>> Когда Арлекины плачут...

>> Рецензия "Русского журнала"

>> Исповедь Найтова

"...Звонит телефон, но я, как и вчера, не поднимаю трубку - пусть отвечает автоответчик. Пусть за все в моей жизни отвечает автоответчик..." - это первые строки повести бывшего тверитянина Дмитрия Бушуева "На кого похож Арлекин", вышедшей в тверском издательстве "KOLONNA Publikations".

Мало кто из жителей благословенной Твери слышал о его существовании. Но не потому, что ему чуть больше семи месяцев. Просто, когда в русской глубинке кто-то пишет о некой мультикультурности (придумал такое словечко Френсис Фукуяма или Збигнев Бржезинский), как один из издателей журнала "Риск" Д. Кузьмин в "Предисловии не по теме", то у всякого читающего провинциала возникает на лице по крайней мере скептическая улыбка...

О чем же книга, начинающаяся так по-русски, по-бунински, словно гложет сердце ее автора тоска, ностальгия? Да о том же, о чем говорит сейчас высокообразованная Европа, допустившая, в отличие от консервативных американцев, на широкий экран новую скандальную версию набоковской "Лолиты". В этом смысле родная Тверь перещеголяла старушку Европу: проза известного на родине больше стихами Дмитрия Бушуева куда смелее - это исповедь гомосексуалиста педофила.

Несколько лет назад была в Твери такая грустная история, о которой, смягчая краски, пряча от смущения глаза, писали еще не опьяненные воздухом свободы журналисты - о любви молодого преподавателя школы к своему ученику. Впрочем, не суть важно, она или не она облечена теперь в форму изящной словесности, сперва английской, а теперь вот родной - русской. Хотя антураж повести близкий и вполне узнаваемый - волжские берега, окаянная Россия перестроечных времен...

Написано так, что о. Андрей (Егоров), настоятель Свято-Успенского храма с. Бортницы, во вступлении предупреждает (только кого: автора - поздно, читателя - рано): "становится страшно - все это происходит на самом деле...". Ну а в том, что священник пишет предисловие для книге о педофилии, конечно, тоже свидетельство времени, и от этого почему-то совершенно не страшно.

Было бы просто, если автор "...Арлекина" писал о том же самом здесь - в России, а он пишет "там", пишет "о России". Потому из-под его пера вышел не порнографический роман, а грустная книга, я бы даже сказал - прощание с Россией. Вещь романного характера, но очень бунинская, из ряда "Темных аллей". Собственно, потому и о всяких интимных излияниях ее автора, об этих бесстыдных подробностях половых актов с лишенным материнского и отеческого внимания мальчишкой Денисом, говорить не хочется. Хотя это и единственное, что вызывает неприятие, но тоже не само по себе, а потому что в нем есть нескрываемое самодовольство, греховное любование, ненасытная жадность, собственничество.

Все это гнусно и преступно не из-за того, что выходит за некие моральные рамки, а потому, что Андрей Найтов, герой повести - школьный учитель, жесток и просто одержим грубой страстью, использующей невинную детскую отзывчивость своего юного любовника. Он его главный убийца, а не шальная офицерская пуля на веранде дачи, где проходят очередные оргии извращенного сотоварища с беглым солдатом, дезертиром...

Эта книга написана в столь популярном сейчас жанре исповедального воспоминания, в котором художник стремится передать историю своей личности, передать и изобразить содержание своего характера, чистую правду о самом себе. Но это, конечно, не сверхчистый реализм, здесь много придумок, есть и вранье - изысканно-художественное, с претензией на глубокую литературную и психоаналитическую традицию - от Фрейда до русской прозы 20-х годов уходящего века. Здесь есть и черный юмор, много самоиронии и сарказма...

Ну и что - все равно осталась лишь грустная радость, лишь "память о потерянном рае"... Опали в саду лепестки жасмина...

