Вадим, подойдя к палатке с сугробом, наметенным за ночь около нее, постучал в окошко. В палатке кто-то по-медвежьи зашевелился и из окошка, маленького, залепленного изнутри инеем, как, казалось, от дыхания какого-то неведомого и могучего зверя, показалась заспанная рожа продавца...

- Чего тебе? - хрипло, еще не проснувшись, спросили его из палатки.

- Водочки бы вот на это, - и он протянул к дырке берлоги смятые и теплые от его ладони деньги. На снегу прилавка показалась огромная, волосатая (казалось, волосы росли даже на коже ладони) рука, и если бы она не была теплая, то можно было подумать, что это сама палатка, проснувшись и встряхнувшись, протянула ему лапу за его деньгами: настолько кругом было безлюдно, заметено снегом и по-зимнему глухо. Покопавшись где-то внутри себя, все та же лапа показалась снова, но уже с красным горлышком от водочной бутылки...

- На, тебе, - угрюмо пробурчали из палатки, и окошко снова закрылось, чтобы задремать до нового покупателя...

Клепа огляделся. Положил бутылку в торбу, постарался осторожно выбраться из снега и пройти обратно по своим же следам на проезжую дорогу, чтобы, не дай Бог, не набрать снега в свои, мягко сказать, не очень новые ботинки.

Уже на дороге он, снова вдохнув глубоко и радостно морозного воздуха, радостно, наверное, еще и оттого что все же хватило денег на лекарство и оттого что удалось не зачерпнуть в ботинки снега, весело, на все сто восемьдесят градусов повернувшись кругом на своих же следах, быстро пошел от палатки по только им одним пока оставленным следам на белой девственной целине.

Отправился он, как и следовало ожидать, к себе в подвал, где его с нетерпением ждали, так называемые его подруги... Вроде бы он и ходил не долго. Казалось, что может за это время измениться вокруг? Но, выйдя на большую проезжую дорогу, ведущую в центр города, он увидел, что Москва окончательно проснулась. Мимо него быстро с уже заиндевевшими от тепла пассажиров окнами пробежали сразу один за другим два троллейбуса, где-то завизжали в морозной тишине тормоза машины, со стуком и шумом открывались витрины и двери ранних в большинстве своем продовольственных магазинов. Чтобы открыть эти самые двери и витрины, сначала надо было отгрести от их порога снег.

У одного из магазинов он увидел занятную картину, даже решил задержаться на минутку: тихо ругаясь, молоденькая продавщица (или Бог ее знает кто) в пальтишке с рыжим воротником, забывшая, видно, с такого ранья взять с собой из магазина совок и веник или, может быть, ей лень было за ними сходить, изо всех сил старалась открыть тяжелую железную дверь магазина. В руках у нее была какая-то доска от разбитого ящика, и она сначала скребла ею около порога, потом бросала это подсобное орудие российского производства на тротуар и снова изо всех сил тянула дверь на себя. Конечно, ничего у нее не получалось, и это, видно, повторялось уже довольно долго: девица злилась, снова скребла доской и снова у нее ничего не получалось - дверь как прилипла...

- Мадемуазель! Можно мне попробовать? - и Клепа одним резким рывком на себя открыл дверь. - Прошу вас, пожалуйста! - любезно склонился Клепа в шутовском поклоне, и девица, улыбаясь и хихикая, и одновременно благодаря его, быстро проскочила в теплое нутро еще не освещенного большим светом магазина - подальше с этого мороза и еще не очень-то в такой ранний час приветливого и оживленного проспекта...

- Ух ты, моя куропаточка! - Клепа хотел было схватить девицу за... а, впрочем, это неважно, но она так быстро проскочила внутрь магазина, что он смог только пальцами щелкнуть ей вслед...

"Надо будет к ней наведаться сюда, может быть, даже сегодня. Да! Попозже!" - про себя подумал он и, снова оглядевшись вокруг, быстро пошел в сторону видневшегося уже отсюда "Политеха".

Там его ждали с нетерпением и так же, с нетерпением, набросились с упреками, особенно старался, конечно. Рада - они так перемерзли и надоели друг другу за эту ночь, что Клепа даже не обратил на его недовольство внимания.

