Когда его что-то тревожит - если он рассержен, утомлен или находится под стрессом, Матсехар становится неуклюжее обычного. Пытаясь заложить свою версию "Макбета" в мой мини-компьютер для чтения, он его уронил, и нам пришлось ползать на коленях в поисках рукописи, которая провалилась в ворс ковра. Наконец я ее углядел - радужный проблеск среди ворсинок - подобрал кристалл и отдал ему. А он опять его уронил и разразился английскими ругательствами. Я забрал у него компьютер, зарядил рукопись и налил нам выпить - ему халина, себе воды.

- Ну, как тебе нравится Анна? - спросил я. Мы еще не виделись с тех пор, как он начал ее сопровождать, а насколько я его помню, он всегда интересовался землянами.

Он подвигал чашей с халином. Судя по его состоянию, он рано или поздно ее опрокинет.

Наконец он заговорил:

- Эттин Гварха куда поразительнее, чем я думал. Он способен смотреть на тебя, как на одного из Людей. Когда я смотрю на Перес Анну, я вижу инопланетное существо. Не могу подняться над внешними признаками - странными пропорциями тела, рук и ног, которые не сгибаются нормально, кожи, голая и словно выдубленная, глаза... - Он содрогнулся и посмотрел на меня, наши взгляды встретились. - Я считал, что способен на непредвзятость, Ники. Но нет, я полон предубеждений, точно тупой земледелец на равнине Эйха. Я чувствую, что попал в ловушку самого себя. Ха, Никлас! И я чувствую себя одиноким. Я завидую тебе, хотя зависть - эмоция, мне неприятная. Я видел, как ты в коридоре разговаривал с Шал Кирином. Это великий дар, Ники, - смотреть на людей и находить их достойными любви.

- Только не распусти вредных слухов, Матс. Я хочу, чтобы Гварха сосредоточился на переговорах.

- Так Кирин тебя не интересует?

- Сейчас - нет. Хотя, Богиня свидетельница, тело у него великолепное, а такая расцветка мне всегда нравилась - белый мех и полоски темной кожи. На Земле есть дерево береза. К зиме оно сбрасывает листья, а кора у него белая с черным. Вот на что похож Кирин. На березу в снегу.

Матсехар погрустнел еще больше. Конечно, я рассердился на него. То, как он воспринял Анну, показало мне, как он воспринимает меня. И я тоже урод, тоже инопланетянин.

У меня мелькнула фраза, которую я не произнес вслух.

Матсехар, хотелось мне сказать, вселенная очень велика и почти везде холодна, темна и пуста. Не стоит быть слишком разборчивым, ища, кого любить.

Но мудрость старших всегда нудна, а проблемы Матса - это его проблемы. У меня нет способа помочь ему, и не следует предлагать советы, пока сердишься.

Я протянул руку:

- Дай-ка мне "Макбета". Мне хочется взглянуть, что у тебя получается.

Он встал, чтобы отдать мне компьютер, и смахнул свою чашу со столика.

Первой пьесой Матсехара, которую я видел, была "Старуха-горшечница", которую поставил художественный корпус для фестиваля станции. Какой именно станции, я уже не помню. Возможно, Тейлин. Торчали мы там довольно-таки долго, а она достаточно просторна, чтобы вместить представителей художественного корпуса.

Пьеса современная и расплывчатая, то есть она отчетливо не принадлежит ни к героическим, ни к жестким, ни к звериным, и ни с чем толком не сочетается.

Воин, путешествующий по делам своего рода, встречает женщину, которая лепит горшки у дороги. Воин молод, горд, удачлив и принадлежит к роду (Эйх), могущество которого быстро растет. Женщина стара и почти слепа. Горшки она лепит практически на ощупь и глазирует их просто солью. Она ощущает контуры и текстуру, но уже не способна различать цвета и узоры, а потому обходится без них. Если она и принадлежит к какому-то роду, нам об этом ничего не известно. Возможно, ее род потерпел поражение в войне, а она, как, иногда случалось, не стерпела мысли о том, чтобы войти в победивший род, и предпочла одинокую жизнь.