В конце книги герой и его любовник отправляются в сад сажать яблони, и то ли автор, то ли лирический герой наивно полагают, что останутся плоды, что ничего не растет напрасно... Ах, какая иллюзия! Если б не знали мы русской литературы. Ведь вырубят сад...

Так и случилось: собственноручно сожжен дом, где он провел с Денисом последние ночи, где-то оставлен дорогой талисман - Арлекин. И, наверняка, в последние январские морозы вымерзли яблони - не успели дать плодов. А веселый Арлекин заплакал...

>газета "Вече Твери сегодня" (1998, 26 марта)

До недавнего времени русская литература, героем которой был гомосексуалист, исчерпывалась, наверное, лишь попытками незабвенного Эдички приучить советского читателя к невозбраняемой с некоторых пор в Отечестве "голубизне".

Теперь Лимонов вроде как сам относится к меньшинствам - скорее к литературным, нежели к сексуальным, - да и прежние его страсти по этому поводу, как однажды выяснилось, попали в отечественный переплет из секондхэнда американской литературы тридцатых годов. И за исключением одного-двух полусамиздатовских журналов для геев - да, может быть, импортной порнографии - незаинтересованный читатель, которым я являюсь, больше ничего на эту тему и не видел.

Роман Дмитрия Бушуева "На кого похож Арлекин" заслуживает внимания нещепетильного критика уже хотя бы потому, что это произведение - первая внятная попытка отечественных представителей "голубой" культуры выступить в жанре литературы "серьезной".

И она не стоила бы такого внимания, если б не открывала собой целую серию книг "на определенную тему" - в чем, как ни странно, сразу пытается разубедить читателя автор предисловия к роману Дмитрий Кузьмин (он же, кстати, член редакционной коллегии "Тематической серии"). После обязательных экивоков и спорных заявлений типа "путь развития человечества - это путь преодоления мифа" он в конце концов мужественно заявляет: "Смысл серии - в попытке выяснить и показать: как и чем гомосексуальность может быть важна и интересна всем". Для этого предлагаются два способа. Первый - "через категорию экзотического". Второй - "через категорию свежего взгляда".

Что ж, прибегнем, по его совету, к этим способам в порядке очередности и посмотрим на "элементы одной культуры" глазами представителя "другой". То есть вначале - через "категорию экзотического".

С первых же строк романа читателя начинает преследовать знакомая тень.

"Денис, Денис, Денис. Имя давно превратилось в музыку" - уже во втором абзаце повествования переживает главный герой романа, Андрей Найтов (чья фамилия невольно ассоциируется с героем совсем другого набоковского произведения).

Двадцатидвухлетний педагог ("сексуальный левша" - как он себя называет) страстно влюбляется в своего ученика, восьмиклассника Дениса Белкина. Дело происходит в провинциальном приволжском городке.

Первой заподозрила неладное классный руководитель Дениса и тоже преподаватель литературы, "сушеная старая вобла" Алиса Матвеевна: "Неприятие было взаимным, но она не спешила ставить мне палки в колеса, зная, что обласкан директором за свое новаторство и постмодернизм". Алиса Матвеевна щедро делится своими догадками о сексуальной ориентации молодого литератора с коллегами в учительской и, мало того, заносит свои наблюдения в личный дневник. (Дневник - ружье, которое еще выстрелит - ближе к развязке сюжета.) Чтобы отвести подозрения от своей персоны (а дело происходит во времена еще действующей 121-й статьи УК), Найтов решает разыграть спектакль, который усыпил бы бдительность старой девы: он просит знакомую девушку сыграть роль будущей жены и приглашает на семейный праздник Алису Матвеевну. Инсценировка заканчивается провалом - "старая вобла" лишь окончательно развеяла свои сомнения относительно наклонностей героя. Тут бы роману Найтова и конец, но незамысловатый сюжетный ход (Набоков-то - под рукой) устраивает развитие дальнейших событий как нельзя лучше. Помните, в похожей ситуации в "Лолите" мамашу Гейз переезжает автомобиль? Здесь тоже "автомобильная" смерть - бедная Алиса Матвеевна, возвращаясь из гостей, скоропостижно умирает от сердечного приступа прямо в такси.

