Э л и. Чего я действительно рвусь в какой-то богемный, пошлейший круизик.

К а м и. И я, тебя. Представь себе, такую ласточку, люблю.

Э л и. Тише-тише - я ножку перекинула, сейчас кончу, сейчас. Тише-тише -все кончила. А-а-а!!! Ну вот, ты стала щебетать, как кто-то меня соблазнит - ну я сразу и кончаю - тем более ножку еще перекинула, нашего врача транссексуала вспомнила дамашнего Гого. Как он ебется в шапочке ковбойской, с сигаретой перед зеркалом в зубах, с правой рукой с пистолетом у тебя на пояснице раковой, а левою руку, агрессор, кладет на свою поясницу. И стоя! И стоя!! И стоя!!! И раком нас, сука, двух собачек перед зеркалом в их паровые дырочки!!! Я на тебя смотрю-смотрю. Ну кто меня соблазнит кроме тебя, что ты выдумываешь? Я тобой навеки соблазненная. И сама тебя хочу я соблазнять, и соблазнять, и соблазнять. И ничего больше делать не хочется. Тем более работать, работать, работать как все остальные шальные заведённые. По-моему, Россия такая страна, где работать можно только после смерти.

К а м и. Ой, я тоже кончила. Мне тоже ничего больше делать не хочется. Я бы после смерти даже не работала в России. В России надо отдыхать, любить Родину, друг друга и творить, творить, творить. Творческая работа - это счастье. Даже ножку не перекидывала. Ты же видела. Вот это - работа. Просто от вибрации твоего голоса кончила. Когда о любви ты начинаешь говорить - кончаю просто от вибрации твоего голоса, когда, тем более со страстью, ты в очередной раз пытаешься мне доказать, что ты в меня действительно по настоящему смертельно по уши втрескалась и любишь как умалишенная, не смотря на этого домашнего врача, который действительно ебется в тысячу хуев. Но я, естественно, верю, что ты от меня на самом деле без ума, но и тем более, я с тобой такой наивной и любимой легкомысленкой ни в какой богемнейший круизик никогда не поеду. Ты можешь езжать - пожалуйста. А я буду здесь одна на нашем острове "Ле-Ле" надеяться, что тебя там в этом проибогемнейшем круизике пошлом рулеточном никто не соблазнит. Хотя в казино ты там проиграешься совершеннейшим, оголённейшим, пошлейшим, примитивнейшим образом. Это гарантия. Если ты меня действительно любишь - ты можешь, конечно, бросить так беспечно и легко на произвол судьбы меня любимого человека — пожалуйста. И сама тогда пропадай одинёшенька.

Э л и. Да никуда я не поеду - ты что. Я тебя никогда не брошу. Ты что. Я же тебя люблю. Ты что. Я что, совсем рёхнутая и похожа на чёкнутую?

К а м и. Тогда я похожа на чёкнутую?

Э л и. Да ну кто тебе сказал?

К а м и. Ты не сказала, но подумала.

Э л и. Ты можешь знать, что я могу подумать?

К а м и. Эли, я тебя очень хорошо чувствую. Потому что я к тебе испытываю искренние чувства.

Э л и. А я? Ками, давай не будем ругаться. Из-за ничего ведь ругаемся.

К а м и. А мы разве с тобой ругаемся?

Э л и. Я уже забыла.

К а м и. А я ничего и не знала. Я же ибанашка натуральная. Ничего не помню. Ничего не знаю. Но все всем расскажу. Поэтому я тебя и люблю прекрасную богемную поэточку Сафо, лапочку Цветаюшку. Наша сила обоюдоострая - в любви.

Э л и. И я тебя люблю за то, что ты просто очаровательнейшая, сумасбродушка французская художница Роза Бонэ. У тебя еще такая грусть в твоих глазах - просто абсолютно идентичная святая собачья грусть восемнадцатого века - как у собачки Совочки, которая осталась очень далеко... В Москве.

