Константин Кропоткин. "Дневник одного г." - всего 99 руб. Закажи прямо сейчас! >>

Герои популярного в середине 2000-х годов сериала Константина Кропоткина - "Содом и умора" возвращаются на Gay.Ru! Роман, признанный в 2007 году "Книгой года" читателями нашего проекта и позже изданный в Германии, не забыт до сих пор.

...Кирыч, Марк и пес Вирус снова с вами по вокресеньям весной 2011 года.

А также - "Русская гей-проза 2010" с "Другими-разными" Константина Кропоткина.

Видом толстухи я был впечатлен, но куда больше я впечатлился ее словами. Как и было уговорено, вечером мы с Манечкой встретились у подъезда ее дома.

- Короче, дело такое, - сказала она, когда мы ждали такси. - Однажды я пошла в ресторан есть рыбу. Рыба была хреновая, лучше бы я утку взяла. Зато недалеко сидел хорошенький красавчик и делал тете глазки.

- А тетя - это ты?

- Ну, не девушка, да. Поделал глазки, на выпивон пригласил - и вот как-то закружилось. Теперь водит тетю в кино, да по кафешкам, ужинает в дорогих ресторанах и выгуливает по набережным, тетя млеет, тете нравится.

- Такой красивый?

- И это еще полбеды. Он еще богатый. Работать - мог бы и не работать, да хочет доказать своему папаше, что тоже чего-то стоит.

- Хороший парень.

- Да, уж и не парень. Ему уж за тридцать. А теперь, внимание - вопрос! Что делать такому, как он, с такой, как я?

- Ты это у меня спрашиваешь?

- А мне непонятно. А теперь второй "вниманиевопрос". Спала ли тетя с дядей?

- Не спала, - довольно уверенно ответил я.

- Именно. Прекрасный кавалер кружит даму, ужинает, а сорвать цвет любви не спешит, ему подавай платонические отношения. И как это понимать?

- Романтик, наверное.

- А вот на лице у тебя написано совсем другое.

- Да?

- Еще бы. Я б себе на лице такое же прописала. И третий "вниманиевопрос". Что имеет в виду наш платонический кавалер, когда вдруг зовет свою жирную свинью на ужин с родителями?

- Так у него и спроси.

- А что делает дама, которая не хочет выглядеть дурой в этом пошлом пасьянсе?

- Что она делает? - я был сбит с толку.

- Она берет с собой дворюдного брата, как представителя семьи и живую опору слабой, хрупкой девушке.

- Чего?!

- Ты будешь мой родственник. Тебя дома оставить не с кем. Ну, или что-то типа того.

- Ерунда какая-то.

- Я хочу, чтобы ты на него посмотрел, - Манечка поглядела на меня в упор. - Мне нужно знать твое мнение. Его зовут Ашот. Он - красавец. Настоящий принц.

Я не знаю, почему согласился. За синяк ее, что ли, пожалел? Она его, кстати, умело законопатила. Зато все остальное... А-ах!

* * *

Содом и умора.

Откуда-то издалека пела иностранная певица. На неизвестном языке она гортанно повествовала о высоких чувствах и неподдельных страданиях. Мука была в ее голосе. Высокая, как небо, мука.

Огромный овальный стол был покрыт тяжелой скатертью, белой с мелким синим рисунком, похожей на стеганое покрывало. Узор на скатерти в точности повторял узор на тарелках - тоже белых, но тонких, почти прозрачных, сквозь которые, кажется, можно было рассмотреть содержимое.

Мы ели суп. Это был очень изысканный суп - густой, почти как пюре, в котором плавали морщинистые грибные кусочки.

- Это не мухоморы случайно? - вылавливая ложкой один из кусочков, спросила Манечка.

- Трюфели, - обронила хозяйка дома, красивая худая женщина с высокой черной прической и прозрачными глазами, особой сдвинутостью узкого личика напоминающая лань.

- Очень вкусно, - сказал я.

- Объедение, - признала и Манечка, с хлюпаньем заглотав гриб. - Дорогие-поди. Почем нынче грибы на фондовом рынке?

Женщина-лань вопросительно посмотрела на грузного лысого мужчину. Но бывший жгучий брюнет, увлеченный супом, головы своей блестящей даже не поднял.

- Если вам интересно, я могу поинтересоваться у нашего повара, - нежно и нервно произнесла она.

- Не надо, мама, - сказал последний участник этого ужина, проходившего в просторном зале с высокими потолками, полукруглыми окнами, бархатом и обильной позолотой по стенам и углам.

