Давно пора, ядрена мать, умом Россию понимать.
Игорь Губерман

Предлагаемая вниманию читателя книга - мой третий подход к истории русской сексуальной культуры.

Фото Севы Галкина, серия ''Under construction''

Первый, осуществленный во время моего пребывания в Русском центре Гарвардского университета, - книга "Сексуальная революция в России" [559], которой предшествовал ряд журнальных статей и сборник статей "Секс и русское общество" [588], был посвящен в основном современности, тому, как советская власть пыталась запретить сексуальность и чем эта попытка закончилась. Кроме того, мне хотелось развеять созданный некоторыми российскими и западными публикациями миф, изображающий Советский Союз и постсоветскую Россию как какой-то зверинец, населенный странными экзотическими животными, которые нигде больше не встречаются. На самом деле, большая часть наших проблем, включая и сексуальные, - лишь гротескное преувеличение того, что совсем еще недавно было, а кое-где и остается нормой для многих культур и обществ. Как первая попытка научного анализа достаточно сложного сюжета, которым до этого занимались только публицисты [600, 346, 92], книга вызвала положительную реакцию специалистов - социологов, сексологов и славистов, однако она во многом, особенно в том, что касалось истории, была поверхностна.

Следующая книга "Сексуальная культура в России. Клубничка на березке" [228], написанная благодаря гранту Российского гуманитарного научного фонда (проект № 95-06-17325) была не повторением американского издания, а самостоятельным произведением, где многое было исправлено и дополнено.. Но когда возник вопрос о переиздании книги, я фактически переписал ее. Чтобы убедиться в этом, читателю достаточно сравнить библиографию обеих книг. Сделать это нужно было по нескольким причинам.

В последние годы и в России? и за рубежом появилась обширная новая научная литература по истории русской сексуальной культуры. Прежде всего необходимо назвать многотомную серию "Русская потаенная литература", публикуемую научно-издательским центром "ЛАДОМИР" с 1992 г.. Хотя исследования пола, гендера и сексуальности остаются в отечественной науке маргинальными и не имеют достаточной моральной и материальной поддержки, эту проблематику успешно разрабатывают известные фольклористы, этнографы и антропологи А.Л.Топорков, Г.И. Кабакова, А.Г. Козинцев, М.Л. Бутовская, А.А.Панченко и другие.

В сфере социальной истории (и особенно истории женщин) следует отметить новаторские труды Н.Л.Пушкаревой. Кроме собственных исследований [358-363], она опубликовала ряд труднодоступных источников по истории сексуальной этики и эротической культуры русских X - первой половинs XIX в.[1] а также некоторые посвященные этой проблематике работы отечественных деятелей науки и культуры XIX - начала XX вв. [2] Собранные вместе, эти тексты позволяют по-новому взглянуть на то, как жили и любили наши предки, что они считали дозволенным и запретным, что публично осуждали, а на что попросту не обращали внимания. Различные аспекты сексуальной культуры и жизни рассматриваются в контексте истории повседневности и антропологии тела. Очень интересны и информативны историко-культурологические исследования А.М.Эткинда. Статьи, посвященные филологическим аспектам сексуальной культуры, регулярно публикует журнал "Новое литературное обозрение". Серьезно обсуждаются историко-философские аспекты любви и сексуальности (В.П. Шестаков и др.)

Весомый вклад в изучение современной сексуальной культуры вносят социологи. До конца 1980-х годов ключевой фигурой в проведении сексуальных опросов был С.И. Голод [115]. В 1990-х гг. к нему присоединились другие ученые. Ряд важных опросов провел Всероссийский центр изучения общественного мнения (ВЦИОМ), который любезно разрешил мне использовать свои данные, даже полностью не опубликованы; с 2004 г. этот коллектив функционирует как Аналитический центр Юрия Левады. Во второй половине 1990-х годов под руководством В.В.Червякова было проведено несколько крупных профессиональных опросов, посвященных сексуальным ценностям и поведению молодежи и подростков [513, 514]. В 1996 г петербургские социологи совместно с финскими коллегами провели репрезентативный сексологический опрос взрослого населения Санкт-Петербурга, причем анкетные данные были дополнены анализом нескольких десятков сексуальных историй жизни [71]. Проблемы сексуальности, с применением биографического метода, дискурсивного анализа и других качественных процедур, освещаются в гендерных исследованиях [161-163].

Утратила запретность и стала рассматриваться не только в биолого-медицинском, но и в социокультурном ключе тема однополой любви (Л.С Клейн, К.К. Ротиков и др.). По некоторым сюжетам, которые раньше считались абсолютно экзотическими, вроде сект хлыстов и скопцов, появились даже взаимоисключающие теории [492, 486, 321].

