1

Прошло чуть больше недели. Через слухи и общих знакомых стало известно: Юра уехал из города, по-видимому, в Москву. Вадим чувствовал себя почти так же, как в первые дни новой жизни. Лежал на кровати в пустой, давно по весну проплаченной комнате на Чапаева, куда уже было и не думал вернуться, до полудня, иногда что-нибудь готовил, на работу не ходил. Но время, как ни странно, шло быстро.

Ближе к марту, ни с того, ни с сего, неизвестно как узнав адрес, пришел Олег. Вадим удивился, накормил, обрадовался. Олег достал пачку исписанных листов и сообщил - собирается снимать на домашнюю камеру фильм. Спросил, не сыграет ли Вадим одну из ролей. Пачку листов - сценарий - оставил.

Девушка укрывает мальчика одеялом, садится на край постели возле него. Поправляет одеяло, гладит по голове, встает. Мальчик: "Ты думаешь, будет луна сегодня ночью?" Девушка: "Наверное, будет". Уходит. Мальчик: "Поэтому в саду привязали собак..."

Девушка и парень подходят к деревенскому дому. Настроение - радостное нетерпение. Парень достает ключи, открывает дверь.

Дрова в печи. Парень поджигает бересту, поднимается с корточек. Девушка сидит закутавшись, ей холодно.

*

Мальчик проснулся, лениво встает с кровати, одевается, выходит из комнаты. В коридоре, на кухне, в других комнатах тихо и темно. Мальчик слегка обижен. На кухонном столе записка, что-то вроде "Отец на работе, я вернусь завтра, ешь - предположим - кашу". Подпись - имя девушки(?).

Мальчик включает телевизор. Заметил, что в видео - кассета, уже сидя с ногами в кресле. Нажал на пульте play. На экране девушка (в смысле, не какая попало, а та самая, не хочется писать слова "девушка", "парень", "мальчик" с больших букв, и так все плохо) целуется с парнем. Мальчик напуган, но не тем, что видит, а самим фактом наличия записи (изобразить?). Оглядывается на дверь. В телевизоре интенсивность ласк нарастает. Мальчик жмет на перемотку, затем включает снова. Крупным планом - рука девушки. Парень затягивает жгут, вводит иглу в вену, поршень на себя - в шприце кровь (шприц крупно). Распускает жгут, вводит содержимое.

*

Вводит содержимое, целует, протягивает свою руку. Теперь все наоборот - укол ставит девушка.

Девушка и парень, обнявшись, спят. Темно. Стук в дверь - они не слышат. В дверь уже колотят кулаком.

Парень резко вскакивает с кровати, разбуженный шумом, натягивает джинсы, спросонок растерян. Выглянул в окно. Будит девушку: "Там твой брат, кажется". - "Как брат?"

Открыли дверь - входит мальчик. Девушка: "Ты откуда? Весь продрог..." Берет его за плечи, ведет в глубь дома. Парень закрывает дверь и остается стоять возле; девушка удивленно слушает, что ей шепчет брат. Парень - недовольство на лице - видит, как тот что-то объясняет, показывает видеокассету - достал из-за пазухи.

Парень сидит на кровати, курит.

*

Замедленно льется горячая (?) вода из (ковша, кувшина), струя делится на струйки поменьше, капли. Они разбиваются на брызги о голову мальчика и тут же разглаживаются рукой девушки, растекаются. Мальчик присел, обняв колени, наклонив голову вперед. Девушка льет воду ему на спину. Вода стекает блестящими дорожками. Девушка выпрямляет мальчика за плечи, незаметным движением просит подняться. Большим полотенцем, укрывающим, как простыня, всего брата, долго вытирает его, потом заворачивает в такое же сухое, потом еще в огромный для мальчика банный халат, на ноги - тапочки, на голову - полотенце поменьше. Чувствуется жара. Может быть, по лицу девушки стекает пот. Она говорит: "Главное - не простынь", ведет брата из бани в дом, по дому, проводит мимо парня, который лежит на кровати с сигаретой и задумчиво, излишне демонстративно, смотрит в потолок. В другой комнате девушка помогает мальчику выбраться из кокона, расправляет постель. Мальчик роняет последнее полотенце и впрыгивает под одеяло. Девушка укрывает его до подбородка, гладит по голове, может быть, целует. Выключает свет и уходит.

