В начало
> Публикации
> Стихи
Западная лирика
Настоящая подборка англоязычной геевской и лесбийской поэзии носит довольно случайный характер - в особенности в своей мужской части: выбор американской лесбийской лирики сделан Маргаритой Меклиной, в гораздо большей степени владеющей материалом, чем переводчик, на свое усмотрение взявший несколько образцов гей-поэзии (к тому же из трех авторов-мужчин один - Лоуренс Шиммел - природный американец, другой - Миодраг Коядинович - пишущий по-английски и по-сербски экс-югослав, третий - Джеймс Кёркап - англичанин, давным-давно переселившийся в Андорру; таким образом, это еще и разные национальные поэтические школы). Впрочем, иначе, вероятно, и быть не могло: слишком уж велик массив написанного по-английски на соответствующую тему - при том, что состав классиков и мэтров в этой области вряд ли можно считать устоявшимся. И, пожалуй, только один текст обязательно должен был попасть в подборку - это стихотворение Кёркапа, требующее отдельного рассказа.
Джеймс Кёркап написал его в 1976 году. Название отсылает к привычному в англоязычном мире эвфемизму "любовь, которая не смеет назвать свое имя", восходящему к судебному процессу над Оскаром Уайлдом. Собственно сюжет стихотворения - любовь к Иисусу как гомоэротическое переживание - весьма характерен для геевского искусства; возможно, не является случайным совпадением тот факт, что в этом же году Дерек Джармен снял свой первый полнометражный фильм "Себастьян", трактующий в гомоэротическом ключе историю обращения и мученичества раннехристианского святого. В 1977 г. стихотворение Кёркапа было опубликовано английской газетой для геев "Gay News". Религиозная общественность возбудила против газеты и ее редактора судебный процесс, поскольку в британском законодательстве существует уголовное преследование за богохульство. В результате газета была оштрафована на тысячу фунтов, редактор Денис Лемон осужден на 9 месяцев тюрьмы (правда, условно), а стихотворение запрещено к публикации на территории Соединенного королевства. Суд, как видим, зарифмовал Кёркапа с Уайлдом куда сильнее, чем того хотел английский поэт (к слову, не Бог весть какой бунтарь, многолетний председатель Британского общества хайку).
С тех пор вокруг запретного текста время от времени разгорались локальные скандалы - например, после того, как группа прогрессивно настроенных священников (!) опубликовала его в Интернете на сайте для геев-христиан. 11 июля 2002 года, в 25-ю годовщину судебного решения, группа британских общественных деятелей (писателей, ученых и даже одного члена парламента) выступила с публичным чтением стихотворения Кёркапа со ступеней церкви Святого Мартина в Полях, что на Трафальгарской площади (каждый участник акции читал по строфе), призвав тем самым к реабилитации запрещенных стихов: "Арестуйте нас - или отмените закон о богохульстве!" - заявили декламаторы. Арестов не последовало. Английская пресса отнеслась к ситуации не без иронии: в частности, обозреватель "Гардиан" Блэйк Моррисон заметил, что само стихотворение, достаточно скромное по своим поэтическим достоинствам, изначально написано как агитка, - наверно, в этом есть доля правды (публицистически заостренные тексты редко оказываются шедеврами, - вспомним, что и у Евгения Харитонова откровенно декларативная "Листовка" куда как уступает не столь лобовым вещам).
Дмитрий Кузьмин
Джеймс Кёркап
Любовь, которая смеет назвать своё имя
Когда Его снимали с креста,
я, центурион, взял Его на руки -
истощённое, но всё-таки тяжёлое
тело уже не юноши,
безбородого, бездыханного.
Он был ещё тёплый.
Пока готовили могилу,
я охранял Его.
Мать и Магдалина
пошли за пелёнами,
чтобы обернуть Его наготу.
Я остался с Ним наедине.
В последний раз
я целовал Его в уста. Мой язык
коснулся Его языка с горечью смерти на нём.
Я лизнул одну из ран -
кровь была горька.
В последний раз
мои губы сомкнулись вокруг
этого великого члена, орудия
нашего спасенья, вечной радости нашей.
Он ещё дрожал, смоченный
семенем последнего, смертного изверженья.
Я знал, у Него это было с другими:
со стражей Ирода, с Пилатом,
с Иоанном Крестителем, с Павлом Тарсянином,
с хитрым лисом Иудой, мастером целоваться,
с остальными Двенадцатью - вместе и порознь.
Он всех любил - тело, душу и дух. Даже меня.
И тогда я сбросил своё облаченье и, голый,
лёг с Ним, в Его великом одиночестве,
лаская каждую малую тень Его холодеющей плоти,
обнимая, пытаясь обратно вдохнуть в Него тепло жизни.
Мало-помалу я почувствовал вновь огонь в Его бёдрах,
распаляясь и сам от неземной этой любви.
