Из всех разновидностей вечной любви больше всего мне нравится восьмичасовая вечная любовь. Длиной в один рабочий день. Или в одну ночь, уж как получится. В этом есть что-то законченное, как классический спектакль с единством времени и действия... А если вечная любовь происходит, к примеру, в пределах одной комнаты, то триединство получается абсолютным, как классики завещали. Представьте себе окно, занавешенное тяжелыми шторами, сквозь которые не может пробиться ни единый луч, кровать, утопающую во мраке, а в нем - как айсберг в океане - покоится Он. Ваша вечная любовь. Вы стремитесь к нему, падаете в его объятия и... дольше века длится день. Разве не чудесно?!

Вот почему когда Сеня сказал мне, что вечной любви не бывает, я ужасно на него разозлился.

- Ну, Сеничка, - плаксиво затянул я, - почему же не бывает? К примеру, буквально вчера у меня была такая вечная любовь, что ни в сказке сказать, ни пером...

- И где она сейчас? Твоя любовь? - насмешливо дернул носом он.

- Прошла, - ответил я, не понимая, что в этом смешного.

Ведь у вечной любви бывает разная протяженность. К примеру, вечная любовь у слона длится дольше, чем у комара. Но чем комариная вечная любовь хуже слоновьей? На мой взгляд, вес у них совершенно одинаковый. Я вообще убежден, что каждому существу на Земле от рождения выдается одинаковое количество вечной любви. Просто одни особи растягивают ее в эдакую непрерывную линию, а прочие проживают пунктирным мимолетом.

- Хороша вечность, - ухмыльнулся Сеня, - потрахались и разбежались.

- Хам, - обиженно сказал я.

Он не понимает. У него толстая, как у старинного фолианта, кожа. И мысли такие же, как у фолианта - великомудрые, неповоротливые... слоновьи.

Сеня уже седьмой год живет с Ваней душа в душу, и до сих пор стесняется сказать ему, что любит его вечной любовью.

- А что если завтра я встречу другого и полюблю его еще сильнее, чем Ваню? - сказал мне Сеня где-то через полчаса, когда от двух бутылок красного вина остались только воспоминания.

Да, мы выпили две бутылки красного вина разного достоинства. Действие вин, естественно, было разным. Сеня, вылакав свою любимую молдавскую сладость, стал признаваться в сокровенном. Мне от моего французского, густого и тяжелого, как венозная кровь, захотелось спать.

- Но ведь мы всегда в сегодня живем, которое однажды просто не наступает и это значит, что мы умерли, - в полудреме говорил я. - Вот закроем мы глазки, а на земле начнется апокалипсис и попрыгают страшные черные всадники по наши грешные души... - я говорил еще что-то, но уже не помню что, поскольку уже спал, а слова вылетали только по инерции.

А потом мне приснился сон, в котором оказался Сеня. Он будто бы был тучей, которая носилась где-то над моей головой и изредка погромыхивала. Да, это была самая настоящая, большая, серая туча, но я отчего-то точно знал, что она - Сеня.

Я в этом сне сидел на дереве и болтал ногами. А надо мной тоже болтались ноги, которые принадлежали Мише. Вообще, я не знаю, какого черта он залез в мой сон. Я его туда не звал. Чего прошлое-то ворошить?

Вино с Сеней я пил на следующий день, после того как сказал Мише, - чудесному юноше с орлиным носом, - что люблю его вечной любовью. Так вот, в моем сне Миша сидел где-то наверху и упирался остроносыми ботинками мне в грудь. У него были красивые ботинки. Блестящие, светло-коричневые, как патока, с четырьмя маленькими дырочками, в которые были продернуты шнурки цвета кофе с молоком. Они были такие аппетитные на вид, что мне захотелось откусить от них кусочек (отчего-то я был уверен, что на вкус они сладкие-пресладкие, как мой любимый молочный шоколад). Ну, вы знаете, этот большой, в синей обертке с веселой коровой.

Миша потыкал в меня своими чудесными ботинками, и это было приглашением к танцу, потому что в тот же момент из тучи сверху грянула музыка, дерево под нами разложилось темным паркетом, и вот мы уже скользим по нему. Причем руки мне совершенно не мешают.

Вообще, когда я танцую с мужчинами, мне делается очень неловко. Я не знаю, куда класть руки. Если партнеру на плечи, то тогда мне полагается быть в разлетающемся платье со страусиными перьями, а я платьев не ношу. А если поместить руки ему на талию, то он, не дай Бог, может решить, что ему самому полагается быть в платье, а это - поверьте моему опыту - убийственно для вечной любви, потому что она не терпит преждевременной конкретности. Ее, как старорежимную барышню, прежде чем обнаружить во всей наготе, нужно немножко повертеть в облаке всяких муаров и шифонов. И самое главное, чтобы руки ложились куда надо и к обоюдному согласию.

В том винном сне мы кружили с Мишей из одного конца в другой, его ботинки светились солнцем, а я чувствовал, что наполнен любовью как спелое яблоко соками. Ну, и само собой, я абсолютно точно знал, что моя любовь - вечная. У сна ведь свои представления о вечности. Сонная вечность длится ровно от того момента, как мы закрываем глаза, и до того, как мы их открываем. Восхитительная завершенность.

Я не помню, что у нас с Мишей было потом, но очень надеюсь, что хотя бы во сне он не плакал мне в спину, что любит, а потом не кричал - что он меня ненавидит и что я покалечил ему жизнь. Сну полагается гармония, а это значит, что в нем мишина вечная любовь вдруг ужалась до размеров моей, а потом одновременно с ней испарилась, едва я собрался открыть глаза.

Я открыл глаза и наорал на Сеню, который толкал меня в грудь и просил, чтобы я уходил из его дома в свой собственный.

- Сейчас Ваня придет, - оправдывался Сеня, - не дай Бог, подумает, что у нас с тобой...

- Недолговечная любовь, - хмуро сказал я и неохотно отправился восвояси.