Вот я и заканчиваю.

Ты работаешь над "Соловьем" в санаторном флигеле. Твою жену вылечили. Санаторий не унывает. Инфекция здесь - стимул к возрождению.

В первый вечер по прибытии здесь побаиваются, заключают безмолвный заговор. Но тебе никто и не завидует. Всякий поглощен своей болезнью.

Я их выслеживаю, наблюдаю за ними. Я уже не медлю, ведь опасные проволочки чего доброго сделают созревшую во мне книгу переспелой. Вчера я взобрался на гору.

Было жарко. Я собирался добраться до высокогорного снега. Пришла в движение подземная весна.

Смола текла обильно до неприличия. Крокусы уже набрались сил пробить почву. Я испачкался в красной глине.

Снег! Здесь шагаешь в небесном блаженстве, подкрепляясь лакомым шербетом из плотной смеси кислорода и водорода, вдали от земли.

Шуа-шуа, кро-кро, шор-шор, круаш-круаш-кропш, - вот так здесь скрипят шаги; такие звуки издаёт лошадь, когда жует сахар.

Снег! Снег! Сколько ни поглощай его, жажду не утолишь. Всё собрано, накоплено, склеено и смотано вместе из ничего. И это скрипит и хрустит и обращается в ничто.

Бугристость почвы перед тобой уже неразличима. Ничто её не оттеняет.

Воскресным вечером в одиннадцать часов снег падал много и грузно; и я смотрел из окна, а моё отражение от лампы накладывалось на снегопад, это призрак, и им был я.

Пробуждение. Контуры деревьев размыты. Из деревни доносится пение; поют больные.

Я в своей тесной комнатке, и горы там, снаружи. Снег падает: На пихты. На лесопилку.

На деревянные гостиницы. На сани. На Рону.

На весну, что идёт вслепую. На талый снег.

Снег создаёт величайшую тишину, когда падает на снег. Гарем снежинок и облаков. Альпийский хребет - евнух. Альпийский хребет покрыт попоной. В таких пропастях разбиваются сердца. Летит лебедь и, кажется, уже одним взмахом крыла переломит вам кость. А какие лавины!

Небольшие лавины видны издалека. Вслед за этим слышен их грохот. Земля излучает свою силу вплоть до самого пика горной вершины.

Глаза изнемогают, кожа слезает, сердце раскалывается, ноги сводит, микроб гибнет. Альпы!

Есть здесь такие горы, под тяжестью которых изнемогает земная кора; это логично показывают расчеты.

Альпы могут сохранять невредимым труп, не давая ему разложиться. Я вдыхаю солнце и раздуваю ледяной огонь.

Игорь, я рассчитывал предложить тебе книгу, а предлагаю свою старую кожу, сбросив её.

И вот эти сумерки, и старую кожу, и облака (а за ними - конечно слегка - виднеются грозные Альпы). И мои корявые абзацы. Вздорные абзацы. Противоречивые абзацы.

Но временами какая-нибудь фраза уподобится голубкам, которых Робер Уден отлавливает где попало.

Это как накалу остыть... туманности откристаллизоваться... рывок в неизвестность.

Такие вещи, ждешь - вот-вот они разрастутся, а они и не дозревают или такие, что разваливаются, или такие, что как напишешь, больше не поймёшь, или такие, что облегчают ум, и без них хорошо спится. Моё дополна собранное сочинение, его мне поведал луговик, и я ношу его в себе с первого дня. И названия моих будущих книг - я предугадываю их по краям своей дороги.

Для меня моя книга - это Ессе Deus ["Се Господь"], это и лишения, что нескончаемо тянутся, и манна, что ниспадает. (...).

Сберегаешь время до жадности, понимая, на что посягает праздношатание.

Я же обречен на особое бродяжничество. Знаю ли, чем я оплодотворен и когда разрешусь от своего бремени? Опустевшая кипа извечно будет покорно ожидать встряски. Она молча смотрит, как из красивых вазочек под наклон течет мед. КОНЕЦ.