Кушали впятером. Ашот привел Манечку. Манечка привела меня. А еще были мама и папа презрительного красавчика, жгучие кудри которого еще не облетели, как не потускнела и бирюзовая синева глаз.

Хозяева гулкого дома, расположенного близ небезызвестного шоссе, выглядели как-то уж слишком просто - стеснялись будто золоченых ручек, витой темной мебели вдоль бескрайних стен, да тяжелых пурпурных портьер с кистями. На светлоглазой женщине-лани было монашеское черное платье, а лысый грузный мужчина был ряжен в охламонистый свитер цвета пыли. Ашот в своем твидовом пиджачке тоже не особенно бросался в глаза. Про себя я молчу - не было на мне ничего достойного упоминания. Так что Манечка была единственной, кто в пышности наряда не уступал раззолоченной роскоши этого зала.

К своим мелким черным кудряшкам она приделала черную волосяную башню, из тех, которые в прежние времена любили кассирши в продуктовых магазинах. Грудь и плечи она втиснула в жесткую декольтированную парчу, которая при каждом движении похрустывала, готовая треснуть под мощным напором плоти.

- Вообще, мне нравится называться "Манечкой", - сказала она, хлюпая супом. - Не потому, что "Мария", а потому, что страдаю маникальным синдромом. Но это временное имя - не думаю, что оно подойдет в новых моих обстоятельствах.

Она поглядела на женщину-лань, ожидая от нее уточняющего вопроса. Но та все прилежно кушала суп, после каждого глотка аккуратно обтирая бескровные губы салфеткой.

- У меня будет очень особое имя, - не дождавшись реакции, объявила Манечка. - Я буду Трианоновая тетя.

- Интересно, - сказал Ашот. Он, как и его отец, упорно глядел в тарелку.

- Какой у тебя богатый вокабуляр, - сказал я, изо всех сил стараясь не злиться.

- А как ты думал, братик. Когда Ашот возьмет меня в жены, я должна буду иметь статус и вид. Закручу себе башенку этажа примерно на два. Лосины яркие надену.

- Черное стройнит, - вежливо поддержала пожилая красавица.

- Ну, я ж не в трауре. Лосины у меня будут цвета бордо, кофточку пошью желтую в цветах зеленовых. Можно бы и шляпу с лентой. Жалко, что нельзя иметь сразу все - и шляпу, и башню.

- А ты дыру прорежь, - буркнул Ашот.

Ненадолго воцарилась тишина. Казалось, что можно расслышать, как на фарфор, да на серебро садятся невидимые пылинки, взвихренные бойкой гостьей.

- Недавно я была на вернисаже, - вымолвила наконец хозяйка дома.

- Какой вернисаж? - поспешил ей на помощь я.

- Тематически экспозиция была сгруппирована по...

- Я тоже была на вернисаже, - перебила нас Манечка, - Два раза. В третьем и седьмом классе.

- Мастера живописи, - сказала женщина-лань. - Скульптуры, картины…

- Правильно, - покивала Манечка. - У меня один приятель купил себе завалящего китайца. На пять копеек китаец, а картина и не картина вовсе, а так себе, каляка-маляка. Рожа чья-то. Кривая. Недавно позвонил ему дядечка, который картину продал. Назад просил. За большие деньги. Китаец-то в моду вошел. Теперь он - большая величина.

- Вы разбираетесь в искусствах? - спросила хозяйка дома.

- Не-а. Некогда мне, я веду бурную ночную жизнь. Прожигаю молодость и красоту. Вы читали про убийство в клубе? Я там тоже была.

- Как ужасно, - сказала женщина-лань.

- Ерунда. Завалящий был старикашка. Противный. Его "Пироговной" звали. Илюша подтвердит.

Женщина-лань коротко охнула.

- Есть подозрения, что кровная месть, - продолжила Манечка. - Ашотик, котик мой, скажи, где ты был в прошлую пятницу вечером?

- Дома.

- А свидетели есть? Для алиби обязательно нужны свидетели. Лучше не родственники, а те, кому покрывать тебя резону нет.

- Какая грамотная девочка, - вмешался в разговор хозяин дома. Лысый мужчина говорил, не поднимая глаз, отчего казалось, что это его полированный череп чревовещает, - Много знает девочка.

- Ага, точно, - весело согласилась Манечка. - Странно, что меня еще не вызвали в главные давательницы показаний. Вот сколько раз сидела в кутузке - за пьянство там или за наркоманию, а свидетелем не была еще ни разу. Обидно даже, будто мои показания не имеют никакой цены.

