Зовут меня Леша. По фамилии - Сироткин. Говорят, что симпатичный. И жить бы мне, не тужить, как вдруг - бах-бабах! - гром среди ясного неба. Повестка пришла, мне в армию идти надо, служить на пользу Отечества. Накрасился я для такого случая, серьги-кольца нацепил, прихожу в военкомат при полном параде и сначала издали, намеком...

- Я, - говорю, - человек сугубо штатский, изнеженный...

А они мне:

- Ничего, в армии хошь не хошь, а возмужаешь!

Я намекаю прозрачнее:

- С детства, - мол, - к эполетам неравнодушен.

Они обрадовались:

- Вот, - говорят, - и хорошо, будет тебе стимул, чтобы перед начальством жопу драть!

Ну, вижу, ничем их не проймешь, пора крыть козырем.

- А это вы, - говорю очень вкрадчиво, - в самую точку попали, насчет жопы.

- Как так? - они удивляются.

- А так, - отвечаю, - "голубой" я, а потому в армию вашу идти никак не могу!

Так что бы вы думали? Они мне так и не поверили!

- Ой, брось ты, Сироткин, дурика валять, - говорят. - Как в армию идти, так все вы враз "голубые", а как за отсрочку минет отстрочить, так "натуралы" гребаные! Знаем, не проведешь...

И уж как я ни вырывался, как ни кричал, что готовый за пожизненную отсрочку тут же со всеми и расплатиться, в солдаты меня взяли.

И началась у меня не жизнь, а семь пыток египетских.

Первая - налысо побрили. Я как в зеркало глянул, так сразу на парикмахера со страху вскарабкался. А потом, когда признал себя-то, слезу пустил. Изуродовали, гады, ну вылитый Фантомас получился!

Вторая - косметику и побрякушки все конфисковали, последней красоты лишили.

Третья - мыться здесь в общей бане заставляют, среди голых мужиков. Я уж и не знаю, где шайкой прикрываться: спереди или сзади?

Четвертая - в туалет строем гоняют, строго по часам. А что у меня на туалет, может быть, условный рефлекс, и я там пописать толком не приучен, так это никого не колышет.

Пятая - стойка по команде "смирно". Я ж ведь, когда вокруг столько молодых парней, да еще и в форме, спокойно стоять вовсе не могу! Глазки строю, телодвижения позволяю себе всякие...

Шестая - это отбой. Лежишь в темноте, сверху - мущщина, а никакого толку. Даже руки заставляют поверх одеяла класть, как в детском саду.

А уж седьмая, самая ужасная пытка - это наш командир Чурбаков... Грозный, строгий, а, главное, точнехонько в моем вкусе: голубоглазый, блондинистый такой, а в штанах-то - ой-ой-ой! - я даже, по первости, думал, что у него туда граната завалилась. Случайно.

Словом, он мне сразу очень понравился, а я ему - ну ни капельки, даже обидно. Говоря честно, он меня просто возненавидел. Никакой ласки от него, одни пинки да придирки. Только с утра до вечера и слышно: "Рядовой Сироткин - туда! Рядовой Сироткин - сюда... Так и эдак, разъэдак и растак!" А, главное, вечно по фамилии, а Лешечкой - ни в жизнь! Обидно мне было до чертиков. Не командир, чурбак бесчувственный!

А тут нас еще и на учения послали. На пересеченную местность. Выстроил нас Чурбаков на этой местности и боевую задачу объясняет:

- Приказываю, - орет, - занять объект № 69 и укрепиться в нем. А поскольку объект этот представляет собой памятник архитектуры XVIII века, бывший дворец княгини Шаховской, то попрошу всех соблюдать повышенную осторожность в целях сохранения и без того уже разрушенного здания. Посему слов на стенах не царапать, в фонтан не мочиться, а по надобности бегать за конюшню. Цель ясна?