Между ними завязывается разговор. Женщина толкует о горшках - о всяких технических проблемах, и о том как трудно ей справляться с работой теперь, когда пальцы от старости не гнутся, а глаза не видят. Воин говорит о битвах, в которых побывал, о могуществе своего рода, о своих честолюбивых замыслах.

Постепенно зрители начинают подозревать, что женщина эта - ипостась Богини. И уж во всяком случае ясно, что молодой человек глуп. Женщина задает ему вопросы, проницательные и остроумные. Вопросы эти подводят к мысли: "Что, по-твоему, ты делаешь?" Ответа он не находит и сыплет клише, заимствованными из старинных героических пьес, и не умеет спрятать детскую жадность.

В финале старуха спрашивает: "Почему ты не положишь свое оружие и не займешься чем-нибудь полезным? Слепи-ка горшок!"

Молодой человек опускает глаза, не зная, что ответить. На этом пьеса кончается.

Гварху она вывела из себя, и он с парой старших офицеров отправился натоксичиться и ругать современный театр. А я пошел погулять по станции.

На следующий день я решил найти автора и отыскал его в театре художественного корпуса - он спорил с кем-то, кто оказался главным музыкантом. Мне на него указали: для хвархата высок, хотя и ниже меня, крупнокостный, худой и совсем юный. Его юность объясняла проблемы с пьесой. Он поднял глаза, когда я подошел. (Хвархаты, когда ведут серьезный спор, обычно смотрят вниз.)

- Ха! - сказал он на долгом выдохе. Его синие глаза расширились. Даже узкие длинные зрачки словно раздвинулись. Он повернулся - неуклюжим движением. Позже я узнал, что в детстве он тяжело болел - какое-то инфекционное поражение нервной системы. Врачи так и не установили, что это было.

Болезнь постигла его в благоприятное время. Будь он моложе, врачи не стали бы особенно бороться, чтобы сохранить ему жизнь. (Хвархаты не считают маленьких детей Людьми.) Будь он взрослым, ему предложили бы прибегнуть к выбору, и он мог бы - особенно, молодым - сделать его.

Однако в конце концов он, к всеобщему удивлению, выжил и даже почти выздоровел, чего никто не ожидал. Однако в его нервной системе произошли необратимые изменения, сказавшиеся в основном на чувстве равновесия и координации движений. Он всегда чуть неуклюж и постоянно что-нибудь роняет.

"Я видел спектакль, - сказал я ему. - Он мне понравился".

Не помню его ответ, но он словно загорелся интересом. (Позднее я обнаружил, что его влечет к уродам и изгоям, что они действуют на него завораживающе.) Мы поговорили о пьесе, а потом перешли на тему героических пьес. К тому времени мне они уже приелись, а он их презирал.

"Напыщены и фальшивы! Жизнь не такова. Мы не герои на подмостках и подобного рода выборов не делаем. Мы вообще почти никогда не выбираем, как поступить, а поступаем так, как нас учили матери и как нам приказывают старшие по рангу".

Тут вмешался музыкант, который до тех пор слушал молча: им необходимо было решить что-то касающееся музыкального сопровождения.

Матсехар сказал: "Я хочу снова с вами встретиться. Это возможно? Я хочу узнать, как чувствует себя живущий среди чужих. Почему вы перешли на сторону врага? У человеков есть свое понятие о чести?"

Я ответил, что да, мы можем встретиться, и мы начали встречаться, хотя Гварха как будто удивился, когда я сообщил ему об этом.

"Его произведение - неблагочестивая наглость. Почему тебе хочется говорить с ним?"

Я сказал, что пьеса мне понравилась, а мальчику интересно узнать побольше о землянах.

"Материал для еще одной отвратительной поделки", - сказал Гварха, или что-то похожее.

(Возможно, я что-то присочиняю. Ведь с тех пор прошло больше десяти лет. Можно, конечно, поискать в моем журнале первое упоминание про Матса. Пожалуй, я этим займусь, когда допишу.)

Мальчик довел хварскую прямолинейность до предела - не прошло и пол-икуна, а он уже принялся расспрашивать меня, каково это - ощущать себя предателем рода. Как я мог это сделать? Ведь, конечно же, мне предложили прибегнуть к выбору? Почему я отказался?

"И все это воплотится в пьесу?"

