Пока банда уходила по кручам в дальний лагерь, у него оставалось мало времени для плотских утех. Но по прибытии в Пешавар, в учебный центр подготовки боевиков, начался сущий ад. Меня и других несчастных пленников поместили в убогую тюрьму, в камеры-одиночки. И этот ублюдок Карим стал каждый вечер наведываться ко мне и удовлетворять свою скотскую похоть. Под рукой, на беду, не было никакого режущего или колющего предмета и даже веревки, чтобы избавиться от издевательств и позора. Я трепетал всем телом, когда его заросшая щетиной морда прикасалась ко мне, и доставлял тем самым своему мучителю еще большее блаженство. Он требовал взаимности, понимал, что такое невозможно, и все равно требовал. А получив очередной отказ, он, смакуя, придумывал наказание за непослушание.

Наказывать он научился здорово. Так, например, чтобы я ни на мгновение не забывал о своем господине и усерднее проникался ответной любовью, он надумал вырезать свое имя на моих чреслах. Начал он с огромной буквы "К" на животе. Одурев от боли, я дико извивался, пытался вырваться, но только усугубил свои страдания - от созерцания судорог и конвульсий живодер впадал в экстаз. Делая ножом глубокие надрезы, Карим рычал от возбуждения и слизывал языком проступающую кровь. Через пару дней, когда "К" чуть подсохла, он вырезал "А" на левом бедре. Потом подошла очередь "Р" и "И" - они загорелись кровавыми рубцами на ягодицах. Замыкая круг, правое бедро окровавила "М". Но моим надеждам на долгожданное окончание нательной росписи не суждено было сбыться. Глумливый извращенец нашел способ сделать пытку бесконечной. Крупные порезы заживали плохо, жжение и болезненность не оставляли меня ни на миг. Когда же раны подзатянулись и стало легче, Карим крепко связал меня и, поворачивая с бока на бок, безжалостно содрал струпья и заново разрезал все шрамы. Я корчился перед ним, обливаясь слезами и кровью, но и этого ему показалось мало. Чтобы буквы смотрелись ярче и рельефнее, он натер их перцем. Естественно, произошло воспаление; изрезанная кожа вздулась и нагноилась, буквы превратились в незаживающие мокрые язвы, но Карим, периодически орудуя ножом, не давал им потерять первоначальную форму. Невыносимая, неослабевающая боль стала моей спутницей: я не мог сесть, лечь, не мог надеть штаны. Прикосновения к любой из букв, совершенно неизбежные при той яростной содомии, которую практиковал Карим, причиняли с каждым разом все большие муки, и я вынужден был соглашаться на любые унижения, лишь бы он не трогал букв.

Изнасиловав меня до ватного состояния, садист брал фотоаппарат, мощную лампу и начинал упражняться в фотографировании. Я покорно позировал, боясь его угроз позвать дружков или распороть кровоточащие швы. Он применял веревки, наручники, специальную упряжь для фиксации тела в нужном положении. Разыгравшаяся фантазия уводила монстра все дальше и дальше. Не знаю, сколько он потратил денег, но при съемках приходилось напяливать на себя тонкое, прозрачное женское белье, кружевные трусики, колготки, разноцветные чулки с резинками или на подвязках... Однажды он показал мне отпечатанные снимки. Увидя их, я совсем упал духом. Карим мог торжествовать: цель была близка. От него требовалось последнее усилие, чтобы окончательно отучить меня думать и роптать и превратить в вышколенную проститутку.

Понимая это, он объявил, что настал момент кое-кому стать настоящим мусульманином, и подробно описал процедуру обрезания, примериваясь ножом к тому, что собирался обрезать, е Скоро набалдашник твой будет все время открыт, и тогда ты познаешь Аллаха, или он тебя", - грубо ухмылялся Карим, а я цепенел от страха. Неудивительно, что у меня сильно повредилась психика, развился то ли невроз, то ли неврастения - плохо разбираюсь в терминах; но когда вечерами я томился в ожидании, сидя голышом перед дверью, как того требовал Карим, меня начинало колотить словно в лихорадке, и ничем не удавалось унять рефлекторную дрожь. Каждый раз я не знал, какую новую гадость он придумает. Гиперсексуальность и абсолютная вседозволенность развили его воображение; наши свидания превращались в каскад опаснейших эротических трюков с непредсказуемым концом.

Многочисленные, извращенные оргазмы отнимали последние силы, притупляли мысли, лишали чувства реальности. Потеряв счет страшным дням, проходящим в неслыханных оргиях палача и жертвы, мой мозг и тело требовали только одного - смерти. И она кружила где-то рядом в предвкушении добычи. Но Карим был на удивление расчетлив, берег меня. Работая ножом или конской плетью, тренируя мой зад водопроводной трубой или пользуясь им как пепельницей, он всегда точно определял и не переступал ту границу, за которой следовали непоправимый вред здоровью и опасность для жизни. Таким образом, мое угасание затягивалось на неопределенный срок, позорная связь незаметно изменяла внутреннее содержание партнеров, их менталитет; я уже по-собачьи привязывался к своему деспоту...