Рыжая в примирение с Клепой и, естественно, рассчитывая на дальнейшее с ним, так сказать, сотрудничество, первая предложила продать все эти вещи, что были в теткиной сумке, а деньги разделить между нею и Клепой поровну. Даже туфли, которые ей, безусловно, очень нравились, она решила (конечно, скрепя сердце) отдать на продажу, так сказать, на "общак". "Пусть знают, с кем имеют дело", - рассуждала она и, обратившись к Федору, настойчиво предложила ему:

- Федя! Сходи ты к Марье Сергеевне своей, предложи ей туфли, а, может быть, и все сразу возьмет, ведь новые все вещи, посмотри - прямо с иголочки, а туфли-то какие, эх, если бы... Да ладно уж, куда нам!

- Сходи и вправду, Федька, что сейчас нам по такому холодищу-то шманаться по улицам, и Машка твоя, гляди, добрей будет - пусть все оптом и возьмет, - мирно вторил ей Клепа.

Он, представив себе, как они сейчас побредут с Рыжей по холоду, вздрогнул, поежился... В свой план с магазином и с утрешней девицей он пока решил не впутывать эту... "Как ее назвать-то?" - все еще где-то в душе с раздражением от своей позорной капитуляции подумал Клепа. Ему вспомнилась сказка про Соловья-Разбойника, кажется, они ее когда-то в школе проходили, так вот, там Разбойник на дуб залезал и страшно свистел оттуда. "А эта... во-о-о как свистнула, не ожида-а-а-а-л - самая настоящая Соловьиха-Разбойница. Она может его девицу магазинную так напугать, что та с испугу "караул!" на всю округу закричит", - продолжал про себя рассуждать Клепа.

- Ладно, пойду предложу "своей", - вставая, проговорил Федор и, остановившись в дверях и уже держа сумку в руке, обернулся к своим гостям с улыбочкой, но все же серьезно произнес:

- Много не даст, на все соглашаться, что ли?

- Да ладно, Федя, я тебя сколько лет знаю, никогда ты барыгой не был, сам видишь, что за товар, - поторгуйся! А с нас причитается.

- Ну тогда я сразу магарыч принесу и закусить тоже, что получше. Ведь дама же все-таки у нас в гостях, - Федор улыбнулся, вспомнив, как только что эта самая дама лупила его старого, и он бы не сказал, что слабенького, приятеля Клепу.

- Иди, иди, милый Феденька, - ласково проговорила Рыжая и, пересев со стула на диван, поближе к своему Клепочке, взяла из пачки сигарету. - А мы вот здесь побеседуем с "киской", - и она нагнулась к этой "киске", как бы спросив у нее огонька.

- Ну вы, тут потише, у меня и так проблем хватает, - Федор вместе с сумкой вышел и, затворив дверь, прежде чем подняться по лестнице, прислушался...

За дверью было тихо. Постояв так минут пять под дверью и ничего не услышав из разговора своих забавных гостей, он, встряхнувши одной рукой сумку, другой взявшись за поручень перил, быстро стал подниматься по крутой лестнице, ведущей в недра овощного магазина. В самом углу верхней подсобки, загороженной стеклом и пустыми ящиками, обитала его "Марьсергевна" - женщина полная, чуть уже оплывшая от... "Да Бог ее знает от чего..." - так думал иногда про себя Федор, глядя на нее и вспоминая ее в прошлом. Тогда она тоже была Машка-толстуха, но та ее полнота запомнилась свежей, душистой какой-то, как вот тянет от свежей, только что испеченной и вынутой из огня булки или от развесной карамели. А сейчас все было уже не то, да и любовь ее как-то погасла, потонула в жире, складками спускающемся и с живота, и с тройного уже подбородка. Хоть жена и красилась, и наряды меняла чуть ли не каждую неделю, а все равно на ней оставило свои следы пролетевшее время...

Марья Сергеевна сейчас сидела за столом с грустно-томным видом и нехотя перелистывала какие-то бумаги. Она то считала на счетах и ответ записывала в тетрадку, то задумчиво смотрела опять в бумаги. Около нее на столе стояли большая чашка еще дымящегося чая и большое блюдо с бутербродами и пирожными. Отхлебнув чая, Марья Сергеевна откусывала от пирожного, жевала и, еще раз запив глотком чая, снова углублялась в бумаги.