К а м и. Ну давай заведем собачку - я же тебе давно предлагала. Я бы хотела порисовать любимых животных... как Роза Бонэ в восемнадцатом веке.

Э л и. Слушай, Ками, давай с тобой раз навсегда договоримся — никаких собачек, никаких кошечек, никаких мышечек. Собачки, кошечки и мышечки - они очень хорошие, но когда они у других. У нас их здесь скушают наши влюбленные и голодные коброчки. И я не хочу, чтобы на этих чудесных собачек, кошечек и мышечек рассеивались наши с тобой чувства и силы.

К а м и. Я прекрасно понимаю, Эли, что собачка может полизать там, где ей совсем лизать и не полагается - если б она вдруг оказалась совершенно добренькой, домашней, ручной такой, маленькой, хорошенькой, ласкательной собачечкой со всеми своими уличными сексуальными лизунчатыми закидончиками.

Э л и. Ты ничего не понимаешь, хотя старше меня. Ками, ты мне можешь ответить прямо - я тебя удовлетворяю?

Ками. Еще бы. А как же я с тобой еще живу такой ответственной, гигиенической очаровашечкой?

Э л и. Ты меня можешь поцеловать, Ками, своими губками, где черный иней сверху колется?

К а м и. Я тебя могу поцеловать, Эли, своими губками, где черный иней сверху колется!!!

Э л и. Тогда так и сделай - поцелуй меня, Ками.

К а м и. А как же, Эли, конечно, девочка!!! (Целует Эли).

Э л и. Нам же хорошо вдвоем, Ками - нам же никого на целом свете здесь на островке любви не нужно, Ками!!!

Ками. Нам никого на целом свете здесь не нужно!!! Никакого врача.

Э л и. Мы не залетаем на аборты.

Ками. Мы ничем в раю здесь не болеем.

Э л и. Давай разденемся и ляжем в постель.

К а м и. Конечно же давай — уже давно пора - уже вторая половина дня. Я в предвкушении.

(Раздеваются, ложатся в постель).

Э л и. Давай раздвинем ножки и пусть наши влюбленные пипочки вольются друг в дружку, как две долечки вишенок без косточек.

К а м и. Моя ты вишенка без косточки, Эличка. Конечно!

Э л и. Тебе сладко?

К а м и. Мне блаженственно как сладко. Просто охуеть. Витаминнее твоей вишневой пипочки нет ничего душистее на свете.

Э л и. И слаще твоей вишневой пипочки тоже нет ничего небеснее и прелестнее на всем цветущем белом свете. Я охуительно кончаю.

К а м и. А я опизденительно.

Э л и. Я так тебя люблю, Камиюшка. Мне никого не нужно кроме тебя, Ками.

К а м и. И я тебя так люблю, Эли. Мне никого на свете не нужно кроме тебя, Эли.

Э л и. Я опять кончаю.

К а м и. И я опять кончаю. Так волшебно. Такой во рту сладкий вишневый вкус.

Э л и. Я лечу. Я невесомая лечу над нашим вишневым, пальмовым островом. А рядом ты летишь, меня лаская. Напиши картину, как мы две влюбленные вишенки без косточек летим над нашим вишневым, пальмовым островом.

Ками. Конечно напишу. Но я хочу летать только в жизни, только в жизни, не отбрасывая тени. Уфф. И казалось, у меня нет уже никаких сил, но мне хочется летать, кончать, летать, кончать, кончать — летая. И чтобы это не кончалось никогда. И вот свежие силы откуда-то снова берутся. Но я так устала, так устала, так устала. Блаженство невесомости так утомительно. Но как обворожительно. Кто бы только знал, как утомительно и одновременно как обворожительно блаженство невесомости. Кто бы это только знал. А врачистый вертолётчик ёбнется - я точно говорю.