Ну, все заржали, мол, ясно. А я так громче всех, ведь в кои-то веки Чурбаков меня не помянул. Но тот сразу же про меня вспомнил и говорит:

- А тебя, Сироткин, мы в разведку пошлем. Чем скорее мы от тебя, пентюха, избавимся, тем нам же потом легче будет!

Делать нечего, стали меня в разведку снаряжать, как велено было. Костюм камуфляжный напялили, веточек повсюду навтыкали, а поверх всего еще и грязью измазали для пущей маскировки.

И пополз я по-пластунски аж до самого усадебного крыльца. Добрался кое-как, по ступенькам вверх заполз. А там грязища, пылища прямо-таки вековая, все углы в паутине... Я ползти побрезговал. Поднялся, отряхнулся, а что дальше делать - убей, не знаю. Вдруг вижу - на плече у меня лягуха примостилась, здоровущая, как черт! А я их страсть как боюсь, что тех, что других. А она еще вдруг как квакнет! Взвыл я от страха, руками замахал, да так и сел на сундучок какой-то, что посреди залы стоял. Видно, пер его кто-то, да не спер, бросил.

Заиграла тут из сундучка приятная музычка, точно колокольчики затренькали, и сундучок тот на части сам собой подо мною развалился. Я от неожиданности на пол шлепнулся, еле-еле поднялся. Потом гляжу, а сундучок-то не пустой! И чего там только нет: бусы-брошки, чулочки-перчаточки, а, главное, платье бисерное, шляпка, ну и зонтик в тон.

Я про лягуху и про задницу свою отшибленную уж и думать забыл, даже прослезился от привалившего счастья! Вот, думаю, пока не видит никто, душу отведу. Карманное зеркальце достал, которое утаил себе на радость, и давай краситься, пудриться да наряжаться! Умели все-таки раньше одежду шить - все мне впору пришлось, да к коже так и льнет! Чулочки ноги щекочут приятно, перчаточки мяконькие каждый пальчик обволакивают, а больше всего мне платье пошло. Я в нем - точь в точь Наталья Николаевна Гончарова с известного портрета. А уж со шляпкой да зонтиком - и того лучше!

"Ну, - думаю, - в эдаком виде не грех и по парку прогуляться, как настоящая княгиня! Хоть утешусь, а то до жути обидно, что командир Чурбаков меня на верную гибель послал, собака!"

Зонтик раскрыл кружевной и пошел, по-княжески плавно бедрами покачивая. Иду, листвой опавшей шуршу, зонтиком верчу и настроение у меня такое лирическое-лирическое, такое щемяще-нежное.

"Эх, - мечтаю, - сюда бы полк гусар!"

И вдруг слышу сзади:

- А ну стой!

Я чуть в штаны, пардон, то есть в платье не наложил со страху, потому как голос узнал сразу же. Приметный басок, властный, аж до лопаток продирает!

- Стой, тебе говорят! - Чурбаков кричит. - Щас подбегу!

Не стал я дожидаться, когда он подбежит, да как припущу что есть сил, только платьице бисерное меж стволов золотой рыбкой мелькает. Бегу уж из последних сил и слышу за спиной - бух! бух! - лупят сапожищи по мощеной дорожке! И все ближе, ближе! Уж и дыхание слышно, прерывистое, но еще вполне сильное. Я глаза зажмурил, думаю: "Будь, что будет!" - остановился и руки вверх поднял. А Чурбаков на меня сзади налетел, схватил как есть и на землю повалил.

Я толком не сообразил, не успел просто, а когда он мне подол задрал, да во что пришлось палку вдул, тут до меня и дошло, что обознался командир-то!.. Но лежу, как мертвый, не дышу и даже шелохнуться боюсь, чтобы счастье свое не спугнуть.

А Чурбаков знай себе трудится, что твой станок сверлильный, только пар валит! Аж взмок он весь бедненький, но все равно рычит и дергается. Наконец, утомился он и прямо на меня так и рухнул всем телом своим богатырским, могучим. Тяжело мне стало, но сколько мог, столько терпел, а потом тоненьким голоском пищу деликатно:

- Товарищ командир, вы бы подвинулись, дышать нечем...