Сходство сюжетов слишком уж легко прочитывается, чтобы отложить роман и не возвращаться к нему более: ждешь повторения старого сюжета на новый лад. Обещанной экзотики. Но зря - нежный подросток Денис Белкин ломает целку не дольше Лолиты. Андрей Найтов и вовсе оказывается алкоголиком. Пьяные похождения на загородной даче заканчиваются как дешевый детектив: Денис Белкин трагически гибнет от пули автомата Калашникова. Главный герой уезжает в Европу писать экзотический роман.

Вот, казалось бы, и все. Но в арсенале у критика остается еще один способ заинтересовать читателя: притвориться, что принял локоть педофила за колено нимфетки, то есть - через "категорию свежего взгляда".

Но и это удается с трудом, даже если счесть сходство сюжетов за хитрый постмодернистский ход. Постмодернизм, конечно, воровство. Но, скорее, воровство метафор, а не целых сюжетов, пусть даже выкрашенных в другой цвет.

На этом фоне непросто складываются отношения героя с Богом. Найтов, "возгордившийся ангел", ищет утешения сперва у "ясновидящей Алевтины" ("путешествие в тысячу миль, в котором я найду самого себя и заработаю много денег, написав несколько книг"), а уж только после этого идет в храм и ставит свечку Николаю Угоднику, а заодно и иконе "Нечаянная радость". Почувствовав себя в храме дурно, покупает бутылку "...и мир вокруг опять построился: кирпичик к кирпичику, без трещин". (Я же говорю - алкоголик.)

Здесь будут кстати слова одного из читателей и критиков Найтова-Бушуева, священника о. Андрея (Егорова), вынесенные на обложку книги, вернее, одна его фраза, осторожно вынутая мной из контекста: "...Если это будет последнее, что написал Дмитрий Бушуев, то этого откровения вполне достаточно для человека".

А мне кажется - недостаточно. Потому что четыреста с лишним страниц романа читаются легко и быстро, и, несмотря на суетливые домогательства вездесущих Арлекинов (в метафоричности которых прочитываются всего лишь бывшие любовники Найтова), несмотря на нелады героя с религией, Андрей Найтов был и остается поэтом. А поэту не обязательно быть прилежным, и, следуя принципу "любовь все спишет" - поэт оказывается прав. И всегда сомневается. И пишет дальше. И вновь сомневается.

Дмитрий Бушуев запомнился многим любителям поэзии замечательными стихами в журнале "Юность" (кажется, было это в 1987-м). В конце своего романа "На кого похож Арлекин" он помещает подборку "Стихотворения Андрея Найтова" - где, к слову, только в предпоследнем стихотворении признается наконец в своем родстве с набоковскими персонажами:

Скажи, безумный Гумберт Гумберт,
что делать с мальчиком моим,
когда немыслимой лазурью
его венчает звездный нимб?

Что делать с мальчиком, что делать...

и т. д.

Действительно: что делать с мальчиком? А может, мальчика-то и не было?.. А?

P.S. Граница, где сексуальная революция переходит в идеологическое противостояние, еще оставляет место для буйных фантазий, но, как заметил один современный философ, те, кто предрекал необыкновенный расцвет искусств после отмены 121-й статьи, явно волновались по пустякам...

Константин Парамонов
"Русский журнал"