Федор, постояв несколько минут у стекла, отделяющего вечно жующую супругу от всего помещения, и, казалось, не только помещения, но и от внешнего мира, вдохнув поглубже воздуха, постучался в такую же, как стены, стеклянную дверь. Жена подняла глаза от бумаг и удивленно посмотрела на дверь кабинета. Но, увидев своего мужа, нахмурилась и, когда он уже вошел к ней, недовольно промолвила:

- Что стучишь-то? Где ты был! Выпил, наверное. Лоток вывез? Симка торгует уже? Что это у тебя за сумка в руках? Где ты ее взял? - женщина, отодвинув от себя блюдо и чашку, быстро все это проговорила недовольным тоном и сама же приготовилась отвечать на заданные вопросы. Это было у них обычным делом - пока Федька открывал рот, дожидаясь паузы, когда она замолчит, чтобы вставить хоть слово, жена уже сама себе тараторила, так и не дав ему ответить. И что дел у нее так много, и что она устала, и что очень ей все это надоело, и когда только он перестанет пить, и еще, еще, еще... бесконечно. Но вот она выдохлась. Тогда, зная характер своей половины и начальницы, Федор приступил к объяснениям:

- Маша! Лоток я вывез - еле-еле, правда. Надо бы вот тележку новую купить, эта совсем не едет, и Симка столько товару набирает, что здесь скоро не тележка нужна будет, а самосвал какой-нибудь, а лучше пятитонку держать специально для нее. И если бы не Клепа с Танькой (хотя Рыжая почти не участвовала в их движении с телегой, но он решил приплести и ее для более веского обоснования своей, так сказать, очень тяжелой доли грузчика), я бы "ни в жисть" не допер тележки. Ну и за то, что они помогли, мне пришлось немного с ними посидеть у себя в "кабинете" и, естественно, выпить. Марья Сергеевна давно знала Клепу, еще тогда, когда они были молодыми. Она по молодости не раз сидела с ними в компании и сейчас, видно, вспомнив что-то из того далекого времени (да-да, оттуда, из своей бурной молодости, когда она была простая продавщица в этом овощном магазине и звалась не как сейчас - Марья Сергеевна, а Машкой-толстухой, хохотушкой и любительницей всего на свете) поинтересовалась:

- И что же он, то есть Клепа-то, живой еще? И что это за Танька с ним - своя? - с недоверием она посмотрела на мужа, и как всегда, не дав ему ответить, встала. - Где же он? И что это у тебя за сумка, не от них ли?

- Да, это вот они вместе принесли и предлагают купить по дешевке! Посмотри, может быть, возьмешь? Много не хотят, ну и обижать их не следует, не надо! Холодно сейчас...

- Ладно-ладно, сама знаю, что зима на дворе! - она стала вытягивать вещи на стол, раскладывать их, и когда дошла до коробки с туфлями, то снова (теперь уже здесь) произошла знакомая нам сцена с примеркой туфель, мало чем отличавшаяся от той, недавней, в подвале, когда их там внизу, в Федькином "кабинете", продемонстрировала Рыжая... Вещи были новые, туфли на ее ноге сидели, как влитые, и еще раз, перебрав все, хозяйка магазина посмотрела на мужа:

- Сильно пьяные они? - деловито спросила она и полезла в ящик стола, за которым только что сидела и непосильно работала: с чашкой, блюдом и со счетами. Там, в выдвижном ящичке, была спрятана вчерашняя выручка магазина.

-Да нет, не очень... Маша, холодно на дворе, - еще раз на всякий случай напомнил жене Федька.

- Что ты заладил одно и то же: холодно, холодно! А мне... - она поправилась, - а нам что, просто, так что ли, деньги достаются, а?

Отсчитала положенную, по ее мнению, сумму за вещи, которые ей, кажется, понравились, и, положив деньги в карман халата, а остальное, закрыв в сейф, - жена никому не доверяла, что касалось денег или ее колец, только она сама знала, сколько их у нее, - вышла из своего застекленного "отсека", бросив мужу уже на ходу:

- Посиди здесь, я сейчас приду!

