7. "СИРЕНЕВЫЙ УНИВЕРСИТЕТ" И ЗАНАВЕС ДЛЯ ДУША

- У вас с Питером совпадает половина фамилии.

- Да. Когда мы устраиваем вечеринки и приглашаем гостей, так и пишем "Карл - Карл". Но это гораздо интересней. Когда я вернулся из Европы, в 1959 году мне удалось опубликовать в "Нью-Йоркере" воспоминания о том, как я участвовал в постройке советского памятника у Бранденбургских ворот в Берлине. Это очень престижный журнал, где очень сложно опубликоваться, и мне тогда заплатили больше тысячи долларов. Я считал, что Саймон Карлинский - это мое композиторское имя и взял псевдоним - Саймон Питер Карли, под которым была напечатана эта вещь. Кроме того, в тот же год я был в Нью-Йорке. Мне нужно было послать поздравления с Рождеством, и я купил серию открыток с изображением конькобежцев и здания Эмпайр Стейт Билдинг и подписью: Вирджиния Карлтон. Это была мама Питера Карлтона. Эти открытки я купил за 24 года до знакомства с ним. Во всем этом я увидел руку судьбы. Питер принадлежал к организации "Сиреневый Университет" - не голубой, не розовый, а сиреневый. Он ходил маршировать с этой организацией. И у меня был старый резиновый занавес для душа, который он выкрасил в сиреневый цвет, и мы с ним маршировали по улицам Сан-Франциско, держа его, как знамя.

- А вы не думали, что для профессора это несколько несолидно?

- Эта открытость стала для меня обыденной. Нас фотографировали, в газете были опубликованы фото. Для Питера это было тоже какое-то освобождение как человека и художника. И он утвердил меня в намерении писать эту книгу. Мы отправились в путешествие, останавливались в разных местах, и среди ночи в отеле я вдруг просыпался, и у меня возникала новая идея о том или ином произведении. Конечно, Питер здесь ни при чем, но он меня "вдохновил на Гоголя".

Памятник Н. Гоголю в Москве. Фрагмент. Скульптор - Н. Андреев (1909 г.)

- Какой была реакция на "Сексуальный лабиринт Гоголя"? - Я ждал неприятностей отовсюду, думал, что администрации университета книга не понравится. В том же, 76-м году у меня вышла статья в гомосексуальном журнале "Гей Саншайн" - о гомосексуальных традициях в русской литературе. К моему удивлению, за эту статью и за эту книгу мне дали повышение. Но завелась сплетня, что гомосексуал Карлинский хотел описать свои собственные чудачества, когда говорил о том, что Гоголь ненавидел женщин. Поэтому студентки и аспирантки стали говорить: не записывайтесь к нему на лекции, а то он мужчинам ставит высшие баллы, а женщинам - наоборот. У меня всегда были громадные аудитории, и вдруг - всего девять человек пришло. И одна студентка мне потом рассказывала, как ей угрожали другие девушки, чтобы она не ходила на мои лекции. Странно, что многие придерживались той точки зрения, что я описал себя, а не Гоголя. Мне рассказывали, что в Йелле был званый вечер, на котором присутствовал мой коллега, известный славист Виктор Эрлих с женой и Кэтрин Фойер, специалистка по Толстому (сейчас ее дочка еще большая специалистка по Толстому). Она мою книгу очень защищала, ей это было близко. И их спор дошел до того, что после закуски Эрлих с женой уехали, не дождавшись конца обеда. Когда книга вышла, появились две большие критические статьи противоположного характера. В одной меня упрекали, что я не использую всех фрейдистских данных, полностью доказывающих гомосексуальность Гоголя. В другой литературовед Елена Мучник писала, что я полностью предан Фрейду, ни на шаг не отступаю от фрейдизма, хотя и не считаю себя фрейдистом. Потом она очень сожалела, что написала эту статью, и я постоянно получал от нее извинения через разных людей. В конце концов мне пришлось отказаться от курса о Гоголе на пять лет. Когда Хью Маклейн узнал об этом, он стал заставлять своих студентов читать мою книгу. А потом все как-то улеглось. К сожалению, в гоголевской области эта книга мало кого убедила. Люди, которые знали что-то и были готовы принять мою позицию, очень хорошо во всем разобрались. А вот профессор Колумбийского университета, например, когда читал курс о Гоголе, сказал своим студентам: "Да, Карлинский написал про его сексуальную жизнь. Но, конечно, Гоголь выше всего этого! И потом - это очень личный мотив, который не имеет отношения к литературе. Это все равно, что если бы Гоголь любил макароны и не ел кашу (кстати, он действительно очень любил итальянские макароны). Разве нужно писать про это целую книгу?!" Он не хотел признать того, что психика человека в этом замешана, и творческий импульс с этим связан!

