Glans Penis Дмитрия V.
(рецензия на книгу: "Кодекс гибели")
"В моей жизни уже нет ничего, кроме бумаги, но можно существовать и так". В этом признании героя последней книги Fr. D.V., более известного в качестве поэта, переводчика и редактора одного именного журнала, как мне показалось, и содержится ключ к тому ларцу, шкатулке, наконец, если хотите, пароль к файлу, в котором хранится энохийская рукопись – "Кодекс гибели". "Кодекс гибели" – это и символ и сама надвигающаяся реальность. В координатах автора у этой книги (собственно "романа" Fr. D.V. и его одноименного предмета – "Кодекса гибели") есть одно место – подобное аналою или жертвенному камню. Именно поэтому "идея истолковать кодекс гибели" заранее обречена на неудачу - на безусловное исполнение его постулатов. Поэтому книга о "Кодексе гибели" не может превратиться ни во что иное, как только в сам кодекс – "Кодекс гибели". Когда происходит сакрализация этого текста, с избытком наполненного физиологическими подробностями и филологическими приметами однополого секса, уловить невозможно. Вероятно, с самых первых строк, в самый первый вечер, когда герои, призванные истолковать "кодекс...", посвящают свои медитации - сперме. И тогда ничего больше не остается, кроме нее... И рождается литературный текст...
Здесь мы ненадолго оставим Fr. D.V. с его книгой.
В пятом номере "Нового мира" (1999) в рецензии на путеводитель К. Ротикова "Другой Петербург", М. Золотоносов обронил: есть специфическая гомосексуальная тематика, "но никакой особой литературы или культуры в целом нет" - "для конструирования какой-то особенной литературной формы у авторов-гомосексуалистов просто нет средств". В обличительном пылу болезненного неприятия книжки Ротикова (посмотрите, мол, - серенький путеводитель-то – и "другие" так писать могут) Золотоносов сметает с незаслуженного, как ему кажется, пьедестала и Харитонова, и Ильянена, и даже Жана Жене. Пафос его заключен в одном утверждении – ничего особенного эти авторы не создали, все так пишут, теми же словами и сочетаниями слов. Так то оно так – теми же словами и сочетаниями, но так же по-разному, как и все остальные. Только и всего надо было добавить... Но Золотоносов почему-то забыл – не добавил.
Вернемся вновь к Fr. D.V. и его "Кодексу гибели", книге, которая, вопреки утверждениям Золотоносова, могла явиться читателю только в этой своей форме и никакой другой.
Почему "кодекс..."? "Кодекс" - это способ существования героя книги. Кажется, что он – герой – не один, их несколько. Но только поначалу, потому что каждый из них рассказывает о том, как его кости срастались с костями другого – дешевого русского малолетки, негра из "низоземской" столицы, Фюрера, его друга Рема. Одновременно медленно, но последовательно осуществляется деперсонификация текста. Все персонажи сами по себе и в отдельности вскоре перестают быть узнаваемыми. Они перепробовали не только всех этих случайных мальчиков, гимназистов, матросов, солдат и стариков, они познали друг друга. Один – уже больше, чем один. В каждом из них заключен кто-то другой – с десяток судеб, лиц, со своими привычками, совершенно тонкими неуловимыми и ускользающими от понимания бытовизмами. У каждого свой запах, своя мимика и жесты, кто-то любит сладкое суфле, кто-то предпочитает горький шнапс, а кто-то и то и другое. Этой критической массы не выдерживает человеческая материя, то, что Fr. D.V. в книге называет просто – мясо. Начинается болезнь – лихорадка: мясо отделяется от костей. Мотив слияния, соития в поэтике гомосексуального текста непременно несет в себе этот элемент разложения и смерти. Но, все же, говоря языком поэта, оказавшись в больничных палатах, они рождают ангелов.
Символика книги Fr. D.V. сложна и прозрачна одновременно. Этот текст также переполнен смыслами, архетипами и мотивами разных культур, как и воспаленные от гомоэротических впечатлений и приключений материя и сознание его героев. Да, это совершенный гипертекст. Но глубина его раскрытия зависит не только от степени образованности или специфической сексуальной осведомленности читателя. По строкам "кодекса" не только можно, но и нужно скользить глазами, пропуская одни, задерживаясь на других, и складывать новый свой текст. Момент его восприятия в той же степени уникален, в каком был значителен момент импровизации при его создании. Как он развивается? Он течет, как дурная кровь в жилах его автора, в которую изредка проникают слабые ручейки чистой юношеской крови, соблазненных им мальчишек.