"Пошла, знать, в кладовую, сейчас наберет чего из спиртного и съестного, придет сюда и скажет: "Веди к ним, чего сидишь?" - представил себе возвращение супруги Федька и решил про себя, что все же ему удалось его мероприятие.

Достав сигарету, он спокойно закурил и стал ждать. Задумался и не сразу услышал, что жена уже пришла из кладовой: в руках у нее была большая коробка, и она, кажется, уже не в первый раз, повторяла ему:

- Ну что сидишь, как истукан? Веди к ним! На, неси, что ли! Здесь такая лестница, что и шею свернуть недолго. "Марьсергевна" поправила халат и, откинув свои еще красивые пышные волосы назад и глубоко вздохнув, приготовилась к спуску в подвал.

- Давно я к тебе в "кабинет" не захаживала, не наведывалась! Дай руку-то мне. Вот так. Теперь пошли!

...Как только дверь закрылась за Федором, Танька, прикурив и откинувшись на спинку дивана, еще раз посмотрела на Клепу. В ее взгляде промелькнула не то жалость, не то какая-то брезгливость к нему. Но она, как истинный дипломат и умная женщина, решила не показывать свое настоящее чувство не только ему, но и им всем, педерастам, которых она в душе своей глубоко презирала. И повела себя сейчас так, будто ничего между ними только что не произошло: ласково первой начала беседу:

- Обижаешься? Да ладно тебе, чего между друзьями не случается, все может быть! Не обижайся, - она вплотную придвинулась к дувшемуся еще на нее Клепе. Обняв его своей сильной рукой, прижалась к нему. - А хорошо мы с тобой сегодня поработали! Правда? А, Клепочка?

Клепа, привыкший за свой век, что он прожил здесь, на Плешке, и не к такому унижению, сейчас подумал: "А ведь это она сработала, а я-то что? На приемке стоял! Хорошо стерва сработала, чего и говорить!" Но ему захотелось все-таки, хоть как-то восстановить свое мужское достоинство, и он, посмотрев на нее, строго сказал:

- Не надо было Федору его прошлое поминать! Мало ли чего знаешь, помалкивай себе!

- Да, в этом я, Клепа, виновата, каюсь! - быстро сообразив ответ, а вместе с ним и выход из щекотливого положения, куда, она, конечно, не хотела, а все-таки воткнула своего приятеля и будущего, может быть, напарника по "работе", - заискивающе затараторила Рыжая, - Но и он тоже хорош: и квартира у него, и жена вон, толстая да богатая, а хоть раз пригласил он тебя к себе, хоть вот сюда, хоть на ночь перебиться? А? Хвалится, а ведь знает нашу жизнь и не понаслышке знает, сам когда-то все на себе испытал!

- Завязал он! И уже десять лет, как живет вот, женатиком. Домашний он... А здесь что? На карцер похоже. Она, Машка-то, наверное, как Федька напьется, так его и опускает сюда. А он еще больше от этого пьет, вон, видишь, и песни у него какие-то грустные, - Клепа взял одну из двух пластинок. - Во, посмотри - Эдит Пиаф. А это кто? Не по-русски что-то написано!

- А давай, Клепочка, ее включим! Потихоньку, давай-давай ее мне - и она, встав, протянула к нему руку. - Я умею это завести, - она показала на радиолу. - У тетки моей такая же машина дома была, во-во, точно, радиола или магнитола, черт ее знает!

Рыжая, поковырявшись внутри этой старинной машины, сначала извлекла из нее звуки приемника (шла какая-то передача), а потом нажала на белую, похожую на слоновую кость клавишу проигрывателя, откуда раздались негромкие аккорды начала песни. Это было что-то наподобие грустного романса, где певица жалела молодого короля и королеву: короля за то, что он погиб на охоте "и такой, молодой", а королеву просто за то, что она - "королева"...

В комнате было тепло и даже уютно. Сидя на диване, Рыжая и Клепа задумались, слушая эту грустную песню и вспоминая, наверное, каждый свое...