Первый день в Москве. Сентиментализм и романтизм утра: московские дворики ет сетера. Завтракаем в кафе недалеко от церкви Иоанна-воина на Якиманке: смеемся, веселое настроение. Сидим во дворе рядом с деревянным зайцем. Идем смотреть Кандинского в Зал на Крымском валу.

Ночью записано, желтым карандашом: ревность. В пустой комнате бьют часы. Я не сплю - думаю о нем. Он лежит в одной кровати с певчим Василием.

В оправдание себя: я же не знал, что у Васи нет другой кровати. Когда вечером я уезжал ночевать к знакомым, я грустно сказал ему: можешь оставаться с Василием. Он: какая глупость!

Я уехал и полночи не мог заснуть. На следующий день я ультимативно заявил: или остаешься там, где ты ночевал, или ищем место для двоих. Василий проявил благородство и договорился со своими друзьями о ночлеге. Он был обижен на Сашеньку за то, что тот остался со мной. Но это все произошло на следующий день. До этого - музыка ревности в крови.

Объяснение на Рогожском кладбище. Примирение. С. клянется в невинности. Василий обижен. Идем в гости к его друзьям.

На следующий день опять обедаем в комнатке Руфины (с одной стороны: коты-обезьяны, певицы, цветы, с другой - иконы, старушка на зеленом диване, монахиня). Главное - кровать.

От пошлости спасает Васина любовь к пению.

Соседка, пьяная старушка (не монашка Марфа Владимировна), поет. Вечер вечереет. (записано в деревне, где провел несколько дней, уехав из Москвы, Сашеньку в тот же день отправив в Ленинград).

Чтобы утолить ненужную тревогу... Выхожу на улицу посмотреть закат. Бани, скворечники, огороды - небо спокойное перед ночной тьмой. Покоя не нахожу: московские сцены перед глазами (а до них - ленинградские). За мученье, за гибель. Я знаю. Все равно ет сетера. Таково настроение.

Думаю о подлости, предательстве. За несколько мгновений счастья - туман ревности. Сырой окутывает, не дает заснуть. Полная апатия. Читаю Спинозу в деревне: у леса... О свободе, пар экзампль. Всякое думаю: дни в больнице - неволя. Недуг защищает. На воле - любовь. Без него нет свободы-покоя. С ним - тоже тюрьма. В деревне - непокой-свобода. Ах дайте, дайте мне: относительно поется? Кстати: Бородин-химик тоже в Академии служил.

Думаю о романе (ин мемориам Пушкин), сравнивая две формулы: я не покоя жажду, а любви (на свете счастья нет, но есть покой). Известное. А свободу забыл!

воля (свобода) - необходимое условие для чего-то (для остального), для письма, например, и другого

смотрю из деревни на мою жизнь. На какое-то время стены больницы спасают меня от соблазнов, грехов, в общем, неправедной жизни. Москва: объяснение с Василием (во многом мне противным: рыжим, с мягким малороссийским говором и блудливыми повадками). Как он смог к нему в постель! Взял его от Василия, увел из келейки. Оправдывает Василия лишь любовь к пению.

В деревне все читаю о свободе (Спиноза). А роман?

Простить все: болезнь, муки ревности - этот туман...

Повстречались у пушкинской квартиры, в злачном знаменитом полуподвале, на Мойке... Мне приглянулся юноша-гейша.

40 дней.

потерял покой, свободу. Узнал, что это такое. Все равно. В деревне переживаю все настроения: открываю в себе новое. Опять импрессионизм: различные сцены-впечатления переживаю. Вагон. Разлука (мелькает разное за окном, стучат колеса - классическое).

Ранним утром приезжаю в деревню. Рассвет, как водится. Классическое и академическое. Цветет черемуха, в огородах - яблони и вишни. Слушаю и не понимаю птиц, гляжу на синее. Рассвет. Ветер гонит облака. Лес вдали. Поднимаюсь на крыльцо.

Сцена: прощальный ужин в Москве. У Вольдемара (он врач, живет вместе с Сашей, приятным, похожим на Давида, канд. хим. наук, лет за тридцать). Музыкальный фон: поет Дайана Росс. Вася приводит Лешу, лысоватого юношу с бородой. Тот от смущения говорит тривиальности. Василий и Леша уходят, мы с Сашенькой остаемся ночевать на кухне, на широком диване.

