Геннадий Трифонов сейчас отбывает шестилетний срок заключения в исправительно-трудовом лагере на Западном Урале. Несмотря на то, что его арест привлек к себе внимание в Европе и Америке, где были переведены на английский язык несколько его стихотворений, на русском языке еще не опубликовано ни одной его строчки. Если его поэзия дойдет до читателей и также покорит их, как покорила меня, то я думаю, что в свое время будет опубликована трагическая история его жизни.

С самого детства она окрашена унижениями, нищетой, отвергнутостью, несколькими попытками самоубийства. С необычайной убедительностью судьба тридцатилетнего поэта отразила на себе все худшее, что есть в советском обществе: взаимную подозрительность, безнравственность, материальную нужду, неуважение к художественному творчеству. То, что другим, более сильным людям, удается преодолеть, Геннадию Трифонову преодолеть не удалось, и он испил до конца всю чашу бедствий. Но его горестная жизнь не замутила чистоты его поэзии, его прекрасной любовной лирики.

Давид ДАР г. Иерусалим, 1978 г.

Нине Катерли       

А вы мне пишете сюда,
что я поэт - и тем прекрасен,
и потому во мне не гаснет
моя высокая звезда.

Вы пишете, что голос мой
вполне усвоен зимней рощей,
которая, как черный почерк,
послушна под моей рукой.

Вы говорите, я один
воспел все то, что петь запретно,
когда мы любим безответно
того, кто нам необходим.

Того, кто нашу жизнь, как сад,
из черных веток образует,
когда нас Бог в уста целует,
как эту землю снегопад.

Того, по ком и я в ночи
кричу, как раненная птица.
Того, кто мне почти не снится.
Того, о ком в стихах молчу.

Вы пишете как бы в ответ...
Вы умоляете: "Не сдайся,
всё выдержи и жить останься".
И я живу. И жизни нет.

* * *

Т.Ю.Хмельницкой       

О, нет, не плачу я, не плачу,
не комкаю черновики,
когда спешу строке удачной
внушить движение реки.

Мне надобно, чтобы вместилось
в слова молчание полей,
которым птицы долго снились
и синий до небес апрель.

Мне весело! Моя работа
заключена в желаньи жить -
без памяти любить кого-то,
легко, бездумно, беззаботно,
бессмысленно и как угодно -
для резвой рифмы, для души.

* * *

А тебе в своем дому
хорошо ли одному?

А.Тарковский

Быть вечно в мальчиках, когда
быть в мальчиках уже постыдно
и больно, и словам обидно
быть не стихами иногда.

Мои враги? Смешно иметь
врагов, когда в друзьях - лишь камни.
Дышать не сметь, любить не сметь,
Лишь ненависть растить по капле.

Бездомно как в своем дому!
Как беспросветно в доме друга!
Как холодно... Как от недуга.
Как несвободно одному.

* * *

Переведи мне ненависть твою
на тот язык, которым говорю,
с которым не расстанусь никогда,
как с облаком глубокая вода.

Доверься (это так легко) словам,
которые внушают деревам
наклонные движения. Слова
внезапно вырастают - как трава.

И так же умирают, не прожив
намеченного срока, ибо лжи
дано существовать, пока она
оправдывать любовь мою должна.

О, только бы не потерять тебя -
не выпустить из губ дыханья,
которому доступна тайна
и тишины, и забытья...

Я вызубрить готов словарь травы,
творящей День рожденья
всего, к чему в ночи деревья
прекрасно тянуться. Явленья
теней и отсветов мне дарит жизнь сама -
и требует взамен мои слова.

И возникают, кажется, стихи...
В них образ твой, как образец реки,
как чья-то музыка, как чье-то постоянство,
как кисть художника, рискнувшего пространство
перенести с холста на ближний лес,
который лишь тогда нам виден весь.

Но я боюсь все более себя,
моих стихов - в них все одно и то же:
деревья в них на дерева похожи,
на озеро - вечерний небосвод,
на свет - свеча, на тьму - твой чуткий рот,
которым ты владеешь столь свободно,
столь бережно и столь легко, когда
меня лишаешь права и свободы
любить тебя мгновенно и всегда.

* * *

ПЕРЕД КНИГОЙ

Все еще может быть со мной,
как снег с внезапною зимой,
как бег с напуганною ланью,
как с ливнем разговор дерев,
который, и меня задев,
исполнится моей печалью.

Все еще может быть со мной -
и жизнь, и смерть, но ты - навряд ли.
Вот почему я жажду клятвы
перед ближайшею зимой.
Мне нужно, чтобы снег в сочельник
мне обещать заране мог
твоих глаголов смысл вечерний -
мой обморок и мой восторг.

Мне нужно, чтобы в этот миг,
когда я рукопись вверяю
ее судьбе, твой светлый лик
/ему я только доверяю/
среди черновиков и книг
над участью моей возник.

* * *

Татьяне Галушко.       

Спешу на зов стволов,
на всплеск лесной поляны...
Бегу от шумных слов
пустых, но постоянных.
К траве - скорей! - К траве
ладонями, губами!
Дам душной голове
наполниться стихами,
исполниться любви
к чужим березам этим -
и способом любым
на их любовь ответить.
На полчаса забыть,
что есть земля другая -
и плыть, куда-то плыть,
травы не раздвигая.

* * *

Три мимолетных дня
ты утешал меня,
а на четвертый день
исчезла твоя тень.

Мне было все равно;
что ты мое крыло
нечаянно сломал,
когда "люблю" сказал.

Ты был хорош со мной,
как снегопад с зимой,
и был послушен мне,
как рост травы весне.

И Бог меня простит,
что я, лишившись сил,
уже забыл тебя,
как тишину земля.

Вот так всю жизнь мою
не с тем, кого люблю,
по ком в ночи молчу,
не загасив свечу.

* * *

Прощай, говорю, и прости
Зачем, говорю я, грустить?
Меня еще прежде простил
тот, кто говорил, что любил.

Мы были еще далеки
друг другу, и были легки
глаголов твоих имена,
когда нас влекла тишина.

Но кто-то окликнул меня.
То был позывной соловья.
А роща была хороша
и жаждала света душа.

* * *

Целую тебя! Говорю:

- Горюю, любимый, горюю,
к минувшему лету ревную
и к будущему сентябрю.

Что скажешь? Чем выдашь себя?
Ты вечно молчишь, мой любимый.
О, как это горько. Любил ли
тебя кто-нибудь до меня?

И было ли в образе слов
соседство воды и растений,
влекущих бессонные тени
куда-нибудь мимо стволов?

Была ли ладонь горяча
и было ли боязно взгляду
коснуться сначала плеча

- и губы почувствовать рядом?

...Уже порыжела ольха
и сникли под солнцем осины...
Всю ночь напролет бьется ливень,
и льется он издалека...
И доля моя не легка.

* * *

Кому-то твой зрачок в ночи
и рот твой выпуклый и жаркий.
Кому-то все твои подарки,
мной позабытые почти.

А мне - веселый этот снег
сознанием родства с тобою.
Он над моею головою
обозначает белый свет.

Он льнет к черновикам моим,
в судьбу их бережно вторгаясь,
чтоб первых строк крутую завязь
наполнить почерком тугим.

Хлопочет хлопьями. В пургу
легонько способ сообщает
забыть тебя. И обещает:
- Я помогу, я помогу.