Ибо я не знал, как иначе назвать нашей любви гордое имя,
как иначе сказать о моей долгой преданности, и страсти, и страхе,
о которых мы прежде не говорили. Мой дрот, весь в Его крови,
и самое милое, истерзанное тело с отверстыми ранами,
и в рану спины Его, и живота Его, и рта Его -
я входил, и входил, и входил, и кончал, и кончал, и кончал,
каждый раз - как в последний раз.
А потом нас объяло чудо.
Я почуял, как Он в меня проникает, яростно изливая
последнее семя духа Своего в мою душу, в мою дыру,
толчок за толчком, до скончанья времён -
так Себе сораспял Он меня в грядущем царствии Своём.
Вот оно, распятие страстное и благословенное,
его же приемлют однополые любовники с радостию и терпением,
язвя друг друга с веселием и благоволением,
пока не примут смерть от вожделенья и боли
в грубом раю мужских объятий,
обращая к небесам последний крик божественного освобождения.
А затем лежат долго, сплетясь в покое, чая
воскресенья - совсем как мы на этом дальнем зелёном холме.
Но прежде чем мы восстали, они вернулись и Тебя у меня забрали.
Они не знали, что было с нами, а если б и знали -
не стыдом и гневом, но радостью и благословением
встретили нас, как Он встречал, возлюбивший всех.
И бродил я три бесконечных дня, долгих, как годы,
по садам моей скорби, в безнадёжных поисках Того, Кто ушёл.
И спустя три дня Он восстал от сна, на заре, и явился
мне, прежде всех других. И к Себе восхитил
с любовью, отныне дерзающей имя свое назвать.
Лоуренс Шиммел
Царевич-Лягушка
Мальчик лежит, голый, поверх простыней (лето, жара),
а его член скорчился внизу живота,
словно лягушка, припавшая к земле
в прибрежных зарослях чёрных волос.
"Поцелуй меня, - шепчет, -
и я вырасту в царевича."
Палимпсест
Чувствуешь ли ты, когда твои пальцы отплясывают
по моей спине, следы, оставленные всеми
мужчинами, касавшимися меня прежде?
Их пальцы врезались в мою плоть
во время занятий любовью или, как ты, месили
глину моего тела, снимая массажем напряжение и стресс.
Знаешь, даже самая нежная ласка
оставляет рубцы, клеймит так же верно,
как поцелуй кожаного ремня или хлыста.
Что за хитроумный трюк ты проделываешь каждый раз -
отчего твои пальцы дарят моему телу силу и свежесть?
В чём тут фокус - ведь твои руки
уже столько раз путешествовали этой тропой
от лопаток вдоль позвоночника к ягодицам, -
отчего опять и опять кажется, что это
движение первопроходца по неизведанной земле?
Я уверен, твои пальцы считывают отпечатки
всех моих прежних страстей - потому-то
они будят во мне столь сильное чувство. Я
открываю рот, чтоб сказать тебе: я в твоих руках,
обнажённый, податливый, ко всему готовый, -
но ты с новой силой набрасываешься на
мои мышцы - и я теряю остатки воли.
Родство
Я больше не уверен,
что не похож на своего отца.
Пуская воду в ванну, я вспоминаю,
как он стоял по утрам
с оранжевым шлангом в руках
на кромке бассейна, построенного нами
за лето, к его дню рожденья.
Я кровь от крови его, а кровь,
говорят, не вода - мутнее и гуще.
Но в одной отзывается другая.
Разве ушная раковина не принимает
шум крови за рёв океана?
Мой отец поглощён своими карпами кои,
я привык гнаться за коитусом.
Члены разных мужчин ныряют
в глубину моего рта. Они бьются, как рыбы,
выброшенные из воды: немые,
задыхающиеся - сплошные жабры. Нет, не всегда
немые (плевать, что подумают соседи).
У нас с отцом никогда
не было общей почвы, и все наши разговоры -
вода, вода. Годами я стремился
стать знаменитым океанологом,
учился плавать, держал морских
коньков в сорокалитровом аквариуме. Моя сестра
занималась верховой ездой; было ли это соперничеством?
Было ли это первым шагом к моей сексуальности -
наблюдать, как самцы
морского конька дают жизнь многочисленному потомству?
Незаметно было, чтобы этих отцов мучила совесть,
когда подплывшие слишком близко детки
попадали к ним в пасть. Мой отец вечно грозился
подарить мне одну из своих рыб. Теперь
я мог бы ему ответить, что в моей ванне уже плавает карп,
не говоря уже о раке - о саркоме Капоши,
выступившей под левым коленом, на тыльной стороне икры, -
я заметил ее, наклонясь над водой, чтобы спустить
её из ванны в Plaza Athenae, куда
один датчанин взял меня в ту пятницу после того,
как мы вместе танцевали в клубе. Он собирался
остановиться в Плаза-отеле, но его турагент
не знал, что это совсем другое место.
