валяют. Как же!...

* * *

Дневник одного г.

- Классная баба, - сказала Манечка, вдохнув ночной воздух и бодро зашагав к проезжей части, где мы планировали поймать такси.

- "Баба", - сказал я.

- Корчит из себя такую леди, но видно, что наш человек.

- Ваш, конечно.

- Я про ее мужика не очень поверила, думаю, она лесбиянка. Но если ко мне не пристает, то все в порядке. С ней нигде не страшно, как она почтальона-то? - Манечка загоготала.

- А мне жутковато, - сказал я, - С такой особой - как на пороховой бочке. Если человек однажды перешел границу, то дорожка-то ему известна. В любой момент может пойти тем же маршрутом.

- Ты о чем?

- Ни о чем.

- Выкладывай, не то знаешь... - она остановилась и приняла стойку, которой ее только что научила Лиза.

Я выложил. Но не потому что побоялся получить пальцами в ноздри.

И потому, что не хочу выдавать историю Лизы всем подряд, повторять свой рассказ я сейчас не стану, обойдусь ключевыми словами: армия, Чечня, дурка, библиотека.

Мы вышли на обочину дороги. Толстуха подняла руку в приветствии.

- Жалко мне ее, - сказала, итожа мои слова, Манечка.

- А мне нет, - сказал я.

- Почему?

- Она заслуживает не жалости, а уважения. Она - хозяйка своей судьбы.

- И что?

- А то. Люди живут, как попало, как-то учатся, как-то женятся-выходят замуж, поступают работать туда, где ближе и удобней, стареют, не думая, помирают, едва ли соображая, что просрали единственное, что им дано.

- Что им дано?

- Жизнь.

- А ты не просрал?

- Еще нет. Но на пути к тому.

Манечка опустила руку, посмотрела на меня - свет от уличного фонаря падал ей на открытое белое лицо.

- Ты хочешь отрезать свою пыпырку? - сказала она.

- Ага, и тебе пришить, - сказал я.

Она шумно выдохнула.

- Только предупреждаю - титьки я тебе не отдам. Я на них красавчиков ловлю. Возьми лучше жопу - она мне надоела.

Мы опять грохнули. На всю улицу. Когда ситуация странная, то самое лучшее - это над ней посмеяться.

- Не люблю чужих тайн, - сказал я затем. Мне было неловко, что я выложил Манечке сведения, которые, наверное, для нее не предназначены.

- А я и своих не люблю, - Манечка порылась в своей необъятной сумке и выудила из нее коробку, которую не сумела отправить по почте, - На! Забирай.

- Что это?

- Тебе.

Внутри коробки оказался заяц из коричневого плюша.

- На память, - объяснила Манечка.

- О чем?

- Я, конечно, дура, - сказала Манечка с редкой для себя серьезностью, - но не до такой же степени, чтобы поверить, что Ашотик вот прямо сам собой взял и передо мной появился. Чудес не бывает. На! Бери и подавись.

- А я-то при чем? - упрямился я.

Но зайца взял. Вон, валяется теперь меж диванных подушек.

- Назовем заю "Казимиром", - радуясь новому домашнему акссесуару, сказал Марк.

- Нет, заю зовут "Бедная Лиза", - возразил я сожителю.

- Для "Лизы" у него слишком мужественный вид, - заартачился Марк.

- А ты как считаешь? - спросил я у Кирыча.

Третий обитатель нашего цирка-шапито повел себя, как обычно - только плечами пожал и спрятался за экран ноутбука.

- Хотя, - задумчиво произнес Марк, - Если ему платьице надеть и приклеить ресницы...