"Только так, что никто не поймет. Я дерзок, но не безумен. Я не хочу раздражать любимого сына рода Эттинов".

От большинства личных вопросов я уклонился, хотя позднее и ответил на них. Матс настойчив. Но я сказал ему кое-что о человечестве и кое-что о моей жизни среди хвархатов.

"Ты видишь то же, что я, - сказал он. - Все изменилось, а мы ведем себя как прежде. Это ведь не равнина Эйха и не холмы Эттина. Это космос, и враг, с которым мы сражаемся, не похож на нас. Мы будем уничтожены, если не научимся думать по-новому".

С тех пор у меня вошло в привычку встречаться с Матсом. Он был самым одаренным из всех, кого я встречал среди хвархатов, может быть, за исключением Гвархи. Матс был более свободен от предрассудков, чем Гварха, и обладал более живым воображением. Уже в двадцать четыре года он стал лучшим мужским драматургом своего поколения.

Когда я покинул станцию, то продолжал поддерживать с ним связь через зонды. Он присылал мне экземпляры своих пьес или голограммы спектаклей.

Я посылал ему сведения о театрах Земли, а также изложения знаменитых пьес с переводами наиболее выразительных сцен. Отбор был странноватым, поскольку мне приходилось довольствоваться тем, что я отыскивал в хварских информационных системах, в свою очередь ограниченных тем, что отыскивалось на захваченных земных кораблях.

"Как важно быть серьезным" в кратком пересказе выглядит плоско и глупо. Реплики в переводе теряют все. (Хвархаты не отличаются тонким остроумием.) Шекспир, с другой стороны, звучит и в передаче. Матса особенно взволновал "Отелло". Из этого вышла бы потрясающая героическая пьеса, заявил он. На тему об опасностях гетеросексуальной любви. Кончилось тем, что я перевел всю чертову трагедию - такой тяжелой работы мне еще делать не доводилось.

Два года спустя мы опять оказались на одной станции. И я помню, на какой. Ата Пан. Я нашел его опять в театре. И снова он спорил с музыкантом. К тому времени я уже знал его прозвище (в примерном переводе оно означает "Человек, Который Устраивает Скандалы Из-за Музыки") и выяснил, откуда оно взялось. После своей детской болезни он слегка оглох. И носил слуховой аппарат - пару пластмассовых кнопок, укрытых в глубине его больших ушей. Это позволяло ему вести нормальные разговоры, но музыку он слышал иначе, чем другие. Он знал, что принадлежит к меньшинству, исчисляемому одним человеком, но кроме того он знал, какой слышит музыку в постановках его пьес, и как, во имя Богини, ему требуется, чтобы она звучала. Музыканты работали с ним, потому что он так талантлив, но вид у них всегда был затравленный. Один как-то сказал мне: "Мое дело не сочинять музыку, а улаживать отношения Эйх Матсехара со всеми прочими".

Матс бросил спорить и отвел меня в сторону поговорить о новой пьесе, переработке "Отелло". У них возникла идея поставить ее в масках, как звериную пьесу.

"Только маски будут человеческими. Я создаю новую форму искусства, Ники! С твоей помощью. И ты будешь упомянут в афише, обещаю. Погоди, вот увидишь костюмы! Все складывается прекрасно. Но вот музыка..."

Он дал мне экземпляр, и я прочел его вечером, пока Гварха возился с игорной доской - набирал задачи и корпел над ними. Напрасная трата времени, по моему мнению, но, с другой стороны, игры меня не очень интересуют.

"Одурачивание темного мужчины" - так называлась пьеса, и Матсехар умудрился во многих местах передать язык Шекспира. Его Отелло был великолепен - героичный и любящий. Его Дездемона была удивительно милой и кроткой. Я не совсем представлял себе, как ее воспримут хвархаты. Его Яго сумел бы проползти под змеей.

Кончив, я отдал пьесу Гвархе. Он пробежал ее с начала и до конца, но молчал, пока не выключил компьютер. А потом посмотрел на меня.

"Написано чудесно. Ты правильно оценил мальчика. Богиня простерла к нему обе руки. Но конец неверен".

Я спросил, что он имеет в виду.