Сам он тоже сперва не понял, в чём дело,
и всё зашло так далеко, что было поздно
поворачивать назад. Я всё смотрел на проступившее на ноге
пятно, сквозь которое целый мир выскальзывал
в ничто, и чувствовал, как меня тоже неумолимо
затягивает. Я ступил в ванну.
Было поздно поворачивать назад, как будто воды
не просто расступились, но снова отошли.
Я хотел бы опустить голову под воду, почувствовать
себя снова в материнской утробе, под защитой,
в безопасности, чтобы потом встать и выйти из пены,
как Венера Боттичелли, возрождённым, без единого пятнышка.
Но я был слишком велик, чтобы заползти обратно в утробу,
да и для того, чтобы удобно разместиться в ванне -
тоже: всё время что-то торчало из воды - то плечи, то
колени, то пальцы ног - в холодном воздухе. Я мог бы
вскрыть себе вены острым осколком разбитой раковины.
Отчего я медлил? В конце концов всё возвращается
к крови. Признавая, наконец, ту близость, которую
мы всегда пытаемся отрицать. Я протягиваю руку
под водой, чтобы потрогать пятно на ноге. Теперь
я могу сказать моему отцу, в чём всё дело:
вода вытекает вон.
Миодраг Коядинович
Мальчики остаются мальчиками
Посвящается Ненаду
Эти узкие бёдра я забвению не отдам, эти тонкие - кожа да кости - руки: так нечасто держали они меня, и никогда не обхватывали с силой.
Если я забуду тебя, сладкая клубника языка, освятившая каждый изгиб моего тела, - пускай тогда во всех дамбах откроются течи, и не хватит мальчиков, чьи пальцы могли бы остановить неизбежное, - если я не благословлю превыше всех земных благ свою малую долю в Симовом наследстве.
С прохладцей глядели глаза, но как могли вспыхнуть! Поддаваясь вроде бы сонно и вяло, как умел ты повелевать, простираясь ниц в изнеможении - небрежно, словно весь экстаз не всерьёз.
Никогда не служила кровать ложем нашей любви: в самых странных местах и на самый странный лад доводилось нам пробовать тело друг друга. Водопады желания низвергались с тигриным рёвом, колокол звал преклонить колени, тявкал койот в серебристой ночи. Напряжённой работой мышц и суставов страсть выпускала пар. Сладко ныло в горле, по самые гланды, и нежная боль просыпалась меж ягодиц.
А потом так хотелось расстаться, омерзенье вползало в душу, и мы не могли с ним справиться - ведь всякая тварь после соитья...
И не думал я, что когда-нибудь мне это будет важно, да и тебе, казалось, плевать...
И вот, наконец, мы стоим на пороге зрелости. Вся ненависть (неужто была?) растаяла навсегда. Но... Что если я однажды проснусь, а тебя нет? Как смогу я с этим смириться? Как сумею вернуть предметам их ценность и смысл? Не кощунство ли - горевать об утрате бесценной жемчужины, если ты её продал, взяв за неё с другого всё, что у него было?
Что ж, мой мальчик, мальчики остаются мальчиками, я знаю. И эту хрупкую, сладкую грацию я забвению не отдам.
Соня Франета
Выходя из церкви в Югославии
Они очень бедные, сказала мне тётя,
Эти две словенки.
Встретили друг друга в концлагере
Во время войны
И до сих пор вместе.
Обе нездоровы - одна дышит
С трудом, другая
Не может ходить в туалет.
Живут во имя Господа,
А то бы убили себя.
Они нашли друг друга
В лагере и вот
Вместе до сих пор.
Говорят, что одной немцы
Давали гормоны.
Она теперь носит штаны.
Они живут наверху на холме, сказала она,
Они очень бедные,
Всегда вместе и очень заботятся
Друг о друге
С самого концлагеря
До сих пор.
Джун Джордан
12:01 ночи
для Харуко
I
Пенным потоком
несётся к обрыву
к скалам-убийцам
кровь времени
неуправляемая
и сякнет впустую
сохнет отмеряя
потери и порывы
но ты её можешь очистить
единым кончиком пальца
касаясь моего лица
II
Дождь не капает как время
не капает как дождь
III
Я проснулась
с мыслью о шоколаде
попробовала шевельнуться
но ты так держала меня
что соски и молоко
таинства оживили уста
моих фантазий
IV
К чёрту простуду
К чёрту болезнь и здоровье
то и сё
Временами
тонкокожая плоть
твоей голой ноги
моим странствующим губам
предстаёт нежным столпом
разбухшим от сока
моего нового
предназначения
V
И как же мне тогда
влачить свой век
без благословения наших
переплетённых
тел
как в самом деле?