- Насколько я понимаю, ваши отношения со славистами всегда были достаточно напряженными?

- Многие коллеги не могли мне простить того, что я с детства знал русский язык и русскую культуру. Кроме этого, многие не могли простить мне моих успехов, ведь очень трудно стать автором, скажем, "Нью-Йоркера" или "Нью-Йорк Таймс", или литературного приложения к лондонской "Таймс", или журнала "Нейшн". А я в них постоянно публиковался. Многим не нравится, что я открытый гей. Но в общем, у меня очень хорошие отношения с разными коллегами.

- Так или иначе, своими работами вы вступали в противоречия с авторитетами.

- Я вступал в противоречие с советской критикой сталинской эпохи. В России ведь всегда страшно переоценивали всех "властителей дум" XIX века. Для меня авторитетами не являются ни Белинский, ни Писарев, ни Чернышевский, ни Добролюбов. Писарева я как-то ценю, потому что он совершенно нахальный, все время грубит, лезет на рожон и пишет невероятные грубости с огромным апломбом. Мне это кажется даже симпатичным. Многие коллеги моих оценок не разделяют. Один, например, (не буду называть его фамилию) пожилой человек, который мне всегда благоволил, когда я подошел к нему, чтобы подарить книгу о Гоголе, сказал: "Спасибо, но не обещаю, что прочту. Уж слишком все это отвратительно! Прочитаю, а потом будет тошнить всю жизнь". Другой коллега страшно обрадовался, когда вышла эта книга. Наш декан устроил вечер, на котором я был с Питером, потом позвонила жена декана и спросила, есть ли у меня еще какие-нибудь знакомые мужские пары. Я назвал несколько пар, одна из которых страшно рассердилась, что их могли рекомендовать декану с этой стороны. Но тот коллега "номер два", сказал мне на этом вечере: "Саймон, бедный! Что же вы так оскандалились на всю Америку!? Вы объявили Гоголя "голубым", но ведь он совершенно не был похож на гомосексуала. Простите, но я в 20-х годах знал в Варшаве нескольких гомосексуалов, и они всегда подводили себе брови, носили браслеты, женские украшения, называли друг друга Соня и Магда... У Гоголя же не было ничего подобного!" Через месяц я прислал ему несколько газетных вырезок, авторы которых со мной соглашались. "Ну, эти люди тоже, очевидно, геев не знают и не видели никогда в жизни!" - сказал он.

8. "СВОЕ СЛОВО" О ДРАМЕ

- Как родилась идея книги о русской драме?

- Меня заинтересовала драма конца XVIII века. Это целый ряд драматургов, которых разругал Белинский и которые были опубликованы в СССР в 60-е годы: Шаховской, Хмельницкий и другие. Именно они дали материал, язык, фразеологию для Пушкина, Гоголя и Грибоедова, а никакой не Фонвизин, как считалось раньше. У Пушкина или Гоголя русский язык вполне современный. Если читать английских или французских поэтов того времени - они пишут старомодно. Только после Бодлера французский язык стал современным. А в английской и американской литературе поэтический язык изменился только в начале XX века, например, у Уитмена: до этого придерживались манеры Шекспира, Ренессанса... И я стал писать книгу о последовательности развития русской драмы, но мне никак не удавалось ее закончить. То у нас были волнения в университете, то другие проекты появлялись: во-первых, переписка Чехова, которую я в 1977-78 годах подготовил со своим коллегой Михаилом Хаймом. Это биография Чехова в форме его писем и комментариев, которая имела большой успех. Во-вторых, переписка Набокова с Уилсоном, вышедшая в 1979 году. В-третьих, вторая книга о Цветаевой "Марина Цветаева. Женщина, ее мир, ее поэзия", которая была опубликована в 1985 году, имела громадный успех и была переведена на испанский, японский, итальянский и французский. Поэтому над книгой "Русская драма от истоков до Пушкина" я работал девять лет, а когда, наконец, закончил, выяснилось, что ее никто не хочет издавать - потому что в ней критиковалось советское литературоведение, которое беззастенчиво передергивало факты, врало и про Фонвизина, и про Грибоедова, и про всех остальных. В конце концов ее взяло наше Калифорнийское издательство, но рукопись пришлось сократить на 105 страниц. Сначала я бушевал, но потом понял, что это даже лучше для книги. Я считаю ее самой значительной для себя. На эту тему было много всего написано, но я смог открыть что-то свое, новое. То есть, в этой книге мне удалось сказать свое слово, которого я не смог сказать в музыке.