"Пьеса о такого рода любви должна бы оставить у зрителей ощущение ужаса и отвращения. Но я ничего подобного не чувствую. Мне грустно, и я негодую на этого мужчину с растленным честолюбием..."

"Яго".

"И еще одно чувство: будто я только что вышел из чего-то тесного, темного - лесной чащи, прохода в укрепленное жилище. И стою на краю равнины. Между мной и горизонтом нет ничего. И надо мной - ничего, кроме пустого неба. Ха!" - закончил он на медленном долгом хварском выдохе, который может выражать практически что угодно.

"Катарсис, - сказал я. - Очищение через трагедию".

Гварха нахмурился, и я попытался объяснить.

"Вы используете пьесы, чтобы очищать пищеварительную систему?"

"Я неверно выразился".

В конце концов он понял, но мне было очень жаль, что у меня нет под рукой "Поэтики" Аристотеля.

"И все-таки я считаю, что конец не срабатывает. Конечно, если он поставит спектакль в масках, если персонажи будут отчетливо человеками, то, может быть, спектакль окажется приемлемым".

Матс с головой ушел в проблемы постановки, так что некоторое время я его не видел - как и Гварху, которого вызвали на Ата Пан как арбитра в очень скверной ссоре между двумя головными. Его главный талант - переговоры, но, сказал он, его ресурсы почти исчерпаны.

"Эти двое не поддаются никаким уговорам, а между их родами отношения никогда не были дружескими. Мы тут пробудем очень долго, Ники".

"Я найду себе какое-нибудь занятие".

Он оценивающе поглядел на меня.

Несколько дней спустя я случайно встретил Матса в одном из Гимнастических залов станции. Я там тренировался в ханацине с одним из изысканно вежливых, ревностных и умных молодых людей, которыми всегда окружает себя Гварха. (Его способность подбирать многообещающих молодых офицеров поистине замечательна.) Я уже не помню, как звали этого молодого человека. Полагаю, делал он то же, что и большинство их, - опрокидывал меня на мягкий пол, потом помогал встать и с предельной учтивостью объяснял, в чем заключалась моя ошибка.

Матсехар не занимался ни одним военным искусством, кроме обязательного минимума, который установлен для периметра, и не участвовал в спортивных состязаниях. С его плохой координацией движений все это было ему не по силам. Но он сполна обладал хварской потребностью поддерживать себя в наилучшей физической форме, а потому ежедневно плавал или тренировался на спортаппаратах.

И не было ничего удивительного в том, что мы сошлись в хварском эквиваленте раздевалки, как и в том, что он забыл взять с собой гребень на длинной ручке. (Матс помнит о мелочах только в театре.) Когда я вошел, он сидел на краю скамьи и пытался дотянуться гребнем без ручки до меха между лопатками.

Я сказал "разрешите мне", сел у него за спиной и забрал гребень. Некоторое время все шло нормально. Хвархаты много времени тратят на причесывание друг друга. Это общепринято, а я успел набить руку с Гвархой.

На теле хвархатов волосы в разных местах растут под разными углами, и я научился поворачивать гребень в нужную сторону, приспособился расчесывать колтуны, не причиняя боли, и расчесывать более длинные волосы гривки, которая тянется от затылка до конца позвоночника. Я знал, как нажимать на гребень, чтобы ощущение было приятным.

Видимо, мои мысли обратились к Гвархе - или к тому из молодых людей, который швырял меня на пол в ханацинском зале. Я вдруг обнаружил, что моя свободная рука уже не просто слегка опирается на плечо Матсехара, но соскальзывает ниже и ниже. Я массировал - ласкал - толстую плечевую мышцу, постепенно продвигаясь к изумительным шелковым волосам на шее и позвоночнике.

Матс сидел неподвижно, уже не наклоняясь ко мне. Эта поза и напряжение мышцы под моей ладонью, сказали мне, что он испытывает неловкость.

Такая реакция меня удивила, но не очень. Некоторые хвархаты-мужчины не испытывают потребности в сексе. В их культуре в этом нет ничего постыдного, им не нужно лгать или притворяться. Некоторые моногамны. Как Гварха - по большей части. По его словам, частая смена партнеров требует хлопот, несоизмеримых с получаемой наградой. Лучше отдать эту энергию своей карьере, добиться чего-то важного для себя и своего рода. Ну и, наконец, у очень многих хвархатов - у подавляющего большинства - я не вызываю ни малейшего интереса.