Когда я в понедельник, придя с работы, открыл купленную книгу и прочел первые несколько строк, я испытал примерно то же, что испытал Жан Жене во время своего первого литературного знакомства с Марселем Прустом - я понял, что дальше будет еще лучше. Действительно, никогда и никакую книгу я не читал ТАК, как эту. Погружение в мир героев повести произошло мгновенно и без каких-либо усилий несмотря на внешние, казалось бы, несоответствия между мной, 26-летним выпускником мех-мата и банковским служащим, и героями книги - никогда в жизни я не "западал" на тинэйджеров, но сразу же влюбился в "бельчонка", ибо смотрел на него любящими глазами поэта Андрея Найтова; будучи по жизни "безнадежно пассивным", я тем не менее постоянно и естественно ощущал себя в роли "активного" главного героя, потому что схожесть душевного строя, близость религиозных и нравственных исканий оказались сильнее сексуальных преференций. Сколько раз, проживая в процессе чтения жизнь главных героев, я был вынужден на время откладывать в сторону книжку с повестью, чтобы или прочесть главу Евангелия или поставить диск и послушать музыку (и разве важно, что в моем случае это был не Чайковский, а Малер?)! Однако, чем дальше я читал - а остановиться было невозможно и читал я всю ночь напролет, - тем яснее понимал, что дальше будет не только еще лучше, но и еще страшнее.Эти два чувства - восхищения художественной красотой написанного, беспредельной искренностью повествования, богатством и поэтичностью образов (несмотря на некоторые шероховатости и повторы) и, одновременно, нарастающим почти физическим страданием от осознания неизбежности надвигающейся трагедии не покидали меня во все время чтения повести. После же того, как я перелистнул последнюю страницу, мной всецело владело одно лишь огромное чувство - чувство глубокого внутреннего протеста. Каждая клеточка моего сердца, все, что есть во мне живого, кричало: "Нет!!! Так не должно быть!..Почему? Почему так происходит?...Почему люди не могут быть счастливы хоть сколько-нибудь долго? Почему люди не могут быть счастливы до конца?.." Ранее, пожалуй, лишь Т.Уильямс вызывал у меня такие же по силе переживания.

Я уверен, что книга эта безусловно представляет интерес не только для "голубых", потому что в этой истории любви школьного учителя и восьмиклассника ударение все же стоит на слове ЛЮБВИ, а школьный учитель и восьмиклассник - это, если можно так сказать, просто новые декорации к старой (вечной?) пьесе о главном - о самом главном. Со стороны "натурального" читателя пройти мимо этой повести, брезгливо отмахнуться от нее из-за ее "тематичности" было бы такой же глупостью, как мне не читать Достоевского по причине его негомосексуальности.

И еще один вопрос не давал и не дает мне покоя: если даже читать эту исповедь было столь невыносимо трудно, то каково же пережить все это наяву! Господи! Если бы я мог чем-нибудь помочь этому несчастному человеку, Андрею Найтову (Дмитрию Бушуеву?)... Я просто помолился за него...

С любовью, Алексей Дроздов

Дорогой Дима!

Вы слишком разбираетесь в текстуальной сексопатолого-анатомии и слишком знаете, где расположена кнопочка, которую нужно нажать, чтобы потекли слезки. Приходится защищаться от Вас жестокими средствами: например, припомнить прелестный детектив Жапризо, откуда украден Ваш финал. Помогает, но не вполне. Слезки не льются, однако во рту апельсиновая горечь, и странная ясность в голове, как после стакана чистой водки solo, медленными глотками и в одиночестве.

Продолжение отрезвления: ведете ли Вы бухгалтерскую тетрадку для Ваших персонажей, где слева доходы, а справа расходы? Сколько стоит порция устриц в "Арагви"? Думаю, $40, не меньше. Как раз половина учительской зарплаты, а другая половина, видимо, пошла на фисташковое мороженое и шампанское с апельсинами (однако не в ананасах). Педагоги, бойтесь педофилии, она накладна.

Выполнимый бюджет в литературе есть знак реальности мира (или, как выразился бы логик, "оператор реификации"), поэтому мы знаем, сколько стоит штоф водки или чистота Сони у Достоевского, можем высчитать, сколько новых рублей в тридцати сребренниках или двух лептах. И я хватаюсь за эту денежную несуразицу как за намеренно брошенный Вами спасательный круг. Так не бывает, правда? Учителя ведь не кушают в "Арагви"? Значит, и Дениса не застрелили? Если Вы сами придумали этот эффект, Вы вполне расчетливый и гуманный садист.