Новые научные данные позволили мне не только обогатить книгу ранее неизвестными фактами, но и пересмотреть некоторые прежние суждения. При подготовке этой книги я использовал и собственные исследования последних лет, посвященные общим закономерностям развития сексуальной культуры и сексологической теории [237], подростковой и юношеской сексуальности [231], однополой любви [233], гендерным отношениям [230], мужскому телесному канону [234] и т.д.

Расширение круга источников и увеличение числа исследователей неизбежно влечет за собой уточнение старых и появление новых, более сложных и дифференцированных вопросов. Исследование сексуальной культуры может быть только много= и междисциплинарным. Но изучение сексуального поведения людей, культурных норм и ценностей, которыми они руководствуются, социальных институтов, в рамках которых складываются их взаимоотношения, и отражающих и оправдывающих (легитимирующих) их литературно-художественных текстов требует разных источников и методов исследования и интерпретации. Даже такие близкие дисциплины как фольклористика и этнография (антропология) анализируют (а точнее - конструируют) факты и тексты по-разному. Что уж говорить о соотношении философии, социологии, истории, филологии и естественных наук?

Это обостряет проблему дисциплинарных различий и интеллектуальной совместимости (или несовместимости) разных стилей мышления.

Много лет занимаясь историей философии истории, социологии и смежных наук, я хорошо знаю, что любой подход, не укладывающийся в рамки привычной специализации, всегда встречают словами, что "это вообще не наука", либо, в более мягком варианте, что "это не наша наука" (социология, история, психология, антропология - подставьте любое нужное слово). Во второй половине ХХ в., когда дисциплинарные границы стали особенно проблематичными, ученые вышли из положения, сконструировав заведомо междисциплинарные "культурные исследования" (cultural studies), "женские", "мужские", а затем "гендерные" исследования (women studies, men's studies, gender studies) и т.п. Для российского уха подобные словосочетания звучат недостаточно "системно", мы стараемся превратить "исследования" в самостоятельные науки - "культурологию", "феминологию" и "гендерологию", старательно определяя их границы, предмет, метод, соотношение с другими науками и т.д. Это делается не потому, что русская ментальность так уж привязана к порядку и логосу, - в этом нас, в отличие от немцев, никто никогда не подозревал, - а потому, что в государственной системе образования без четких определений невозможно институционализироваться, а от этого зависят престиж, штатные места и деньги. На Западе, где система образования более гибкая, наших "логий" просто не знают. Когда я назвал "культурологом" М.М. Бахтина, английский переводчик моей книги, прекрасно образованный университетский профессор, затруднился переводом этого слова.

Однако дело не только в словах. Хотя междисциплинарные, точнее - пограничные исследования неизбежно нарушают цеховые границы, они всегда имеют какую-то профессиональную базу. Я занимался культурными исследованиями задолго до того, как это слово стало у нас популярным, но моей дисциплинарной базой всегда были социология и история. Вторгаясь в специальные отрасли психологии, психиатрии, лингвистики или религиоведения, я чувствую себя дилетантом и стараюсь, по возможности, сверять свои суждения с мнением профессионалов.

Базовое образование и стиль мышления накладывают отпечаток на всю работу ученого. Среди людей, занимающихся гендерными, культурными и близкими к ним исследованиями, значительно больше философов и филологов, чем социологов, демографов и экономистов, не говоря уже о биологах (а пол - явление биосоциальное). "Чистые" гуманитарии не умеют и не любят пользоваться данными социальной статистики и другими подобными источниками, без которых макросоциальные и макроисторические проблемы непонятны и нерешаемы. Им ближе и понятнее нарративы, образы и тексты.

 Представителям более "жестких" общественных наук эти подходы представляются дилетантскими и легковесными (многие естественники так относятся ко всякому обществоведению). Зато взгляд со стороны или, наоборот, изнутри (с точки зрения субъекта социального действия) позволяет поставить под вопрос некоторые положения, которые цеховой ученый, как и человек с улицы, принимает за самоочевидные. Это ценно для прогресса познания в целом, но усомниться в правильности чужой теории гораздо проще, чем предложить ей реальную альтернативу. "Критические" психология, антропология и т.п. выполняют важную деструктивную функцию, но редко дают позитивное знание. Философия постмодернизма подвела под этот когнитивный плюрализм мировоззренческую базу.

Сопоставление разных дисциплинарных перспектив и стилей мышления продуктивно только в рамках вопроса: насколько данная методология плодотворна для постановки и решения данной конкретной проблемы или темы? Иногда разные подходы не столько отменяют, сколько дополняют друг друга, потому что подразумевают разные вопросы. Читатель, как и автор, имеет право выбора. Если высказанная мысль и даже игра словами интересна, почему бы над ней не поразмыслить? Вопрос лишь в том, стоит ли эта игра свеч?