Он аж в воздух взвился от ужаса, будто ту мою лягуху увидал. Но молодец, нашелся быстро.

- Рядовой Сироткин, - спрашивает, - почему не по уставу одеты?

А я тоже не из простых.

- Это маскировка, - отвечаю, - вы ж меня сами в разведку на верную гибель послали!

- Верно, - Чурбаков соглашается, - послал...

И молчит обалдело. И как отмазаться - не сообразит никак. Жалко мне его стало: большой мужик, сильный, красивый, а со словарным запасом - туго.

- Ладно, - говорю примиряюще, - дело житейское, жениться не заставлю. Наша святая солдатская обязанность - старшим по званию честь отдавать!

Смотрю, от этих слов моих Чурбаков вдруг побелел весь, нижняя челюсть у него затряслась, а из глаз голубых слезищи градом так и катятся, так и катятся.

- Ой, - шепчет он сквозь слезы, - Лешечка, я ж в первый раз мужика-то...

Я так обалдел, что он меня по имени вдруг назвал, что всякая субординация у меня из головы начисто выветрилась. Сгреб я командира за плечи, к груди своей прижал, по спинке глажу ласково и приговариваю:

- Ничего-ничего, это дело наживное. Да и в первый раз - не пидорас, товарищ командир... Повторить бы надо!

Тут Чурбаков подуспокоился, слезы вытер, в подол мне высморкался и говорит:

- Слушай, Лешь, а зови ты меня просто Сашей. Не при всех, конечно.

- Ладно, - отвечаю, - Сашенька, то есть, товарищ командир.

- Отставить, рядовой Сироткин, - Чурбаков обиделся, - я ж велел тебе меня по имени звать!

- Так то наедине, - возражаю, - а не при всех, а наши-то вон они, уж, почитай, минут двадцать на нас любуются.

Командир с земли как вскочит!

- Ах ты, черт! - ругается, и давай на себе форму поправлять да одергивать, словно горничная какая-нибудь, которую с лакеем застукали.

Обидно мне за Сашу моего стало, что он так стесняется, будто я урод какой.

- Не суетись, - говорю, - товарищ командир, народ у нас не завистливый. Тебя уважают, меня любят, так что не боись, не донесут. А кто вякать будет, тому я знаю, чем рот заткнуть!

Вижу, Саша мой унялся, опять посуровел и говорит официально:

- Рядовой Сироткин! Объявляю вам благодарность за успешно проведенную разведку! Переоденьтесь и встаньте в строй!

А сам мне подмигнул, залихватски на каблуках развернулся и к нашим пошел чеканным шагом. А те уже просто усыхают от смеха! Да и я тоже заливаюсь так, что слова сказать не могу. Но потом в руки себя взял и как крикну басом:

- Товарищ командир!!!

Чурбаков обернулся, смотрит так недоуменно, ничего понять не может. А я ему:

- Вы бы инструмент свой прибрали, да ширинку застегнули. А то ребятам завидно...

Сказал и обмер.

"Ну, - думаю, - сейчас и грянет буря!"

Но нет, гляжу, Саша мой костюмчик оправил, хмыкнул и дальше командовать пошел.

И зажили мы с ним счастливо, хоть и послаблений по службе мне так и не было. Только с утра до вечера и слышно: "Рядовой Сироткин - туда! Рядовой Сироткин - сюда! Так и эдак, разъэдак и растак!"

Но любил меня Чурбаков, ох как любил! Даже всплакнул при всех, когда я в дембель плавно так уходил. На сверхсрочную остаться уговаривал. На контрактной основе. Но я не согласился. Я - не жена декабриста, чтобы всю жизнь проторчать в заштатной военчасти в офицерских любовниках.

Чурбаков мне теперь пишет часто-часто, фотки свои шлет, а в отпуск в гости собирается. А еще пишет, что в армии сейчас с новобранцами трудно, жуткий недобор. Только в его часть - конкурс. Десять человек на койко-место. Как в МГУ!