Обложка одного из первых изданий романа Myra Myron

Он не осмеливался ни двинуться, ни сказать что-либо, ни даже закричать. Он был полностью подавлен, и именно этого я и добивалась. Попутно я подтвердила старую теорию, по которой "нормальному" самцу доставляет удовольствие обнажаться перед самкой, которая его привлекает, и наоборот, необходимость делать это перед самкой, которая ему не нравится или которой он боится, внушает ему ужас, словно то, что они узнают о нем, может магическим образом навредить ему и лишить его мужественности. Как бы там ни было, Грааль был, наконец, в моих руках, гладкий, теплый, мягкий.

Моя радость стала полной, когда, оттянув назад кожу, я открыла ярко-розовую головку, очень большую и прекрасно очерченную, дающую основания полагать, что ее обладатель (сам Расти стал уже просто придатком этой открывшейся реальности) окажется впечатляющим любовником. Он был потным, но чистым (я была так близко к нему, что чувствовала резкий, но не могу сказать - неприятный, запах его гениталий). Осторожно, но крепко я сжала то, что было у меня в руке. Он не издал ни звука, только с ужасом смотрел на то, как зажатая в моей руке головка наливается, словно летняя роза.

- Похоже, ты действительно в порядке. Все у тебя чисто, и тем не менее, боюсь, ты меня несколько разочаровал. Пенис снова съежился в моей руке.

- Возможно, конечно, что ты еще растешь.

Унижение было окончательным. Он не нашелся, что сказать. Собственно, размер головки уже убедил меня, что сказанное мною только что - неправда, но тактика диктовала мне свое: я должна продемонстрировать презрение.

- Теперь посмотрим, насколько свободно двигается крайняя плоть. - Я сдвинула кожу вперед, потом назад. Он вздрогнул. - Теперь ты, несколько раз.

Он почувствовал облегчение, когда я отпустила его. Он очень неловко взял в руку свое достоинство, словно никогда раньше не касался этого странного предмета, столь любимого Мэри-Энн. Он сделал несколько неловких движений; каждый раз кожа частично закрывала головку. Он выглядел, как ребенок, опасающийся быть застигнутым за мастурбацией.

- Давай, давай, - подбодрила я. - Ты наверняка можешь делать это получше.

Он поменял хватку на ту, которую он, очевидно, использовал, когда был один. Его рука заработала быстрее, так, как работает какая-нибудь из тех машин, что качают нефть из-под земли, молоко от коровы или воду для полива. После нескольких минут интенсивного и ритмичного массажа я с некоторым удивлением заметила, что, хотя головка стала больше и темнее, ствол не изменился в размерах. Очевидно, он знал, как сдержать себя. Он продолжал еще минуту-две, в течение которых тишину нарушало только его тяжелое дыхание да звук трения кожи о кожу; затем он остановился.

- Вы видите, - сказал он. - Все работает, как надо.

- Но я не давала тебе команды остановиться.

- Но если я буду дальше... я хочу сказать... о господи, у мужчины тогда...

- Юноши, - поправила я.

- Юноша тогда...

- Что тогда?

- Ну, он становится... Он возбуждается.

- Так давай. Мне любопытно посмотреть, что нашла в тебе Мэри-Энн.

Не говоря ни слова, с решительным видом он снова взялся за дело и продолжал его какое-то время, сильно потея. Но полной победы мы не дождались. Кое-какое удлинение и утолщение имело место, но это явно было не все.

- Что-то не так? - ласково произнесла я.

- Я не знаю, - он сглотнул слюну, пытаясь выровнять дыхание. - Он не хочет... не получается... - он был раздавлен двойным унижением.

- У тебя часто бывают такие проблемы с Мэри-Энн? - я произнесла это с сочувствием, как Кэй Фрэнсис, и с теплотой, как Джун Элисон.

- Ни разу не было. Клянусь...

- Пять раз за ночь - и вот такое. Поистине, мальчишки -такие врунишки.