Я пробормотал "извини!" и кончил расчесывать его спину, орудуя гребнем, как мог быстрее, и держась нейтрально, а затем встал и отдал ему гребень. Он поблагодарил меня несчастным голосом, опустив голову.

"Забудь, Матс! Ты же знаешь мою репутацию. Я не мог не попытаться, это почти неизбежно. Но больше такого не повторится."

Он посмотрел на меня с расстроенным видом.

О том, чтобы прикоснуться к нему теперь, не могло быть и речи.

"Не огорчайся", - сказал я, поскольку на главном хварском языке есть почти такое же выражение, но только для них он означает "не будь темным", а не "не будь горьким".

Он продолжал смотреть на меня с той же тоской и молчал. "Поговорим потом", - сказал я и ушел.

После я не видел его дней двадцать. Он явно избегал меня. Но я не собирался за ним гоняться. Я старался подольше заниматься работой и проводить с Гвархой все время, насколько это было возможно.

Как-то вечером Гварха сказал:

"Что происходит между тобой и исполнителем Эйхом?"

Я ответил что-то неопределенное.

Гварха посмотрел на стол перед собой, на игральную доску. Я помню, какая это была игра - эха. Доска из светлого дерева была квадратной с вырезанной решеткой из прямых линий. В месте пересечения линий были углубления для фишек. Фишками служили мелкие круглые камешки, собранные с речных пляжей в краю Эттина. Камешкам полагалось бить из края игрока. В идеале он сам их и собирал. Мастера эхи тратили сотни дней, разыскивая безупречные камешки. Гварха мастером не был и таким свободным временем не располагал никогда. Камешки ему прислала одна из теток.

Теперь он передвинул камешек и посмотрел на меня.

"Он не из тех, кто обычно тебя интересует, а к тому же он... я слышал две версии. Что он вообще не интересуется сексом и что ему нравятся актеры, исполняющие роли женщин".

"Ты наводил справки".

"Я люблю быть в курсе того, что ты делаешь. - Он покосился на компьютер рядом с ним на диване. Программа воссоздавала манеру игры мастера эхи давних времен. - Ха! Я попался!"

Я сидел и злился. Бывают моменты, когда непрерывная борьба внутри хварского мужского общества, сплетни, шпионаж и интриги дико меня раздражают. Но не Гварху. Наконец я сказал:

"Я попытался. Меня отвергли, и теперь исполнитель ныряет за угол, едва увидит меня в конце коридора".

"Глупый мальчишка", - заметил Гварха и передвинул другой камешек.

Довольно скоро после этого мне позвонил Матс.

"Мне требуется поговорить с тобой, Ники, и в надежном месте".

Он имел в виду место без подслушивающих устройств - просьба не из легких, учитывая маниакальное стремление хвархатов не выпускать друг друга из вида. Но Гварха уже обзавелся собственной службой безопасности (настолько вперед он продвинулся), и мои комнаты были проверены, как и его.

"Здесь", - сказал я.

"А защитник?"

"Года два назад мы пришли к взаимопониманию. Я, почти наверное, заслуживаю полного доверия, и, мне требуется полное уединение. Земляне не так общительны, как Люди".

"Ха!" - сказал Матсехар.

Он явился ко мне с кубическим кувшином. Я знал, чем объясняется такая форма. Толстые керамические стенки прячут миниатюрную холодильную установку, так что температура напитка внутри поддерживается ниже точки замерзания воды. Халин (или калин, в зависимости от произношения) - очень сильный токсин, а я ни разу не видел Матса даже слегка пьяным.

Он вошел, извлек чашу из кармана шортов, сел и наполнил ее халином - прозрачным и зеленым, как весенняя трава.

"Тебе обязательно нужно пить эту штуку?"

"Да. Такой разговор не на трезвую голову".