- Шла бы ты, а? - сказал лысый.

- Я?

- Ты.

- Вы, князь, очень вовремя со своим замечанием, - сказала Манечка. - Я как раз спросить хотела, где тут у вас туалет?

Хозяйка дома испуганно указала на одну из бело-золотых дверей.

- Туда? Все время прямо? - уточнила Манечка.

- И никуда не сворачивай, - посоветовал хозяин дома. - Далеко иди.

- Илюша, ты не проводишь бедную родственницу?

Я испуганно замер.

- Проводи сестру, проводи, - ласково сказал престарелый князь. - А мы тут по своему, по-семейному поговорим. Проводи, а? - он положил на стол свою крупную руку в жетских черных волосах. Лицо его жены скукожилось, сделавшись похожим на козье.

- Илюш, и сумку сеструхину не забудь, - удаляясь, сказала Манечка. - Носик пудрить будем высококачественными химикатами.

Ванная комната - зеленого мрамора - была тоже рассчитана на гигантов. Манечка подошла к огромному зеркалу в тяжелой золотой раме и критически себя оглядела:

- Немолодая была немолода.

Я прикрыл дверь и, встав за спиной толстухи, постарался придать своему лицу выражение крайней укоризны.

- Зачем ты меня в это втянула? - спросил я, глядя на нее в зеркало, стараясь говорить как можно тише. - Что я тебе сделал?! Ты со своим мужиком без меня не могла разобраться?

- Мне надо знать твое мнение, - сказала она.

- Какое?

- Ты как думаешь, он тоже - из ваших?

- В каком смысле?

- Ну, что такому парню делать со мной? - она посмотрела в глаза моему отражению в зеркале. - Скажи, что? Ясно, что ему нужна алиби-жена, баба, которая будет покрывать его делишки.

- А я то при чем?

- Ты приметливый.

- С чего ты взяла?

- Я знаю. Не спорь. Ты не знаешь, что я знаю. Скажи, зачем ему такая, как я? - лицо ее, в общем-то, было похоже на маску. И башня волосяная впечатления не портила. Кукла. А глаза живые, жгучие.

- А может у него только на таких и стоит? Может, ты в постели - граната, - поднатужившись, выдал я.

Она вновь ожила.

- В постели, как мы с тобой вчера выяснили, я - кондиционер.

- Тебе правду сказать?

- Правду.

Я подумал и покачал головой.

- Твой суп, сама и жри.

- Вот видишь, - ничего не прописалось на лице толстухи, но я был уверен, что что-то рухнуло, - Какого черта я у него на поводу пошла? Какое-то наваждение. Знаю, что не моего поля ягода, а все равно мыслишка ерзает - а вдруг не права? Вот же он - принц. Ага, принц, - она прислушалась. - О! На ловца и зверь...

Рванулась дверь - в ванную влетел Ашот.

- Наконец-то, - сказала Манечка, даже не обернувшись, - Я тут чуть с горя не лопнула, пока тебя ждала, чтобы обсудить наш свадебный торт, - она приблизила лицо к зеркалу и принялась постукивать по нему пальцами, - Представь, у меня морщины собираются даже в тех местах, где ни за что не подумаешь. Четырнадцать штук накопилось.

Ашот издал что-то вроде крика чайки и забегал из одного конца громадной ванной в другой и обратно.

- Ты еще руки заломи, - посоветовала она, - так красивее.

- К чему ты устроила этот балаган? - взвыл он, - Мама таблетки пьет, папа...

- И это хорошо, - Манечка осклабилась.

- Ты - изверг!

- Тише, малыш, тише. Все идет по плану.

- По какому плану? - не выдержал я.

Считать морщины Манечке надоело, она взялась за свою сумку:

- Где-то тут у меня мой любимый порошочек был...

С урчанием совсем животным Ашот вырвал сумку и ожесточенно затряс раскрытым зевом на мраморную крышку умывальника, вываливая разнообразное дамское барахло.

- Мог бы и попросить, я б сама дала, - как ни в чем ни бывало сказала Манечка. - Почему тебя княгиня-мать манерам не научила?

- Что это? - из кучи женских мелочей он выудил прозрачный пакетик с сыпучим белым веществом внутри.

- Дисахарид, состоящий из фруктозы и глюкозы, - отрапортовала толстуха.

- Хватит. Я пошел домой, - сказал я.

- Подожди. Совсем немного осталось, - не глядя, бросила мне Манечка, - Ашотик, котик мой ясноглазый, сообщаю, как на духу: дисахарид, состоящий из фруктозы и глюкозы, попадая в кишечник, гидролизуется альфа-глюкозидазой тонкой кишки на моносахариды, которые затем всасываются в кровь. Понял?