- Я не вру. Не знаю просто, что случилось... - Он возобновил свои действия с таким энтузиазмом, словно от успеха зависело все его будущее. Но бесполезно. В конце концов я велела ему остановиться. Я попробовала сама, использовав кое-какие легкие надавливания и поглаживания, которым меня научил Майрон... но все безуспешно.

Как ни странно, отсутствие эрекции, хотя и не входило в мои планы, создало неожиданную интригу: я настолько запугала свою жертву, что развенчание его легендарной мужской силы психологически зашло гораздо дальше, чем я первоначально намечала.

И вот, когда я увлеченно манипулировала с ним, он сделал долгожданный шаг, который мог привести, наконец, к завершению всей драмы, движимой священной страстью Майры Брекинридж.

- Вы... - начал он, глядя сверху вниз на меня и на увядшую розу в моей руке. - Вы хотите, чтобы я... ну, трахнул вас? - это было произнесено с такой решимостью, с которой достигший половой зрелости мальчик просит о первом поцелуе.

Я отшатнулась от него, словно в ужасе.

- Расти! Ты отдаешь себе отчет, с кем ты говоришь?

- Да, мисс Майра. Извините. Я не хотел оскорбить вас...

- За кого ты меня принимаешь? - В качестве аргумента я захватила его тяжелые шары в руку. - Это принадлежит Мэри-Энн, и никому больше, и, если я когда-нибудь узнаю, что ты играешь в эти игры с кем-либо еще, я позабочусь, чтобы мистер Мартинсон засадил тебя лет на двадцать.

Он побелел.

- Извините. Не знаю, как это у меня вышло. Я подумал, что может... то, как вы... то, что вы делали... Я, правда, прошу простить меня, - его слов почти не было слышно.

- Да, у тебя есть за что просить прощения, - я отпустила его; шары упали вниз и какое-то время качались, как пара маятников. - В любом случае, даже если бы я хотела, чтобы ты - как ты выражаешься - трахнул меня, совершенно ясно, что ты не смог бы это сделать. Ты какое-то недоразумение, а не жеребец.

Он вспыхнул, но ничего не сказал. Я приготовилась нанести коронный удар.

- Однако в качестве урока я трахну тебя. Это его доконало.

- Трахнете меня! Как?

- Вытяни руки вперед.

Он выполнил приказание, и я связала их вместе хирургическим жгутом. Не зря же я когда-то была медсестрой.

- Зачем вы это делаете? - беспокойство его возросло. Указательным пальцем я ткнула его в мошонку, заставив вскрикнуть от боли:

- Никаких вопросов, мой мальчик. Проверив, надежно ли связаны руки, я опустила смотровой стол так, что он стал на уровне двух футов от пола.

- Ложись, - приказала я. - На живот.

Заинтригованный, он сделал, как было сказано. Я прикрепила связанные руки к краю металлического стола. Как говорится, он был полностью в моей власти. Если бы я захотела, я могла бы убить его. В мои фантазии, однако, никогда не входило убийство или другое насилие, я не выношу крови, предпочитая причинять боль более утонченным способом, например, полностью разрушая представление человека о себе как о сексуальном триумфаторе.

- Теперь стань на колени.

- Но...

Сильный шлепок по ягодицам положил конец любым возражениям. Он стал на колени, сдвинув ноги и сжав ягодицы. Он напоминал пирамиду, в основании которой были голова и ноги в белых носках, а вершиной служил копчик. Я была готова к финальной стадии.

- Раздвинь ноги. Шире! - скомандовала я. С неохотой он раздвинул ноги так, что лодыжки вытянулись вдоль краев стола. Передо мной открылся вид, который нравился мне больше всего: тяжелая розовая мошонка, свисающая в промежность, а над ней под крестцом слегка поблескивает на свету сфинктер. Осторожно, стремясь не нарушить гармонию, я клала мазки на полотно, которого даже Мэри-Энн не доводилось видеть, не то что - осквернять.

- Что вы делаете? - голос был слабым, как у ребенка. Начался настоящий террор.

- Запомни, ты должен полностью расслабиться. Иначе тебе может быть очень больно.