- Чем ваша вторая книга о Цветаевой, опубликованная спустя 20 лет после первой, отличалась от нее?

- Когда англичане заказали мне новую биографию Цветаевой, я решил вполне откровенно писать о ее лесбийских связях, о лесбийской и мужской гомосексуальной любви, которая была очень значительной для нее и в жизни, и в поэзии. Мужчины этого рода были ей близки, она любила князя Сергея Волконского, потом влюбилась в Анатолия Штейгера... И обо всем этом я написал в этой книге. Конечно, очень многих это тоже привело в ужас.

- Вы были первым западным славистом, кто всерьез взялся за изучение гомосексуальных традиций русской культуры.

- Не знаю, первый ли я. Не уверен...

- Можете назвать каких-то своих предшественников?

- В смысле, что я сказал про Гоголя и Цветаеву? Не было предшественников. Впрочем, с Цветаевой - тоже не знаю. Например, Вероника Лосская, которая живет в Париже, делала очень убедительные доклады и писала статьи о романе Цветаевой и Софьи Парнок. Она, например, узнала от нескольких общих друзей, что Марину Ивановну общение с мужчинами вообще не удовлетворяло. Она была влюблена во Владимира Нилендера, потом влюбилась в Сергея Эфрона и вышла за него замуж, но сексуально они ее не удовлетворяли. Поэтому с Парнок она впервые испытала эротическую гармонию. И этого она ей не могла простить. Почитайте ее цикл "Подруга". Там и влюбленность, она ее превозносит, ценит, но в то же время и ругает: "Оставь меня в покое, зачем я с тобой встретилась!.." и т.д. Так что и другие об этом хорошо писали...

- Кто вам интересен из советской литературы 20-х годов?

- Самый замечательный автор того времени, по-моему, Андрей Платонов. Его язык невероятно оригинален. Зощенко тоже очень интересно разрабатывал весь этот советский язык, но Платонов сделал с ним какое-то чудо. И, кроме того, гомосексуальная тема у него играет огромную роль. Люди читают "Чевенгур" и просто не понимают, что у всех персонажей друг с другом возникают эротические связи. Когда Платонов написал свою первую повесть "Епифанские шлюзы", в письме к жене он рассказывал о том, как заканчивается сюжет. При Петре I в Россию приезжает англичанин строить шлюзы. Они получаются плохими из-за саботажа русских рабочих, которые все делали плохо, на скорую руку. За это жестокий Петр приговорил англичанина к пыткам, самой страшной из которых должна стать гомосексуальная связь. И этого невинного инженера, который любит свою невесту в Англии, огромный палач с огромным членом пригвоздил в наказание за то, что шлюзы пропускали воду. Первый раз я читал "Епифанскне шлюзы" еще до того, как прочитал это письмо, потом перечитал внимательно еще раз и все понял. Из эмигрантских авторов мне близки Цветаева и Ремизов, которые творили в полную меру своего таланта. В России - Пастернак и, я думаю, Маяковский, литературное значение которого нельзя отнимать только из-за того, что он был большевиком. И Кузмин, и Клюев, и Парнок свои лучшие вещи создавали именно в 20-е годы, но уже тогда возникло негативное отношение к гомосексуальной литературе: на нее старались не обращать внимание, ее не замечали. Я выделил бы особо поэму Клюева "Четвертый Рим", где он разделывается с Есениным и предельно откровенно описывает их гомосексуальные отношения, а также историю со своим следующим возлюбленным. Троцкий пишет об этой поэме в своей книге "Литература и революция", где он оклеветал и Розанова, и Гиппиус, и Ахматову, и Клюева, и всех остальных. На Западе после этого все решили, что все они - никуда не годные "буржуазные" писатели. В главе про "Четвертый Рим" Троцкий цитирует самый гомоэротический момент и пишет, что это описание ссоры между бедным крестьянином и кулаком. Клюев боится, что Есенин женится, как какой-то кулак, бранящий своего младшего братана! А на самом-то деле Клюев укоряет Есенина совсем по другому поводу: "Помнишь, как мы любили друг друга, и как меня сейчас любит этот Архипов! Завидуй! Вот что я могу с ним делать!" В главе про Есенина Троцкий пишет, что его предсмертная любовная записка Вольфу Эрлиху "До свиданья, друг мой, до свиданья! Милый мой, ты у меня в груди!" - это прощание со всей Россией. Но извините! Ведь невозможно сказать всей России "друг мой" и "милый мой"!