Вероятно, я пошлый старый позитивист, но когда мне приходится выбирать между туманными метафорами и житейским здравым смыслом, я предпочитаю второе. Можно по-разному относиться к "культурному психоанализу", тем более, что разные его школы не признают друг друга. Но когда я прочитал в газетной статье одного петербургского психоаналитика (к сожалению, этот бесценный текст кто-то зачитал), что ключом к пониманию постсоветской истории является замена "кастрирующего серпа и молота бисексуальным двуглавым орлом", я подумал, что политологу эта метафора едва ли пригодится, и тратить деньги налогоплательщиков на производство таких формул не стоит (клинический психоанализ оплачивают его клиенты).

Однако социологические, в том числе сексуальные, опросники также уязвимы. Если критически посмотреть, как делались выборки и формулировались вопросы, учесть конкретную социальную ситуацию проведения опроса и то, какой жизненный смысл он мог иметь для респондентов, оценить качество использованных статистических процедур и подумать о соотношении статистической корреляции и причинно-следственной зависимости, большинство опросных исследований также покажутся недостоверными и несопоставимыми. Тем не менее, когда такие опросы проводятся систематически, они дают реальное знание, которое сексуальные биографии и прочие нарративы дополняют и конкретизируют.

Еще одна деликатная проблема - взаимоотношения российской и западной науки. Хотя советская идеологическая самоизоляция канула в Лету, эти отношения остаются напряженными. Материальная причина этого - трудности с получением информации. Российским ученым, живущим на бюджетную зарплату и не имеющим регулярных и длительных загранкомандировок, иностранные книги и журналы зачастую недоступны. Западные же ученые страдают от развала российского книжного рынка. Когда наши научные книги издаются карликовыми тиражами, так что даже в Москве их можно получить только в подарок от автора, добросовестным западным русистам живется еще труднее.

 Кроме информационных трудностей, налицо взаимная недооценка друг друга. Некоторые отечественные ученые, твердо усвоив, что умом Россию не понять, не верят, что иностранцы могут открыть в нашей жизни, тем более - в таком интимном сюжете, как сексуальная культура, что-то новое, а многие европейские и американские русисты склонны видеть в российских ученых не столько коллег, сколько туземцев-информантов. На игнорирование Западом российской научной литературы жалуются не неизвестные провинциалы, а международно признанные, годами живущие на Западе ученые [493]

 "Сведение российского гуманитарного знания к положению источниковедческой базы" констатирует и живущий в Нью-Йорке талантливый барнаулец Сергей Ушакин. "Особого интереса к сказанному по-русски, судя по всему, нет. Дело не в том, что отечественные исследования не используются вообще… Важен статус цитируемых документов. Большим успехом, например, пользуются разнообразные сборники документов, мемуары и прочая литература, способная выступать в качестве источника информации. При этом практически полностью отсутствуют интерпретационные и аналитические выводы отечественных обществоведов. Итоги деятельности российской обществоведческой и гуманитарной "машины", с ее академическими институтами, журналами, книгами и сотнями специалистов по всей стране - за исключением десятка работ, опубликованных по-английски, с трудом различимы из-за рубежа. С доводами и выводами местных специалистов не спорят и их не комментируют. Их просто не замечают" [446].

 По сути дела, это типично колониальная ситуация. Поскольку западные ученые, за исключением славистов, русского языка не знают, любые российские исследования проходят сквозь фильтр немногочисленных русскоязычных специалистов, заинтересованных в поддержании собственной профессиональной монополии и групповой солидарности. Это сказывается на качестве как информации, так и исследований.

 Спорить о том, какие исследования лучше, отечественные или иностранные, бессмысленно. Из того, что русские люди лучше иностранцев знали ту культуру, в которой они жили, не вытекает, что они ее глубже понимали. К тому же цензурные запреты ограничивали возможности публикаций и обсуждения.

 В Х1Х в. русские эротические материалы публиковались преимущественно в Западной Европе.

 Составленный Владимиром Далем, предположительно в 1852 г., сборник "Русские заветные пословицы и поговорки" (слово "заветный" значит, по Далю, "задушевный, тайный, свято хранимый") впервые опубликован в 1972 г. в Гааге [512]. Знаменитый сборник русских эротических сказок "Русские заветные сказки" Александра Афанасьева составитель сам переправил в Женеву, он регулярно переиздавался на Западе. Но это - только малая часть афанасьевской коллекции, в которой представлены, кстати, и некоторые материалы Даля. Передавая Афанасьеву в 1856 г. около 1000 текстов сказок, Даль писал ему: "В моем собрании много таких [сказок], которые печатать нельзя; а жаль - они очень забавны" [42, , с. 16. Ср.437].