Он выпил чашу до дна, снова ее наполнил и заговорил. Сначала петлял, перескакивал с одной темы на другую - новая пьеса, разные сплетни. За спиной у него (я прекрасно помню) был монитор моих комнат. Все лампочки светились бесцветно. Иными словами все двери были заперты, а система связи отключена. Значит, его никто не слушал - кроме меня.

Наконец, когда я уловил в его голосе легкую сиплость, он вдруг умолк и посмотрел на меня пристально, но его зрачки начали сужаться. Еще чаша-другая, и они превратятся в еле заметную черточку, а он будет пьян в нитку - очень милое выражение и абсолютно точное.

"Дело не в тебе, Ники. У меня нет предубеждения против инопланетян. Я считаю тебя другом. Дело во мне самом".

Я выжидающе молчал. Он вздохнул и продолжал.

Иногда я сомневался, что поступил правильно, приняв предложение Гвархи работать у него. Может быть, мне следовало проявить героизм и остаться в тюрьме. Но послушайся я призыва Чести и Верности, то не сидел бы в этой комнате внутри станции Ата Пан и не слушал бы, как глубоко несчастный юноша с трудом объясняет, что вообще не интересуется мужчинами.

Нет! Лишиться этих минут я не хотел бы.

И никогда не интересовался, продолжал Матсехар. Насколько себя помнит. Все его сексуальные фантазии всегда были связаны с женщинами. В его голосе звучало отчаяние, а я с трудом удерживался от смеха.

Он пытался... Богиня свидетельница, он попытался быть как все.

"Если я думаю о том, с кем я, ничего не получается. Я просто не могу. А если воображу, что я с женщиной... - Он, содрогнувшись, умолк. - Я чувствую себя бесчестным, я чувствую..." - Он употребил прелестный хварский архаизм, означающий "запачканный" или, пожалуй, точнее будет "вымазанный в экскрементах".

"Обычно легче прибегнуть к рукоблудию. Тогда я хотя бы не вовлекаю в это кого-то еще. Но я чувствую себя таким одиноким... - Он опять наполнил чашу уже нетвердой рукой. - Я все думаю... если бы я в детстве не заболел!"

"Ты полагаешь, что гетеросексуальность это следствие вирусного заболевания центральной нервной системы? Это интересная мысль, Матс, и заслуживает исследования".

"Нет. - Он посмотрел на меня с удивлением. - Я так не думаю. Я хотел сказать... если бы я вел нормальную жизнь, если бы я учился в школе, как все остальные".

"Ты можешь свести себя с ума, пытаясь выяснить, почему ты такой".

"Ты понимаешь, правда, Ники? Ведь в вашем обществе это норма. Там я не был бы извращенцем".

Я встал, достал чащу и протянул ему. Матсехар налил ее, и я отхлебнул халина. Он был ледяным, горьким и жгучим. Если не поостеречься, похмелье затянется на целых три дня.

"Матс, я и своей-то жизни не понимаю, что уж говорить о чужой! Наверняка среди Людей есть и другие мужественные мужчины".

Он взглянул на меня с недоумением. Я перевел на хварский буквально словом, которое синонимично "храбрый", "прямой", "достойный".

"Другие мужчины, сексуально анормальные. Почему бы тебе не поискать их?"

"Я знаю таких. Они увиваются возле актеров, играющих женщин. Но что они могут мне сказать? Только то, что я и сам знаю. Наша проблема не имеет решения".

Он продолжал говорить, оставив чашу, однако халин уже возымел свое действие: он спотыкался на словах и порой растерянно умолкал, будто забыв, что намеревался сказать. Когда он поднимал глаза, они казались пустыми - зрачки сузились так, что их трудно было различить.

Разрыв между двумя сторонами хварской культуры слишком велик. Мужчина просто не может познакомиться с женщиной, если она не принадлежит к его роду, а инцест внушает Людям глубокое отвращение и ужас. (Половые акты с животными рассматриваются как относительно безобидное извращение и, что любопытно, с самцом или с самкой значения не имеет.)

Гетеросексуальной субкультуры не существует вовсе, нет мужчин и женщин, которые занимались бы любовью друг с другом.

Матсехар был способен мастурбировать, рисуя в воображении женщин, которые часто роковым образом напоминали его родственниц. Он мог бы искать общества актеров, играющих женские роли и тяготеющих к ним мужчин. Что иногда и делал, но, вопреки костюмам и разученным жестам, актеры были мужчинами. И любовники занимались самообманом.