- Долгие годы вы были одним из немногих американских профессоров - открытых геев. И вы пишете не только для солидных изданий, но и для "голубых" журналов.

- Я к этому "подъезжал" медленно. За два года до того, как я опубликовался в "Гей Саншайн", у меня вышла статья в журнале "Нейшн" про Зинаиду Гиппиус, в которой я подробно разобрал любовный треугольник между ней, Философовым и Дягилевым. Она съездила на Сицилию к барону фон Глодену и решила, что ей нужен андрогин. Гиппиус выбрала себе Диму Философова, но он был голубым, а не андрогином. И, в общем, ничего между ними не вышло. Ее религиозная трагедия была в том, что Бог и Дьявол существовали для нее равнозначно, как и для Гоголя. Зинаида Николаевна боролась с Дьяволом, считала Чехова Его исчадием, как ни странно, и ненавидела. А Достоевского любила, как творение Создателя. Обо всем этом я написал в статье. Кроме этого, в "Нейшн" я опубликовал три рецензии на романы Эдмунда Уайта, Джона Ричи и одного бестолкового поляка Антония Грановича, на его книгу об Америке, где тоже были какие-то голубые темы. После этого он опубликовал интервью с Гретой Гарбо, про которое все говорили, что оно выдумано от начала и до конца, потому что он никогда не был с ней знаком. Так что все эти три голубые романа я отрецензировал. С конца 60-х и до начала 80-х я много писал для литературного приложения к "Нью-Йорк Таймс". И часто на мои рецензии приходили довольно злые письма, авторы писали, что у меня недостаточно широкий кругозор, "вы мою книгу просто не поняли, она слишком сложна и интересна, чтобы вы ее поняли". А один раз от некого "специалиста по Достоевскому" я получил письмо приблизительно такого содержания: "Вы душевнобольной человек, вам надо лечиться! Если вы мою книгу раскритиковали, то не потому, что она этого заслуживает, а потому, что вам нужно обратиться к психиатру! И лучше всего, если вас засадят в сумасшедший дом!" Вскоре я стал регулярно получать от него анонимные письма с угрозами, потом узнал, что не только мне он пишет такие послания и пожелания. Такие явления тоже случаются.

9. "ГОЛУБОЙ" ПЕНСИОНЕР

- Сейчас вы на пенсии. И наверняка, очень любите бурчать, как все пенсионеры во всем мире. Что вас больше всего раздражает?

- На свете есть две темы, о которых люди говорят с большой уверенностью, хотя ничего о них не знают, по телевидению, повсюду: дореволюционная Россия и гомосексуальность. Ведь не будет же человек говорить о Шекспире, если не читал его! Ни о садоводстве, ни об истории флота никто не станет рассуждать, если не разбирается в этом. Зато про гомосексуальность все всё знают! И о дореволюционной России - тоже. Например, когда я выпустил переписку Набокова с Уилсоном, знаменитый американский биограф Генри Джеймса Лион Идол написал разгромную статью: "Набоков и Карлинский не знают русской истории, не знают, как до революции притесняли писателей, ссылали всех в Сибирь, на каторгу. А они утверждают, вопреки историческим фактам, что некоторые могли критиковать правительство и т.д. Сейчас все в Америке только и говорят, что о гомосексуальности. Колоссальные события происходят в этой области, и у Клинтона есть возможность объяснить всей стране, что такое гомосексуальность и как нужно относиться к гомосексуалам. В Вашингтоне есть специальный телефон, по которому может позвонить любой желающий, чтобы высказать свое отношение к действиям Клинтона по поводу голубых. Звонит громадное количество людей, среди которых большинство настроено положительно - много женщин, матерей. Конечно, есть и такие, кто возмущается: как это гомосексуалы в армии будут принимать душ вместе со всеми! Они же возбудятся, схватят других солдат, поволокут их куда-нибудь и изнасилуют! Такие у людей представления о голубых! Один позвонил и говорит: "Это все равно, что я принимаю душ с женщинами!" Какое-то совершенно дурацкое понятие, что голубые хотят всех мужчин без исключения! Они себе очень льстят, потому что я ищу того, кто мне нравится и кто мне нужен, а остальные пускай будут хоть голые, хоть одетые, пускай делают что угодно - мне-то какое дело? По некоторым данным, в американской армии около 10 процентов гомосексуалов - и мужчин, и женщин. Их все время ищут, выявляют как-то и увольняют с военной службы. Между прочим, со мной так же поступили, когда кто-то на меня донес во время службы. Это были времена Маккарти, мой телефон прослушивали. Потом меня арестовали и поместили в психиатрическое отделение американского госпиталя. В это время кто-то сидел в моей квартире и изображал меня по телефону. Боялись, что я убегу в Советский Союз, потому что я гомосексуал. Мне сказали, что если я близко подъеду к советскому сектору, в меня будут стрелять. Но мне в советском секторе делать было нечего. Мне дали на сборы всего 10 дней. А у меня было много друзей и знакомых в Берлине, с которыми я хотел попрощаться...