- К-какой-то новый наркотик? - с запинкой произнес Ашот.

- Очень старый. Сахар это, истолченый в пудру.

- Зачем? - смуглое лицо его позеленело.

- Потому что иначе неприлично.

- Что неприлично?

- Стыдно. Жирная, страшная, да еще непорочная. Что ж люди подумают - ни любви у нее, ни удовольствия.

- Дура ты, - сказал я. - Пойдем.

- Пойдем.

Ашот не стал протестовать. И провожать не стал. Только скулы жестче стали.

- Спасибо за хлеб-соль! - выходя на улицу, крикнула Манечка в конец коридора, откуда доносились глухие звуки не то воя, не то борьбы.

- Слушай, да! - метнулся в нашу сторону сиплый мужской рык.

- Ая-яй-яй! - перекрыл его женский визг, который, в свою очередь, растворился в грохоте бьющейся посуды.

- Хороший был фарфор, - сказала Манечка.

Я вытолкал ее наружу. Блеснув металлическими ручками, тяжелая деревянная дверь затворилась, все звуки разом стихли - и звон, и вой, и стоны иностранной певицы, ставшие каким-то уж окончательно гортанными.

- Был мальчик - и нет мальчика...

* * *

Дневник одного г.

Такси, к счастью, ждать пришлось недолго. В фешенебельных выселках этот сервис организован очень хорошо - не успеешь номер набрать, как машина тут как тут. Мы спешно загрузились и рванули к городу.

- А нельзя было просто сказать "нет"? Зачем было мучать человека? - злиться на Манечку я не мог, потому что смертельно устал.

- Все идет по плану.

- По какому плану?

- А ты угадай теперь, что скажут его родители, если в следующий раз он приведет не безобразную бабу, а милого такого мужчинку? Прекрасного принца, как раз по себе, - Манечка взялась за прическу, утратившую всякие очертания и, как-то там поколдовав, освободила голову от волосяного кома, - Надо же, пара лишних грамм, а я будто горшки на башке таскала, - она начала растирать себе шею.

- Скажи, зачем ты себя уродуешь? - высказал я вопрос, который интересовал меня давным-давно, - Зачем ты пытаешься быть хуже, чем ты есть? Ты ж и так не Дездемона.

- Ага, - подхватила она самым беспечным тоном, - Мне даже не тридцать. Я некрасивая и никогда красивой не стану. У меня нет ни детей, ни семьи. Я живу в съемной квартире со стареющим педиком. Работу не люблю, талант просрала, - ласково говорила она, глядя мне в глаза, а за ее головой, в окне, невидимо текла дорожная темнота, - Могу еще сказать, что родители мои были алкоголиками. Да, самыми настоящими, когда дома нет ничего, а пахнет только мочой и тараканами. Хочется быть беленькой чистенькой девочкой, а у тебя вши, и другие беленькие чистенькие девочки обходят тебя стороной. Ты воняешь, даже если моешься с мочалкой и мылом. В десять лет ты выучиваешься это понимать, а в двенадцать про тебя говорят, что ты проститутка - а как же, у дочки алкашей по другому и быть не может. Не сразу, потихонечку, но добирается и до тебя простая мыслишка: будь ты хоть самой хорошей девочкой на свете, не отмыться тебе во веки веков. Ты можешь тереть себя мочалкой до крови и ссадин, но так и останешься грязнухой. Ты - воняешь, девочка, - она улыбнулась, - А, вот, хрен вам всем. Я - сама себе хозяйка. Я сама решаю, какой мне быть, как жить и каким макаром быть счастливой. Я живу, как хочу, а те, кому не нравится, пусть идут в жопу.

- Извини.

- Наверное, вот еще что сказать надо. Как-то ночью я прочла одну книгу. Не знаю, как она ко мне попала. Забыл кто-то из гостей, а я польстилась на веселенькое название. Прочла. И знаешь, поняла одну хорошую вещь. Я поняла, что все фигня. Есть же люди, которым куда как хуже, чем мне, а они ничего - живут, вон, веселятся. И все у них по-человечески. Я подумала: расслабься, тетя, жизнь прекрасна! Живи!

- Что за книга?

- Твоя, - просто ответила она. - Тоненькая такая. С пятками.

У меня запылало лицо. Манечка воткнула наушники в уши и, отвернувшись к окну, всю оставшуюся дорогу слушала музыку. А-ах...