"От прикосновения его пальцев внутри у меня проснулись пауки"

Филип Ридли пугает деток страшными сказками

Книга почти неизвестного у нас Филипа Ридли суть роман "Крокодилия", вышедший в Лондоне в 1988 году, плюс три небольших рассказа (читать их, надо сказать, гораздо легче, чем "большую форму").

"Крокодилия" - прозаический дебют автора, а "по жизни" Филип Ридли выступает главным образом как драматург и режиссер. Что накладывает на текст невытравимый сценический отпечаток. Лица существуют в непрекращающемся внутреннем монологе-диалоге-полилоге, с регулярными вылазками за пределы собственного "я": чтобы в очередной раз столкнуться либо с откровенным непониманием. либо с навязываемой другими жесткой игрой, игнорирование которой грозит потерей идентичности, а полное знакомство с правилами возможно только с развязкой.

Собственно, обретение пресловутой идентичности и есть главная цель. Правда, чтобы стать собой, необходимо мучительное преодоление (с проживанием) вороха ролей и масок, которые сыплются на тебя, словно хлам из перевернувшейся повозки бродячих артистов.

Итак, сначала есть только Доминик, он же Дом, 18 лет, а еще его растворяющиеся в тексте родители, от которых он уходит, переселившись в дом к сестре; сестра с мужем становятся не более чем жизненным фоном в звуковом сопровождении их вечно рыдающего младенца Гаррета; а еще тысяча комплексов и затаенные размышления, в центре которых - собственная призрачная личность.

Потом появляется панк Билли Кроу, 24 лет, вместе со своими крокодилами (что-то вроде живущих в голове тараканов, но только больших и красивых, то есть и правда крокодилов), на которых он зациклен и которых рисует по десятку за ночь на стенах и потолках своего дома, а также экс-другом Дейвом и его братом-близнецом Тео. Близнецы существуют в области воспоминаний, точнее, на страницах писем, которые, чтобы не обсуждать темы их сложных эмоциональных отношений вслух, Билли порционно отправляет. Тем самым Билли "завораживает" новоприобретенного друга своей эпистолярной историей, которая до поры до времени кажется Дому неразрешимой, потому как уж больно все туманно в одной отдельно взятой панковской судьбе.

Потом появляется встреченный Домиником Сэм. 16-17. кажется, лет, и его мать, которая "выглядит на 25" и которая не просто мать, но и друг тоже. Матери Сэм рассказывает абсолютно все, а Доминик становится для него кем-то вроде Билли Кроу для самого Доминика. То есть старшим товарищем.

Кто все они, откуда, чем занимаются - не суть важно. Рано или поздно все прояснится, в сентябре Доминик пойдет в художественную школу: "Мама сказала, что у меня артистический тип, и я ей просто поверил". Как верил и всем остальным. А почему? "...в моей семье никто никого не любил. Любовь была просто игрой во власть".

И эта игра продолжается. Вырваться из-под крокодильего панциря, куда засалили, невозможно, и приходится затаскивать под панцирь весь мир со всеми его такими же крокодилообразными обитателями, погружая их в свою всеобъемлющую "историю об обманах", ту самую, что пишет Билли.

Она такова. Все начинается с того, что Билли Кроу влюбляется по фотографии в придуманного им Дэвида (который, придуманный, придумал придуманную крокодиломанию и успешно привил ее Билли в биллиной же фантазии); спустя месяцы встречает его в зоопарке (у крокодилов), и они становятся любовниками (как являются друг для друга любовниками и все остальные персонажи). Однако на сцену выходит брат-близнец Дэвида; по имени Тео. Билли понимает, что на фотографии был именно Тео, то есть и влюбился-то он в него, а не в брата, и, стало быть, уже начало истории фиктивно. Но вдруг на неожиданном повороте сюжета и сам Билли Кроу оказывается неким "клоном", сконструированной опять-таки по фотографии копией бросившего Тео парнишки, игрушкой, любовно наряженной одним близнецом для утешения впавшего в депрессию другого...

Эта коллизия транслируется Доминику, и Доминик оказывается частью истории Билли Кроу, как Билли и все остальные - часть истории, рассказанной нам Домиником, от лица которого и ведется повествование, хотя, как мы понимаем, и у него много лиц: мир двоится, троится, расползается и вообще идет к черту. Если читатель не вполне ясно понял, о чем идет речь, лучше обратиться к первоисточнику. Напомним, единственно, что все сие - вымысел, или, как гласит аннотация, "гомоэротическая сказка об одержимости сюжетами".

Конечно, эту книжку не стоит рекомендовать гомофобам. Впрочем, им особенно и не за что будет зацепиться. Они не найдут ни опровержения, ни подтверждения своим самым смелым или порочным предположениям... На обложке лейбл "Тематическая серия", смахивающий на стандартную наклеечку "Parental Advisory Explicit lyrics". Что тоже не помещало бы - ибо не без мата... Но из песни слова не выкинешь, тем более, при всей "тематичности" темы, мат героев настолько редок и целомудрен, что начинаешь сомневаться в их бытии. И неудивительно: уж слишком погружены они в собственные фантазии. А собственно - для чего и нужна литература...

Да, прошу прощения, мы совсем забыли о рассказах, вошедших в книжку. Здесь тема однополой любви практически отсутствует. За одним исключением - рассказ "Обнимая Верди". 12-летний подросток Клауд (это прозвище, "мне его придумал отец", а отец погиб и только что похоронен) встречает парня постарше, панка (тоже панка!) Верди: "один человек сказал, что меня надо называть Верди, потому что я все время напеваю арии". Нечто вроде нежности и желания любви начинает шевелиться в подростковом сердце (примерно так: "от прикосновения его пальцев внутри у меня проснулись пауки"). Однако не судьба. Верди уходит безвозвратно, а в конце этой истории Клауд отыскивает в кармане отцовского пиджака фотографию: знакомое милое лицо... Оказывается, это то единственное, что связывает Верди, мальчишку и его покойного отца.

"Башни веры": "Когда мне было одиннадцать лет, к нам в школу пришла бывшая узница Освенцима". Жестокость подростковая и банальная взрослая. Измена жены. В детстве: самоубийство матери и сброшенная с 24-го этажа беременная кошка. В настоящем двое - муж да жена. Ее измена: "просто невероятно, что ты этого захотела... Это не ты, какой я тебя знаю". Его слепая ярость: "Ударить меня. Как ты мог?.. Это не ты, каким я тебя знаю". И ведь никого-то у них нет, кто бы понял, простил, утешил. Кроме них самих, конечно. "Так мы и сидим, перекатывая крошки, пока, почти нечаянно, наши пальцы не встречаются".

В "Булавках" - те же, кажется. сошедшие со страниц "Крокодилии" чужие и чуждые люди (собственные родители), а герой - сам писатель, не знающий. что им сказать, как их выслушать. как с ними быть. Как, вообще, быть с миром внутри и вовне себя. Что делать?

"Это вроде тех интервью, которые я давал, когда вышла книга... Я готовился рассказать о романе и своей работе, а первым делом меня спрашивали: "Правда ли, что вы неразборчивы в связях?"