Сергей Параджанов (1924-1990)

В это время Параджанов начинал работу над фильмом "Чудо в Оденсе" ("Арменфильм") по мотивам сказок Ханса Кристиана Андерсона. Две главные роли, сказочника и Оле-Лукойе, предназначались Юрию Никулину...

Тем временем состоялся мучительный для художника закрытый суд ("У меня изъята квартира, и я лишен мундира художника и мужчины"(508)).

Формальной причиной ареста Параджанова послужили его гомосексуальные связи. К началу 1970-х Сергей Параджанов стал творцом с мировым именем, известным своим эпатажным поведением. Особенности сексуальной натуры Параджанова не были секретом для его близкого окружения и часто становились объектом шуток самого мастера. Как-то в интервью одной датской газете он заявил, что "его благосклонности добивались десятка два членов ЦК КПСС". Шутка обошлась дорого - пятью годами заключения с конфискацией... И все это время киноэлита, а вслед за ней и обыватели тоже по-своему "шутили": "...посадили за изнасилование члена КПСС".

...Посадили автора около десяти документальных лент и на то время пяти художественных фильмов, среди которых "Тени забытых предков"(1964) и "Саят-Нова"[Цвет граната](1967-69), принесшие их автору признание, призы Британской академии, фестивалей в Риме и в Мар-дель-Плата.

Конечно, теперь да уже и тогда было ясно - дело сфабриковано. Сфабриковано так топорно, что еще за несколько месяцев до ареста приятели предупреждали Параджанова - "Тебя арестуют как педераста"... В обвинительном заключении фигурировала фамилия члена КПСС некоего Воробъева, но были и другие. Впрочем, кто-то потом от показаний отказывался. Кто-то после бесед со следователем вскрывал вены... Это все объяснимо: в советском общественном сознании гомосексуализм находился в ряду самых гнусных "преступлений" или психических отклонений. Клеймо пидора или фаллососа (вот такое словечко придумал кто-то из ангажированных социальным заказом совковых специалистов) опускало любого на деклассированный уровень. На этом уровне, в зоне, оказался тонкий художник Параджанов.

О его гомосексуальности и после смерти гения вспоминают и говорят неохотно, особенно родственники. Настораживает стремление представить его увлечение мужчинами исключительной фабрикацией спецслужб. Смелости сказать правду среди немногих хватило у одного из близких друзей Сергея Параджанова кинорежиссера Романа Балаяна: "Пока его дело добиралось до тюрьмы, кем-то запущенный слух долетел до нар: посадили педераста. На самом деле сегодня таких, как Параджанов, называют бисексуалами. Таких в зонах немало..."

Тюрьма стала для Параджанова еще одной вехой в печальном развитии его жизни. Сумрачной она казалось ему всегда, отсюда - стремление к карнавалу, к украшательству действительности. В 1988 году в одном из интервью он так говорил о себе: "Биография... Я не очень-то помню мою биографию. Что моя биография? "Дард" (арм. - горе, печаль) - вот это вечная ее форма. Сейчас, в последнее время как третий арест прошел, я как-то могу что-то суммировать, обернулся - вижу старость. Это я ощущаю мои 63 года. Мой профессор умер в 43. Человек, у которого я учился - Савченко, великий мастер советского кино умер в 43 года. Для нас он был тогда старый человек. Мы все были молодые двадцатилетние юноши: Алов, Наумов, Хуциев, Миронер, Бережных".

30 декабря 1977 года Сергей Параджанов был освобожден из заключения в Перевальской колонии. Спустя 15 лет Юрий Ильенко, друг режиссера и оператор "Теней забытых предков" снял фильм в трех тюрьмах Параджанова. Едва ли не большая часть съемок прошла под Перевальском. Фильм назывался "Лебединое озеро. Зона".

С июня 1974 года по декабрь 1977 года Сергей Параджанов писал письма - сыну Сурену, жене, матери, друзьям. Собранные вместе они составили своеобразный "Дневник узника" - яркое свидетельство внутреннего сопротивления художника действительности и самому себе...

Попав в зону, Паражданов оказался в пространстве зла. Он понимал безосновательность большинства обвинений против себя, но признавал и другое - "...свои противоречия, эксцентрику, патологию и прочее, прочее..."(405), "я не говорю о своей вине. Она скорее клиническая, чем уголовная"(429). В этом смысле примечателен интерес Параджанова к творчеству Пьера Паоло Пазолини(1922-1975), смерть которого потрясла художника...