"Юность и кормящаяся ею старость" – вот еще одна из тем книги. "Юность без каверн и опухолей...". "Тело умирает первым, а все остальное еще какое-то время копошится. Мы все знаем это правило достоевского: сорок лет – предел для приличного человека. В кодексе гибели оно отмечено, как золотое сечение бытия".
Естественно, что в "Кодексе гибели" последовательно выражается действительность исключительно гомосексуальной субкультуры. Всюду разбросаны в беспорядке аксессуары этой жизни, привычной для автора. Стилистика несет в себе сильный элемент гомоэротической игры, но двойственной. Так как, с одной стороны, воплощает самые верхние пласты языка этой субкультуры - некую интеллектуальную беседу на "тему", с другой – самые низы ее. При этом они совершенно не разграничены. Автор книги не утруждает себя отбором каких-то наиболее приемлемых для литературного текста средств. Весь мир под взглядом гомосексуала непременно выглядит "голубым".
Впрочем, литературная условность присутствует в данном случае еще до самого текста, за ним – в определении жанра книги как "кодекса" и ее содержания как толкования этого "кодекса". В этом смысле последовательным выглядит умолчание авторства и обозначение его криптонимами "D.V." и в особенности применение в книге стилизованной каббалистической символики, энохийского языка (языка ангелов) и т. д. Все это оккультная часть сочинения Fr. D.V., о которой мы умолчим.
Значительное место в книге занимают садистские и перекликающиеся с ними фашистские и псевдорусофобские аллюзии, замешенные на гомосексуальной эротике. И чего еще только нет... Я бы сказал, что здесь мы встречаемся со своего рода полиморфно-извращенной поэтикой текста, в том смысле, что в нем можно обнаружить все возможные "отклонения". Речь при этом идет именно и не только о его теме, но и о собственно художественных особенностях. Например, об авторской орфографии и пунктуации. Ошибок и опечаток (за исключением одной) практически нет, при этом созданы необычные авторские правила грамматической организации текста. Так круг своих персонажей (тех, что собрались истолковать "кодекс" и следуют его правилам) отмечен написанием их имен строчными буквами. Сходные наблюдения можно сделать и над композицией книги. Единственное событие, которое происходит в нем и составляет один из немногих элементов его ослабленной фабулы – момент соблазнения, когда кто-то начинает разговор "об этом, про это" – "маленький женя, сережа, павел сергеевич, роберт или даже илья". Этот момент соблазнения потом сотни раз повторяется в тексте.
Собственно, вся история, изложенная в книге, в результате сводится к одной: собрались, чтобы поговорить о "кодексе", начали о сперме, а закончили самим процессом ее извлечения. Но речь не о процессе, а о том, как это происходит в литературном тексте... К концу его все, даже самые незначительные проявления чужой речи толкователей кодекса исчезают и замещаются густым пространством авторского монолога о тех же и о том же – о "маленьком жене, сереже, павле сергеевиче, роберте и даже илье". Чем они занимаются? Тем же самым, о чем так интересно говорили в начале книги. Так разговор о кодексе гибели превращается в самый настоящий "Кодекс гибели". Попытка проникновения в суть кодекса заканчивается "проникновением в мальчишескую суть". Границы текста и жизни оказываются очень зыбкими и, наконец, стираются, и "Кодекс жизни" печатают в самом "Кодексе...".
"Сладкое сердце, сатанинская печь. Тысяча экземпляров. Типография девяносто три. - Сколько вам удалось напечатать?.." "...Ничего не осталось, кроме бумаги". "Мы хранили рукопись бережно, но лучи попортили гордый пергамент. Последняя точка вытянулась туннелем...".
В целом построение книги Fr. D.V. напомнило мне механизм осуществления полового акта. Назначение этой рубленой прозы, этих безупречно точно оформленных мизансцен состоит в том, чтобы доставить и себе и читателю известное количество удовольствия как такового. (Смешении смерти и секса, очень характерное для этого повествования, – особый разговор). Удовольствие повышает напряжение и дает физиологическую и филологическую энергию, позволяющую закончить литературный труд до конца, подобно половому акту. Роль зоны glans penis выполняет здесь сам литературный текст, направленный на читателя.
Книгу Fr. D.V., что бы ни утверждали критики, подобные Золотоносову, невозможно воспринимать исключительно в рамках всей литературы. Хотя бы потому, что сам кодекс..., этот жанр – уже сильная попытка отказаться не только от существующих правил литературного творчества, но, прежде всего, попытка создать, определить и описать правила другого Петербурга, другой жизни, если хотите. Впрочем, и Fr. D.V., конечно, видит сквозь этот "кодекс..." весь мир... Но разве весь мир под взглядом гомосексуала не выглядит "голубым"?