- Где ты шляешься? Мы тут тебя заждались. На четвереньках что ли ползла? - набросился Рада на него. - Давай скорей, ее... сюда!.. - Он протянул руку и, выхватив торчащую из сумки бутылку с водкой, стал быстро чем-то железным ковырять ее красную пробку. Но у него что-то не очень получалось.

- Тебе все не терпится! Ты хоть посмотри, клубится она или нет, - показывая на бутылку с водкой, с иронией в голосе предложил ему Клепа.

Клубится или нет - это так называлась проба на определение качества водки - ее, то есть полную бутылку, надо было перевернуть горлышком вниз и, взяв за это самое горлышко, потрясти. Если в бутылочной жидкости показывались пузырьки и вихрем завивались как бы в клубок, похожий на смерч и, быстро поднимаясь вверх, выходили и булькали одним большим пузырем, то это значит, что водка была хорошего качества и ее можно было употреблять. Но сейчас, даже если бы что-то там в ней не заклубилось и не булькнуло, ее все равно бы выпили всю, без остатка...

Клепа, взяв из рук Рады бутылку, наполовину уже с расковырянной пробкой, хотел было продемонстрировать качество ее содержимого, то есть потрясти, как положено, но Рада снова выхватил ее из его рук и, уже по-настоящему ковырнув чем-то похожим на нож, наконец-таки открыл бутылку... Все молча смотрели и где-то даже с интересом наблюдали за этой их процедурой, и ими уже были приготовлены стакан и закуска, состоящая сегодня из вчерашнего лаваша, вернее, его огрызка из шашлычной, куда обычно каждый день кто-нибудь заходил из них за "ошурками" - так назывались остатки еды от клиентов. Раньше там, в этой самой шашлычной, ничего им не давали, так как у шеф-повара была большая собака и все ей, сволочи, шло, а сейчас то ли она сдохла у него, то ли он еще больше разбогател, но с недавнего времени им стали отдавать там "ошурки", которыми, впрочем, было очень даже хорошо, особенно с утра, как вот сейчас, закусывать. Оттуда же была и полупустая банка килек в томате, тоже оставшаяся, видно, от гостей шашлычной...

Рада, как обычно бывало у них заведено, всегда первым разливал в стаканы водку и сейчас, посмотрев, сколько, как он называл, "рыл" вокруг, стал наливать каждому чуть меньше половины стакана. Все по очереди выпивали: кто морщился, кто крякал от удовольствия, загрызая выпитое куском черствого лаваша, предварительно обмакнув его в красную массу банки...

Через десять минут этих людей можно было не узнать:

они повеселели, согрелись и, уже сыпля шутками и смешными историями, приключившимися с ними вчера или на днях, непринужденно общались между собой. Говорили также о том, кто и куда пойдет сегодня на "заработки", решали вопрос, где сегодня вечером им встречаться...

Сандра, отойдя к кабине, где стояла Рыжая Танька и куда он только что сейчас передал водку, наперед сунув кусок лаваша, рассказывал, как он вчера решил позабавиться с клиентом на стройке, вернее, не на самой стройке, а рядом - в ремонтируемом доме.

- Тань, представляешь, - с азартом говорил Сандра, - вчера стою в переходе Китай-города, а ко мне на всех парах клиент подваливает и спрашивает меня так ласково: "Молодой человек, вы сегодня свободны?" "А когда это я был от этого занят?" - думаю себе. - Ты, Тань, помнишь? Ну я ему и отвечаю: "Вполне... мой голубок!"