Э л и. Даже несмотря на то, что он себе пизду прорезал - природниться с нами захотел. О, тогда мы будем совершенно свободно летать вопреки всем встречным утомительным ветрам, вопреки всем бурям, ненастьям — мы будем летать, летать и летать — и гордо, счастливо блаженствовать. Ведь я тоже так устала, так устала, так устала. Но все больше и больше тебя я люблю и люблю, и люблю.

Ками. Главное не ёбнуться самим... в полете.

Э л и. Не беспокойся, Камиюшка, сейчас он прилетит Гого — врачистый вертолётчик, кроме льда он примчит, проказник, чего-нибудь очень, зараза, вкусненького. Главное чтоб он спустился с вертолётика. И прежде чем он достанет пистолет и нас разденет...

К а м и. Он никогда не достает пистолет раньше того, как нас раздевает.

Э л и. В этом его слабость, Ками. У меня тоже нет сил, но только с тобой мне хочется кончать, кончать, кончать и блаженствовать. Я тоже страшно устала. Но кончать — это чудо. Это спасение. Это доказательство любви. Это есть сама любовь. Только это и дает свежие силы, чтобы остаться живой и влюбленной.

Ками. Когда с тобой кончаешь - сливаешься со всей вселенной, со всеми звездами, со всеми галактиками, со всеми Млечными путями. Ты гонишь прочь своим любвеобильным, эйфорийным полем все злосчастные астероиды, которые могут врезаться в Землю, и помешать тебе на ней свершить блаженное слияние - умножение Любви до бесконечности. У меня такое ощущение мирового, вселенского счастья важного не только одной мне. Ты меня сводишь с ума, Эличка и сводишь. И закручиваешь, закручиваешь в праздничный, небесный хоровод-воронку всех добрых и влюбленных звезд. Я сама ничего не соображаю. Но ты сводишь с ума мою душу и мне ничегошеньки больше не надо, кроме того, чтобы ты своей вишневой пипочкой, своей несравненной цветущей душой меня сводила с ума и сводила сущностью своей. Еще только три часа дня, а я уже кончила тридцать три раза, начиная с солнечного утречка.

Э л и. Главное - не ёбнуться от счастья. Я тоже кончила тридцать три раза, начиная с солнечного утречка. Я бы не позволила тебе кончить больше, чем я, любимая Камиюшка моя.

К а м и. Я бы тоже не позволила тебе кончить больше чем я, любимая Эличка моя.

Э л и. Давай встанем чтобы не совсем выдохнуться - еще целый день весь светлый впереди и скоро прилетит наш этот вертолётчик. Ведь надо будет выйти из дома и очень хорошо его сегодня встретить. Встретить как никогда нашу транссексуальную парию, нашу первую учительницу.

К а м и. Сейчас, я кончаю — тише-тише - я кончаю. Это наша, Эличка, последняя учительница.

Э л и. Я кончаю.

К а м и. О, как хорошо.

Э л и. Чудесно-чудесно - так чудесно, что просто расчудесно расчудесненько — невообразименько чудесненько.

К а м и. Охуеть. Неужели хорошо так может быть на этом свете?

Э л и. Нас полюбило счастье.

К а м и. Ну что? Быстро счастливенькие встали? Как олимпийские чемпионочки по художественной гимнасточке, которые вообще ничего, кроме минеральной воды и не едят.

Э л и. Быстро встали, как олимпийские чемпионочки по художественной гимнасточке, которые ничего, кроме минеральной воды и не едят.

К а м и. Тебе отжать витаминный апельсинчик молочный?

Э л и. О-о-о: пить, пить, пить!!! Мне так отжать удавно выжать витаминный апельсинчик молочный.

К а м и (отжимает апельсин в бокал, протягивает его Эли). Держите, деточка, пожалуйста божественную карму апельсинчика молочного удавного.

Э л и. Спасибо. (Пьет). А что нам делать с нашей кармой исторической?

К а м и. Мы будем сверхдраконно отжимать историю свою, чтоб пережить, чтоб было нам за что прижаться с силою друг к другу и сдавить, и удавить Гого! (Целует Эли).