Я ехал с надеждой на развязку. А вышла разлука.

Сцена на вокзале: до этого у Василия в комнате. Он в плохом настроении. Нервничает: поливает цветы, ходит взад-вперед. По дороге на вокзал говорит о ревности, что это смешно и глупо. Трое на перроне. Поезд уходит.

В больнице я говорил себе: брошу его. А вышла - разлука.

Мы были вдвоем продолжительное время. Он навещал меня в больнице. Привычка свыше нам дана!

Теперь - один в деревне.

Я спрашивал его о том последнем, кто заразил нас. Не артистик? Ах, сколько досадных минут пережил: ревность ет сетера

Нужно было уехать от него на несколько дней: отдохнуть.

На душе неспокойно: как он там?

В деревне вспоминаю: как уезжали в Москву. Я стираю, чтобы побороть раздражение. Мы чуть не опаздываем на поезд. В вагоне смеемся истерически.

В Москве: с вокзала направо - к Богоявленскому собору. Затем едем к моей Казарме - на Волочаевскую. Оттуда - к Андроникову монастырю, потом пешком до Таганки. Едем в церковь, где Василий поет, на Якиманку. Выставка Кандинского.

На нем: голубые брюки, серый пиджак, рубашка белая в голубую полоску, серые ботинки.

Перед отъездом он подстригся: черные жесткие волосы, открытый лоб.

У Василия бросает мне: "книжник и фарисей". Мы любим спорить. Когда он рядом - спокойно. Я мучаю его: мне от этого тоже плохо. Ревность, например: я глуп, я сам себе не рад. Я смешон. Зачем в тот первый вечер оставил его у Василия. Досада. Оставить его в пошлом углу под котами, обезьянами, чучелами птиц (рябчик!). В кровати с Василием!

Кабацкая Москва. Таборная столица. Прогулки по Москве: Новодевичий монастырь. Церкви (свечи, иконы). Последняя церковь, где мы побывали в день отъезда, - церковь Успения на Таганке. Потом поехали с прощальным визитом к Василию.

Двойное чувство к Сашеньке. Отвращение: за боль, за обиды. Сильная привязанность: невозможность его бросить, не хватает силы у меня - ослабленного любовью. Вот все думаю о нем. В Москве, проводив его на вокзале, остался с думами о нем. С воспоминаниями. В вагоне ехал: о нем размышлял. В деревеньке: все о нем думы. Розанова ли читаю, на небо ли смотрю, по тропинке ли иду... Все о нем томлюсь. А в пору бросить его, голубчика! Найти себе утешение... В вечном! Спиноза "О истинной свободе". Пока хожу в тесной камере своей страсти. Написать роман в тюрьме. Брошу его. Хватило бы духа! Такое сегодня настроение.

Вечером в деревне.

У Васи на столе еда: сало, окорок, колбасы, коньяк, студень, салат. Сашенька сидит как ласковый теленок. Душа моя скорбит. Излиться бы слезами. Утешиться. В романе! Моя надежда. Как неспокойно. Дух томится! Я лишился и чаши, и веселья, и чести моей!

Покидает чувство юмора: мне не смешно смотреть на себя. У меня мутные от ревности мысли.

Где покой? Хоть горсть. Нет его рядом... Безумство? Пусть.

Говорил ему: мон ами, ты свободен. Даю тебе карт-бланш! Оставайся, дружок, у Василия. Он не выдерживает, почти доведен до истерики. Говорит обидное. Бедный Сашенька! Пар экзампль: мне надоела эта песня. Его, тихого, мне удалось вывести из равновесия, он задыхается. В комнатке Василия (точнее, матушки Руфины) оставаться нет сил. Мы должны идти в гости к Володе... Но до выхода есть время... Предлагаю прогуляться до Рогожского кладбища. Там и происходит решительное объяснение и примирение. Три дня покоя и счастья. До вокзала, до разлуки.