- Вы пишете только по-английски?

- Большей частью - да. Очень люблю писать по-русски, тренируюсь, но это для меня "проба пера". Одно время я писал по-русски для "Нового журнала", который редактировал Роман Гуль. Там у меня несколько статей было: большая работа про оперное творчество Мориса Равеля, про Анненского. Гуль принял, напечатал, но потом стал меня очень сильно редактировать. И мне это, конечно, не понравилось. Ну, например, в статье про Равеля я упомянул "Лолиту" - он вычеркнул, так как Набоков для него был ничтожеством. Я написал статью про второстепенную, но очень интересную поэтессу Ираиду Легкую (она из Литвы, но жила в Америке). Из этой статьи Гуль вычеркнул всю вторую половину. И тут я сказал: "Простите!" Поскольку меня с большой охотой и без искажений печатали в американских журналах, не было нужды печататься в эмигрантских изданиях.

- Как вам представляется ваша историческая родина, какие чувства вы к ней испытываете?

- Я думаю, что там тысячи людей с интересом прочтут то, что я написал.

- Но вы ведь всегда ориентировались на англоязычных коллег, читателей и критиков!

- Я никогда ни на кого не ориентировался! Вот меня каждый раз спрашивали в издательстве про мою книгу: "На кого она рассчитана?" Я отвечал: "На любознательного читателя". Я пишу для тех, кому это интересно, кто интересуется литературой, историей, театром, культурой языка. И мне совершенно безразлично, где мои читатели родились и выросли. Захотят прочесть - пожалуйста! Я очень бы хотел, чтобы мои книги перевели на русский язык, потому что мне есть что рассказать русским об их культуре.

- А вы не боитесь обвинений в том, что вы родились не в России и поэтому не можете как-то по-новому трактовать нашу культуру?

- Я считаю, что я родился и вырос в дореволюционной России, которая после революции сконцентрировалась в Харбине, а не в Шанхае, Праге или Париже. Так что меня могут обвинять в чем угодно, но я себя считаю русским. Меня же и так годами ругали в советской прессе. Некоторые коллеги даже завидовали: "Надо же, я вот более "вредную" статью написал, а меня не выругали!" После моей статьи в "Нью-Йорк Таймс" "Кто в России не любит Достоевского и за что?" в "Литературке" появился громадный отклик, что, конечно, "в угоду каким-то капиталистическим кругам с Уолл-стрита так называемый профессор напал на великого гения русского народа. Зачем это? А чтобы отвлечь внимание от безработицы в Америке!" Я и не думал набрасываться на Достоевского. Он мне не близок, как Толстой, Чехов или Платонов, но я отношусь к нему с уважением. В статье я рассказал, почему, начиная с Гоголя, многим крупнейшим представителям русской культуры Достоевский не был близок. Ведь ни Толстому, ни Бунину, ни Цветаевой, ни Набокову он был не нужен, а на Западе его возвели в пророки, в отцы церкви! Он же всего лишь романист!

- Получается, что все ваши выступления носят скандальный характер. Вы к этому стремитесь сознательно?

- Вспомните, что Набокова в свое время тоже все считали скандальной личностью.

- Но к Набокову, слава Богу, все давно притерпелись!

- Ко мне тоже притерпятся! Но должен сказать, что сознательно я на скандал никогда не шел, просто писал то, что думаю. Не хочу снова ставить себя в один ряд с Набоковым, но многим он известен только как автор "Лолиты", хотя мало кто читал самые лучшие его произведения - "Дар", "Аду" и другие. Если люди хотят видеть лишь часть какого-то культурного явления - это близорукость, зашоренность. Я рад, что у меня была возможность написать про все это!