"Все это иллюзии. Никто не бывает тем, кем хочет быть. Никто на занимается любовью со своей мечтой".

Его посещали ужасные, жуткие мысли о соблазнениях и изнасилованиях. "Я больше не езжу домой. Боюсь повести себя, как мужчины в пьесах.

Буйно. Безумно".

Мне уже не хотелось смеяться. Бедняга погибал у меня на глазах, а меня тянуло обнять его и сказать: "Ну, будет, будет! Жизнь это ад". Только я знал, что подобное исключается. "Но чего ты ждешь от меня?" - спросил я.

"Ты ничего не знаешь, ничего не можешь сказать, чтобы это стало не так невыносимо?"

Но почему я?

А потому что я обладал особой точкой зрения, потому что я видел его культуру извне; и еще, возможно, потому, что он представлялся себе изгоем, отщепенцем, и видел во мне существо еще более одинокое.

"Матс, я могу только посоветовать тебе сосредоточиться на том, что у тебя есть. В некотором смысле, мы противоположности. У меня есть Гварха, то, чего, по-моему, ты жаждешь больше всего - великая любовь, спасение от одиночества и теплое тело в постели. Поверь мне, и то и другое я ценю во всю меру. Но я потерял мою семью, и моих земляков, и мою расу. И хотя я все еще могу заниматься своим ремеслом, использовать свой талант к языкам, у меня нет возможности делиться тем, что я узнал, с моими соплеменниками. А у тебя есть Люди, есть твой род и твое искусство, так цени же их, как они того стоят".

Он покачал головой.

"Этого мало".

"Другого утешения у меня для тебя нет".

Мы еще поговорили. Матс все больше и больше утрачивал ясность мысли. Наконец я сказал, что провожу его до его двери. Думаю, один он не добрался бы.

Когда мы добрались туда, он открыл ее, а потом обернулся ко мне:

"Я хотел бы любить тебя, Ники. Если бы мог".

В тот момент он не был особенно привлекательным, и я не мог, не покривив душой, ответить, что жалею об этом. И сказал ему, чтобы он поскорее лег спать. Он, шатаясь, вошел внутрь, и дверь закрылась. Я пошарил взглядом, ища камеру, просматривающую этот отрезок коридора. И убедился, что она нас засекла.

Я вернулся к себе. Лампочка над дверью из моих комнат в комнаты Гвархи янтарно светилась, говоря: "Дверь отперта. Входи". И я вошел.

Он лежал, растянувшись на диване в передней комнате, одетый в обычный домашний костюм хварского мужчины. Нечто среднее между кимоно и купальным халатом и яркое до рези в глазах. Какой был на нем в тот вечер, не помню. Их у него много - почти все подарки любящих родственниц. Возможно, из бордовой парчи, с тех пор давно отправленный в переработку, но в свое время очень шикарный. Узор из цветов, среди которых извивались чудища, а рукава и нижний край украшены золотым шитьем.

При моем появлении он поднял голову и отложил плоский мини-компьютер для чтения.

"Говоря по-человечьи: не знай я тебя, так сказал бы, что ты пил".

"Заходил Матсехар. И жутко натоксичился. А я слегка. Вовремя остановился, по-моему. Но Матс напился, как одно земное домашнее животное".

"Твои трудности с ним разрешились?" (Это был вопрос.)

"Думаю, теперь при виде меня он перестанет сворачивать за угол, но сексуально я его не интересую. Нисколько".

"Очень хорошо. Мне бывает нелегко сдерживаться, когда ты смотришь по сторонам".

Я присел на край дивана.

"Знаешь, есть жизни много хуже той, какую веду я".

"Совершенно верно", - сказал Гварха.

Я взял его руку и погладил мех на тыльной стороне, серо-стальной, мягче бархата, потом повернул ее и поцеловал темную безволосую ладонь.

Из журнала Сандерс Никласа,
держателя информации
при штабе первозащитника Эттин Гвархи.
ЗАКОДИРОВАНО ДЛЯ НИЧЬИХ ГЛАЗ.