 Большая рукопись Афанасьева "Народные русские сказки. Не для печати. Из собрания А.Н. Афанасьева. 1857-1862", хранящаяся в рукописном отделе Пушкинского дома, впервые опубликована полностью в 1997 году. Отдельные эротические сказки, включенные в другие издания Афанасьева, печатались с огромными цензурными купюрами и искажениями.

 В советское время цензура была еще более жесткой. Разумеется, наука в СССР не умерла. Изучение русской, да и мировой, сексуальной культуры невозможно представить себе без таких имен как В.Я.Пропп, М.М. Бахтин, О.М.Фрейденберг, Д.К. Зеленин. Но очень многие темы оставались наглухо закрытыми. Дело было не только в цензуре, но и в практическом отсутствии социальной истории и истории повседневности. Очень многие относящиеся к русскому сексу работы, даже написанные в России, приходили к нам с Запада. Авторитетное исследование русского мата выдающегося московского лингвиста Б.А. Успенского было напечатано в 1983-1987 гг. в венгерском журнале "Studia Slavica Hungarica", отечественному читателю она стало доступно лишь много позже [443. Т.2, с..53-128].

Многие сюжеты могли изучать только западные слависты или эмигранты. Первая в мире монография-альбом по истории русского эротического искусства Алекса Флегона "Эротизм в русском искусстве" вышла в Лондоне [533]. Первая монография о сексуальной жизни православных славян, включая Древнюю Русь, американского историка Ив Левин (у нас ее также называют Евой Левиной), опубликована издательством Корнеллского университета [564]. Там же вышла и монография профессора истории Принстонского университета Лоры Энгельштейн о русской сексуальной культуре конца XIX века [524]. Пионером изучения истории однополой любви в России и отражения этой темы в русской художественной литературе стал американский литературовед русского происхождения Семен Карлинский [552-555], дело которого продолжил американский же историк, бывший ленинградец, Александр Познанский [577]. Этот список можно продолжить.

Некоторые работы западных исследователей профессиональнее, глубже и солиднее аналогичных отечественных публикаций. До сих пор никто не написал книги, которая могла бы сравниться по охвату источников и глубине анализа с "Ключами счастья" Лоры Энгельштейн. То же можно сказать о работе Лори Бернштейн по истории проституции в царской России [503], книге английского историка Дэна Хили "Гомосексуальное желание в революционной России" [545] и некоторых других работах. У западных ученых больше средств и меньше запретных тем. Наряду с этим на Западе появляется много поверхностных работ, привлекающих издателей и читателей только тем, что они "свои". Короче говоря, у нас нет монополии на изучение и интерпретацию русской сексуальной культуры, а западным авторам не следует уповать только на "новизну" своей методологии, за которой иногда, увы, скрывается просто новый научный жаргон, так же слабо связанный с предметом исследования, как обязательные цитаты из Ленина и Сталина в отечественном обществоведении советских времен.

Еще один источник этой книги - мои личные воспоминания. Так получилось, что с середины 1960-х годов я был участником почти всех отечественных начинаний, связанных с изучением пола и сексуальности. Было бы странно цитировать чужие воспоминания, умалчивая о собственных.

Я переписал книгу не только потому, что появилась новая научная литература - за всеми новациями не угонишься, но и потому, что изменилась моя точка отсчета. Первая половина 1990-х годов была временем идейного разброда, когда преобладал пафос разрушения советского мира. Мы знали, откуда мы идем, но плохо представляли себе - куда. Для долгосрочных прогнозов было мало времени и эмпирических данных, одним их заменяли страхи, другим - надежды. К началу ХХ1 века связь времен несколько прояснилась. В обществе в полный голос зазвучали "реставрационные" мотивы, желание вернуться "к истокам". Но к каким именно? Для историка и социолога сексуальная контрреволюция не менее интересна, чем сексуальная революция, а то, что этот процесс не завершен, делает интригу еще более увлекательной. История сексуальной культуры важна не только сама по себе, но и как своего рода лакмусовая бумажка, краснеющая при повышении социально-психологического напряжения.

В этой книге я пытаюсь не только описать историю отечественной сексуальной культуры, но и ответить на вопросы, каково на самом деле то прошлое, которое мы потеряли, не является ли оно продуктом нашего собственного воображения, стоит ли к нему возвращаться, даже если бы это было возможно, и к чему могут привести такие попытки.

Первые две части книги - очерки социальной истории и истории культуры, третья часть является по преимуществу социологической. По своему характеру книга является научно-популярной, она рассчитана не столько на профессионального, сколько на широкого читателя. Но хотя приводимые в ней конкретные исторические факты специалистам известны, никто не пытался рассмотреть их более или менее системно. Во всяком случае, аналогов этой книги ни в отечественной, ни в зарубежной литературе я не встречал.