Рыжая, хихикая и поддакивая Сандре, наблюдала, поглядывая иногда из-за пакета за раскинувшейся перед ней картиной. Она слушала Сандру, кивала ему, смеялась, но ее интересовал Клепа. Получалось так, что он вроде бы без пары сегодня будет, а она знала, что с Клепой "работать" можно, и вечером у них точно будет что выпить и чем закусить, а, может быть, даже еще и какие-нибудь деньги на завтра останутся. Сандра же тем временем продолжал:

- Ну вот, он мне и говорит: "Может быть, пройдемся, молодой человек, так сказать, подышим воздухом?" "Что же, - отвечаю я, - Почему бы и не пройтись?" Ну, вышли с ним на площадь, спустились вниз, а там палатки стоят, я ему и говорю: "Выпить бы чего-нибудь", - и показываю на те палатки. А он мне: "С удовольствием вас угощу". И покупает, значит, мне пива, большую такую бутылку, сушеную рыбку - "снетком" называется - и соленые орешки. Еще пачку сигарет, представляешь, Тань, я у него выпросил. Ну, опять зашли мы в переход метро, а то на улице такая холодища, пьем пиво.

Смотрю я на него, а мужик вроде бы и ничего себе, подходящий, я и спрашиваю: "Что дальше будем делать?"

А он мне: "Не знаю - ко мне домой нельзя, там жена, семья, в общем". Ну, я ему и предлагаю: ''Вот здесь, недалеко, есть местечко подходящее, дом старый на ремонт закрыли, но тепло еще не отключили, можно и там это самое... совершить!".

Он с обидой так в голосе (на свою жену что ли?) говорит, что очень сожалеет, что домой к нему никак нельзя, и я ему тоже вроде бы как очень нравлюсь, и он готов даже меня чем-то наградить, если все получится нормально у нас.

- Ну, в общем, так... Тань! Ты меня слышишь?

- Хи-хи-хи, - послышалось из-за пакета.

- Пошли мы с ним в тот самый дом и поднялись на второй этаж, а потом сама знаешь: обнимания там, целования, и он вроде как и дрожит весь. Ну, в общем, я снимаю с себя штаны и становлюсь к нему спиной, а сам руками-то уперся в перила и стою так, жду, и дождался. Он как совсем-то в раж вошел, так со всего маху и сунул мне его, сама знаешь, куда, Я так и ткнулся в перила руками, а они возьми, да и не выдержи... В общем, рухнули они вниз вместе со мной! Что тут было! Да подожди ты смеяться-то, там не до смеха было, он, видно, глаза-то в экстазе закрыл, и вроде бы все у него в порядке, так сказать в "шоколаде", а тут такой грохот. Я у него, естественно, соскочил вдруг с этого... дела и лежу там внизу в какой-то побелке, весь измазался, ору от боли, он, мать моя, так испугался, что пиджак на пальто застегнул и, моя милая, бегом вниз ко мне: "Что случилось, что случилось, вам очень больно?" - "Тебе бы так, спрашиваешь еще..." А сам думаю про себя: "Ну, сейчас я с тебя, красавчик, на больничный-то получу!" И получил. Пятьдесят баксов он мне отвалил, ну а сам, как увидел, что я еще стоять могу, - бег-о-о-ом из подъезда.

Сандра тяжело вздохнул.

- Как я выбрался оттуда? Да я и сам не знаю, но, слава Богу, ничего себе не сломал, видишь - цел и невредим. Только весь я тогда, с головы до ног, так испачкался в известке.

Не помню как вышел из этого дома. Будь он проклят! Меня Пастушка сразу-то и не узнала. А как узнала, так всю ночь ржала со смеху, как лошадь... Вон и сейчас, наверное, про это им всем рассказывает, смотри-ка, ржут-то как! Им бы так!

А тем временем подходили все новые и новые клиенты заведения, и от них там, в маленьком зальчике второй комнаты туалета, становилось тесно, даже жарко: от дыхания, от сигаретного дыма, разговора и той самой веселой истории, которую, не ленясь, все рассказывал и рассказывал вновь прибывшим Пастушка...

Все смеялись, наливали ему за это водку, принесенную с собой. Стол состоял уже не только из почти пустой банки килек и маленького огрызка лаваша, а было кое-что и получше:

остатки копченой курицы, кусок сыра, белый хлеб и еще что-то, большое и рыжее, издали напоминающее лежащую на белой бумаге рыжую кошку. Кто-то тыкал в Сандру пальцем, и когда, наконец, Степаныч вышел на шум и гам из своего, так сказать, "кабинета", то, выслушав эту балладу о Сандре и его незадачливом Ромео, ухмыльнулся и снова исчез за дверью своей резиденции...