VI
А кто-то ведь подумает что я
про эпидерму, ткани, клетки
Но значимы они лишь в осязаемом единстве
и только
VII
Я - это моя душа без руля и ветрил
мне в целом небе ночном ни огонька
без тебя
Габриэла Глэнс
E-mail в Москву
Маше
Как будто вздох на чужом языке,
одетый твоим произношеньем,
беззвучно взлетающий по волнам эфира
до самой высокой ноты, дрожащей
в разделяющей нас смоле ночи,
я пригубливаю из стакана с вином.
И вот тут-то соединение рвётся.
Нехитрый образ (я ведь лишь слегка
пьяна, хоть и на взводе) - и нельзя
его пощупать, как и всякий символ.
Другие знаки - эти, например,
цветные блики - прекрасны, но
не поддаются расшифровке. Ночи звук
всё выше. К Юпитеру летит комета -
по времени твоей страны она его достигнет
одиннадцатью часами раньше,
чем это будет здесь, где я в такую поздноту
не сплю, срываюсь в сон, как во внезапную молитву,
и сердце вспыхнуло, пульсируя, как курсор
(в ответ на твоё послание, замерцавшее на мониторе),
как мысль дотронуться до тебя сквозь экран.
Вино - восхитительная случайность, веришь? -
поцелуем он-лайн через световые годы ударяет мне в голову.
Осколок мира, большего, чем Земля?
Как говорят в России, даже ежу
понятно, когда звезда дрожит в наэлектризованном теле ночи:
Я с ума схожу от любви.
Элана Дайквомон
* * *
Если б ты была моим домом
я бы стала твоим садом
Если бы я была твоим садом я бы хотела
чтобы ты возделывала меня и хранила
удаляла вредителей пожинала плоды
а я - как обещано я бы тебя кормила
ты конечно можешь польститься и на дичок-самосейку
или приложиться к запасам из чужих закромов
но слаще всего на свете вкус женщины
за которой ты ухаживала изо дня в день
Даже глаза мои становятся ртами
Я забываю кто я есть
едва увижу влажный твой живот
едва ты появляешься из душа
я положу тебе ладони на бока
заставлю лечь и под моим нажимом
ты наконец раскроешься
гранат и смоква не сравнятся с этим
и я тогда вожмусь лицом
в твои пылающие недра
и даже глаза мои
становятся ртами
чтобы пить твою влагу
Закон физики
Суббота, 25 марта, 1911
Вес тела в свободном падении равняется его массе,
умноженной на длину падения.
То же справедливо для двух тел, но
если они держатся за руки,
их вес возрастает.
Возьмём следующий пример:
Две девушки на карнизе.
Здание в огне.
Внизу растянута сетка.
Девушки юные и, по условиям
данной задачи,
худые и перепуганные.
Восемь этажей до земли.
Сетка выдерживает 40, 50, 60 килограммов,
умноженных на длину падения, но,
держась за руки,
они превращаются в 5 тонн при ударе о землю.
Сетка рвётся.
Невозможно рассчитать
вес взаимной поддержки,
то, как сильно они любили друг друга
и как надеялись, прыгнув,
не выжить и не погибнуть,
а просто лететь
свободными
от ткацкой фабрики "Треугольник".
(146 работниц, почти все - еврейки и итальянки, погибли за 18 минут при пожаре на фабрике "Треугольник". Большое количество жертв было вызвано тем, что на фабрике не следовали правилам безопасности - в частности, пожарные выходы были закрыты, чтобы работницы не выбегали украдкой. Похороны превратились в 120-тысячную демонстрацию. После трагедии профсоюзное движение в текстильной промышленности получило наконец серьезное развитие.)
Племяннице, которой у меня нет
Сперва они скажут тебе что у тебя есть тётя в Калифорнии
я буду посылать тебе подарки
плюшевых зверушек и конструктор
Потом они скажут твоя тётка толстая
она писательница думали будет самой толковой в семье
а она так и не заработала приличных денег
Я пошлю тебе фотографию я уже буду почти
совсем седая и ты поклянёшься что никогда
не видела таких больших женщин с улыбкой
а они скажут она никогда не была замужем
А когда ты ещё подрастёшь
они скажут нет скорее кузина шепнёт
когда соберётесь на чью-то бармицву
а твоя тётя из Калифорнии - лесбиянка
и это будет так таинственно и боязно и интересно
и привет из античности и как будто рассказ из книжки
только взрослые знают чем кончится но не говорят
Тогда я напишу тебе
Я скажу - это правда я - толстая лесбиянка
и я могу рассказать тебе о множестве женщин
об их таинственной жизни в дюжине разных стран
а ты расскажи о своей
Приезжай ко мне в гости
Перевел с английского Дмитрий Кузьмин
В работе над переводами принимали участие Маргарита Меклина, Давид Батаргин, Линор Горалик.