Вася, оставшись в комнате, проявил присущий ему такт: джентльмена и христианина. Мы делаем бон мин (фр.) Улыбаемся друг другу. Обнимаемся на прощанье. - Не обижайся, Вася, если что не так! - И ты на меня не сердись, если что не то сказал! Ради Бога! Вообще, следует больше себя винить, больше на себя обижаться (про себя размышляю. Меа кульпа!)

о даче вице-профессора (продолж. по-русски)

Он - как русский интеллигент любит - материться. Халат распахнут и видно тельняшку и волосатую грудь. Потчует нас немецким пивом. Потом с П. Н., "профессором", выходим подышать воздухом в лесочек, что совсем рядом. Собираем там черничку. В металлическую баночку: для бабушки и мамы профессора.

Говорим о пустяках в трех соснах. Он меня про Сашеньку расспрашивает из любопытства. П. Н. - мой конфидент. Кому еще расскажешь? Да и знакомы мы пятнадцать лет.

Возвращаемся на дачу. В.-профессор встречает нас у входа, в красном халате.

А пропо: в лесу, когда собирали ягоды в кружечку, я сказал (ел чернику одновременно) "а что, Паша, вице-профессор - премилый человек, ты не находишь? Нет в нем занудства, он не педант. Никакой чопорности и жеманства... Носит тельняшку, матерится.

П. Н.: - но педераст!

Смеемся с Павлом Николаевичем на весь лес.

Переживаю сцену ухода:

вспоминаю детали, восстанавливаю все до мелочей.

А, омлет с брынзой. Терпеть не могу! Гадость. Жарить вредно (выбрал позу гигиениста и аристократа). Я веду себя как сноб (пример в.-профессора, он тоже простой человек, как и я, моя мама из северно-русских крестьянок, из костромских или ветлужских, пар экзампль). Сдержанно говорю: ешь, вкусно. А что до вредности (а пропозито!) то и дышать вредно: процесс окисления ведет к смерти (в таком духе). Он злится. Ищет, что сказать обидного, уничтожающего. Не находит: насупился и молчит, водит вилкой по тарелке. Раб желудка! - говорю. Не нравится - оставь. Предпочти остаться голодным. Играй благородного до конца!

Тойбхен. Он еле сдерживает слезы: ты обидел меня... Я бедный человек... Ет сетера.

Возьму и уйду! - уходит в комнату.

Я иду бриться в ванну. Дверь открывается, и он говорит мне просто, без патетики, даже с жалостью ко мне: адьо, голубчик.

- Прощай! - говорю и не верю. Верю-не верю (а если навсегда?) Хватает сил остаться, не бегу следом.

Вот так встреча! В воскресенье, гуляя по панели, встретил В., московского знакомого, врача, он родом из Калуги, словом, того, кто приютил нас с голубчиком (две ночи на кухне, на диване). С., его друг, уехал за грибами, а он пошел прогуляться. Посмотреть на разных людей. Что ж, его любопытство понятно.

Он рассказал мне о Василии последние новости. В хоре Богоявленского собора его ценят. Он поет уже в правом хоре (сведения получены от Аньки, контральто, лесбиянки, давнишней приятельницы В.). Анька знает, разумеется, что Вася - голубой. Она его сама расколола. Анька утверждает, что Вася вздыхает по одному певчему. "Красивый мужик" (я бы с ним легла, мнение Аньки). Вася говорит: так красив, что стыдно в глаза смотреть. Любопытнейшая деталь: этот певчий догадался о васиных нравах и Аньке сообщил: "Вася - голубой. Каждый день одежды меняет". Это правда о Василии.

Еще Володя рассказал мне о Васиной поездке в Таллинн.

Там ему пришлось остановиться у одного священника. В доме, по словам Васи, было грязно, и сам отец нечистоплотен. Ночью приставал. Вася: весь сожмусь и забьюсь в угол. Жду. Батюшка (толстый, живот как арбуз - Васины слова) приставать начинает. С вазелином! (В. произношение)

Володя, рассказывая, заливается от смеха: с вазалином!

Батюшка лезет целоваться. Вася не хочет (противно!)

Батюшка уговаривает: ну давай, давай!

Василий думает: ничего, потерплю. Завтра в бане отмоюсь.