Вообще говоря, "бывает - не бывает" - прекрасная и увлекательная игра, и Вы в ней мастер. "На самом деле" ведь, как Вы не хуже меня знаете, сказочный старшеклассник всегда оказывается фанатом Алены Апиной, неземной курсант через неделю начинает стрелять у тебя червонцы, а дивный студент-филолог, который, казалось бы, понимает тебя с полуслова, ласков, внимателен, к тому же пишет неплохие стихи, компенсирует все это тем, что совершенно неуклюж в постели и умудряется каждый раз, ложась, стукнуть тебя коленкой по яйцам (и, что еще хуже, каждый раз извиняется). Тем не менее, в том же самом "на самом деле" иной раз бывает такое, что и не приснится, и словами не сказать. И на частушечный вопрос - "есть ли на свете настоящая любовь" - Вы, и я вслед за Вами, отвечаем так: "есть, реальна, но в том смысле, в каком реально произведение искусства неотразимого бармена на "Титанике" - можно выпить, съесть вишенку со дна, можно почувствовать градус, можно даже при желании повторить, однако нельзя сохранить или воспроизвести". Она существует как искусство или как техника, во всяком случае, как то, что я делаю с ней. В главном мы, кажется, единомышленники.

Найтов тонок, но не умен, культурен, хотя и полуобразован. Его стихи еще хуже, чем у Годунова-Чердынцева (встречался ли Вам в какой-нибудь антологии последний абзац "Дара", олигофренически старательно набранный онегинской строфой? Или "Благодарю тебя, отчизна" вне гениального набоковского "бу-бу-бу"?) Патриотизм в нем от Вигеля и Леонтьева (а то и от графа Уварова с его бессмертным Дондуковым-Корсаковым), хотя и не помнит родства. Политический пафос о распродаже России, право же, стоит героев Доценко, а открытое небо над ней же - пресловутого "богородичного центра" (некогда его основатель старец Иоанн Береславский, в те далекие годы бывший превосходным мистическим романистом, пытался затащить меня в койку. Лирический герой его ранних "добогородичных" текстов, ныне, к сожалению, уничтоженных, удивительно напоминал Найтова). Однако отвратительнее всего найтовские заигрыванья с боженькой. Церковь мыслится как стервозная женщина, обожающая играть с мужиками в "приди-уйди", "не согрешишь - не покаешься", "чем хуже, тем лучше" и другие грязные садомазохистские игры. К преподобному Серафиму как-то пристал его евангелист Мотовилов с расспросами - "А видели ли Вы, батюшка, бесов? А каковы они на вид?" Святой долго отмалчивался, а потом сказал лишь два слова: "они гнусны". Найтову стоило бы над этими словами (и особенно над их интонацией) помедитировать. Глядишь, не будет кота отпевать и ходить к ясновидицам, наподобие ждановской Ахматовой, мечущейся между моленной и писсуаром.

При всем том - красив. Если встречу у Большого театра, непременно познакомлюсь. Кстати, о Knight'ах и Night'ах. В моих объятиях однажды лежал харьковский подросток, ничем, кроме дивной красоты, не примечательный, но с невероятной фамилией: Shadow (Шедов). Она шла к его темным глазам. Примите от меня этот скромный дар. Можно употреблять так, можно и в сочетании, наподобие упомянутых Годунова и Дондукова, - кажется, в Думе был депутат Шедов-Ковыряев или что-то в этом роде.

Самое трогательное у Вас - это необыкновенно содержательные оговорки. "Изотерическое общество", "гиена огненная" и приднепровское Приднестровье. При Вашем искусстве балансировать на грани реальности невозможно списать их на недосмотр корректора.

Роман прочитан за полночи, все сказанные выше гадости - не более чем защитная реакция, возникшая от желания хоть как-то противостоять его обаянию. Уже утро, и я ложусь спать с Вашей мантрой: "Текст. Текст. Текст".

Егор Городецкий