Уже в пятом письме с зоны к жене Светлане (октябрь 1974) он просит ее непременно найти и прочитать том Корнея Чуковского с "Оскаром Уайльдом" - "...это не случайное совпадение, а неизбежность"(413), спустя год повторяет и повторяет ей эту мысль: "тебе надо прочесть: Чуковский К., глава "Оскар Уайльд"(442). Твердит о том же Роману Балаяну: "Рома! Прочти, пожалуйста, Корнея Чуковского III том - Оскар Уайльд, - ты все поймешь. [...] Это просто страшно - аналогия во всем"(427).

Но в то же время первые месяцы в тюрьме он еще надеется на возможность скорого возвращения. Какое-то время настроен решительно и к своему клеветнику Воробьеву ("остаток своей жизни я посвящу его уничтожению"(431)), потом изменяет свой тон, добиваясь от последнего повинной - "...у меня в отношении Воробьева совесть чиста"(438). Но через год изоляции прошение о помиловании пишет сам - "Предъявленные мне обвинения и осуждение мной глубоко осознано"(439).

И, действительно, принятие некой вины, которая лежит на нем перед близкими ему людьми поселяется в сознании все прочнее, но в основе ее - вины - он не признает "...ничего, кроме патологии"(441). Он все больше задумывается над природой преступления, наблюдая за характерными типами тюремной жизни, в том числе за лагерными гомосексуалистами. Даже создает небольшой рисунок "Петухи-гомосексуалисты".

Естественно, заключенные знали об "особой" статье Параджанова. "Лагерь больше, чем Губник. Озверелые. Неукротимые. Моя кличка "старик". Подозрение, кто я! И зачем я. Я или меня. Если меня, то могут убить"(460).

Или вот... "...голубые, златокудрые твигги с холеными руками и еще небритые. Они, "мужчины", появляются тут, и их усыновляют "воры в законе", превращают их в фавориток и слуг (шестерки). Это можно прочесть и не только тебе, и другим - сыну и деду. Он должен понять, что, только собравшись в самом себе, он может перескочить "период мутации", юношеского кризиса и детских патологий"(501).

Тем не менее, все это - "предательство, вши, сифилис в лагере, гаремы гомосексуалистов, прогоревших в картах..."(530) - осваивалось Параджановым именно в кругозоре его восприятия как художника. Собственно, иного восприятия, бытового или жизненного, быть в полной мере не могло. Параджанов, конечно, очень скоро стал приспосабливаться к зоне в той степени, в которой вообще можно привыкнуть к насилию. Он усвоил ее некоторые неписаные законы - подмазать, подсуетиться... Он пытается использовать свои связи с волей, чтобы достать для начальника то какой-то дефицит, то, например, пленку с записью Высоцкого - это уже настоящая валюта. Но и здесь не все получается.

Все пять лет Параджанова преследовал шлейф "его" статьи. Нередко за решеткой не верили, что с ними знаменитый режиссер. Из лагеря в лагерь перебирался слушок - "...однофамилец Параджанова - старик, храпит, обвинен в п..."(521).

Но все же самый яркий и символичный образ мужского братства Сергей Параджанов нашел в тюрьме. Речь о сценарии "Лебединое озеро. Зона". Его Параджанов называл своим "последним сценарием". В нем вообще очень много до простоты прозрачных символов... Остановимся на одном - самом главном.

Мент, "овчарка", дает свою кровь "шерстяному", привилегированному зэку. Последний становится "грязным человеком" и может вернуться в барак "только через петушиный гарем... когда будет опедеращен..."(361).

Мать мента признает "шерстяного" своим сыном, а мент братом. Он незаметно подкладывает зэку письма, сообщая, что их общая мать добилась освобождения и оно близко. В ту же ночь суд "шерстяных" объявляет "шестяному", что он должен плюнуть в лицо контролеру, который дал ему кровь.

В последнем сценарии Параджанов поет гимн братской мужской любви, которая вырастает в зоне между ментом и зэком.

Вырастает там, где правит бал сборище воров, торбохвостов, картежников.

Светлая всепроникающая любовь-радость-доброта была основой мировидения Сергея Параджанова. Именно она стала и одним из источников его бисексуальности.