Затем я подняла кверху юбку, открыв закрепленный у меня на поясе искусственный пенис, который я выпросила вчера у Клема, притворившись, что хочу сделать с него слепок и использовать как подставку для лампы. Это весьма позабавило Клема.

Расти испуганно закричал:

- О нет! Ради бога, не надо!

- Сейчас ты узнаешь, что чувствует девушка, когда ты играешь с ней в мужчину.

- Господи Иисусе, вы разорвете меня! - голос дрожал от страха. Когда я стала приближаться к нему, держа пенис прямо перед собой, как сам бог Приап, он пытался освободиться от пут, но безуспешно. Тогда он пробовал сделать иначе: сдвинул ноги, дабы избежать проникновения. Бесполезно. Я снова раздвинула их и приставила свой таран ко входу.

На мгновение я заколебалась: отверстие было размером в десятицентовик, а муляж - дюйма два в толщину и около фута длиной, и я действительно могла поранить его. Но потом я вспомнила, что Майрон не задумывался о том, какие размеры имеет тот или иной объект, и решила, что то, что мог делать хрупкий Майрон, сделает пусть и неопытный, но крепкий Расти.

Я нажала. Розовые губы раскрылись. Головка вошла и остановилась.

- Не могу, - простонал Расти. - Я действительно не могу. Он слишком большой.

- Просто расслабься, и все будет в порядке. Не волнуйся.

Он попытался сделать, как нужно, и расслабиться, и головка вошла, хотя Расти даже задохнулся от боли.

Я торжествовала. Я отомстила за Майрона. Вся его жизнь, после того как он потерял невинность, приносила ему одни страдания. Сейчас я, Женщина-Победительница, уничтожала символ разрушителя (в лице Расти).

Удерживая Расти за бедро, я вдвигала дальше. Он кричал от боли.

Но я была неумолима. Я продвинулась еще глубже и надавила на предстательную железу; результат этого я обнаружила, потрогав в промежности: вне всяких сомнений, эрекция, которой он не мог одарить меня раньше, была достигнута. Размеры оказались вполне подходящими, а твердость - как у металла.

Но когда я двинула свое орудие еще дальше, пенис от боли опять стал мягким, а Расти снова закричал, умоляя меня остановиться; но словно одержимая, я гнала, гнала и гнала моего жеребца в запретную страну, вскрикивая от испытываемого мною своего рода оргазма и не обращая никакого внимания на прерывистые вопли Расти, усиливающиеся по мере того, как я проникала все дальше и все больше заполняла эту невинную плоть. О, это был священный момент! Я была одной из вакханок, одной из множества служительниц темного кровавого культа, я была сама как всемогущий и дикий бог, лишавший древних афинян человеческого достоинства. Я - вечная животворная плоть, я - источник жизни и ее разрушитель, я - сосуд, в которой подчиненный моей прихоти мужчина отдает свое семя и свою кровь!

Кровь таки появилась. И сразу же мое возбуждение сменилось грустью и разочарованием. Я вовсе не хотела повредить эту слабую плоть, но так получилась, что я это сделала; когда я вытащила свое орудие, оно было алого цвета. Пока я, обмыв поврежденное место (как любящая мать), обрабатывала небольшой разрыв, Расти не пошевелился. (Как часто я проделывала это с Майроном.) Потом я отвязала его.

Он стоял потрясенный; на его лице было страдание. Пока я смывала следы насилия с инструмента и прятала орудие в сумку, он молча оделся.

Только после этого он произнес:

- Могу я идти?

- Да, теперь можешь, - я села за докторский стол и, открыла эту записную книжку. Он был уже у двери, когда я сказала:

- Ты не хочешь поблагодарить меня за все мои хлопоты?

Он оглянулся, его лицо ничего не выражало. Еле слышно он пробормотал:

- Спасибо, мэм, - и вышел.

Вот так Майра Брекинридж одержала одну из величайших побед в истории ее пола. Победу, которая, однако, не может считаться полной, хотя я и стала единственной из женщин, ощутившей себя всемогущим божеством.