Дальше Вадим читать не стал, просто просмотрел. Там было что-то вроде из Бергмана потом. "Постмодернизм, блядь, - подумал Вадим - одни цитаты", и согласился - в сущности, было все равно, а Олег нравился, да и принялся он симпатично картаво объяснять смысл.

2

Наступило новое лето.

Как и обещал Олег, на Кленовом бульваре Вадиму не удивились, естественно, и не обрадовались, просто впустили, всей компанией стали за руку с ним знакомиться. Вадим вошел в комнату. Там еще человека три сидели за компьютером, пара девушек валялись на диване. Было открыто окно с непрозрачными от пыли стеклами, но все же табачный дым не уходил. Вадим лег спать за стеной на шаткую раскладушку.

Утром его разбудило солнце и одевавшаяся, прыгавшая почему-то то на одной, то на другой ноге девушка, похожая на Ренату Литвинову. Чувствовалось, как наступает жара. "Две проблемы - подумал Вадим - пекло и Детская Олимпиада". Из-за нее милиция лишний раз могла документы проверить.

В первом же киоске "Союзпечати" Вадим купил себе карту Москвы. Проехал две станции на метро, на третьей - Новокузнецкой - поезд покинул и по переходу - на Третьяковскую, где позавтракал бурритос. Затем по улице, оказавшейся Ордынкой, вышел на Пятницкую, прямо к "Лавке Сытина". Тамошняя продавец, вежливая такая женщина, Юру по фотографии не узнала. Вадим купил четвертый том Бродского за пятьдесят рублей. В "Ad marginem", 1-й Новокузнецкий переулок, продавцами случились молодые, не в себе, поэты, что-то озабоченно читающие с бумаги и по памяти друг другу и про себя и почти не следящие за книгами. Фотографией Юры и вопросами Вадима заинтересовались, однако не вспомнили ничего.

Через пару кварталов и поворотов, следуя карте, улица Бахрушина, магазин "Графоман". Рядом вокзал, куча народу, кавказцы, милиция патрулирует, а здесь - тишина и покой, нет даже вывески и почему-то приятная такая накрывает дом тень. Продавцы - другая крайность: интеллигентные мужчины и дамы средних лет, в очках. Внушают уважение, не переставая, раскладывают, переставляют, достают, убирают товар, обсуждают дела с жестами, как ни странно, грузчиков. Предложили Вадиму бесплатно журнал "Санкт-Петербургский университет", Юру по карточке опознали, сказали - бывает регулярно, раза в неделю три, ближе к закрытию. Работают, сообщили, до семи. Спасибо раздобывшему фото Олегу - кажется, помогло.

Вадим шел за Юрой, ехал в метро за Юрой. Тот разговаривал всю дорогу со своим спутником, похожим на американца мальчишкой: забавная стрижка - слева светлые волосы длиннее, чем справа, прямой пробор, спереди острые углы, ступеньки какие-то и неожиданно коротко остриженный затылок; майка до колен, шорты. Сам Юра почти не изменился. Прежний - тонкий, стройный, не торопясь, но быстро двигается. Волосы собраны коротким хвостиком, черные джинсы, футболка, на спине рюкзачок. Радостный и чуть удивленный взгляд. В ушах серьги.

Вадима не замечали. Через станцию вышли. В переходе Вадим едва не отстал. Сколько-то проехали по оранжевой ветке. Довольно долго пешком, дворами. Пусто, жарко. Стало труднее скрываться, чем в людном метро.

Юра с товарищем зашли в подъезд, дверь за ними защелкнулась, и Вадиму пришлось сесть на скамейку и ждать. Жара заставляла внимание концентрироваться. Вадим дал ребятам некоторое время на лифт, на дверь в квартиру, поднял глаза - на седьмом этаже Юра распахнул окно. Там, высоко, видимо, все же был ветер. Из комнаты вырвалась желтая штора, затрепетала. Юра, щурясь, прикрываясь ладонью от солнца, посмотрел вдаль, затем вверх, на небо, на солнце. Заиграла музыка, какая - Вадим на своей скамейке не разобрал. В окно высунулся "американец". Разновеликие пряди смешивал ветер, но ступени прически не нарушались. От увиденного Вадиму стало чуть попрохладнее.

Подошла, встала рядом со скамейкой женщина с сумкой в руке. Достала толстый блокнот со множеством закладок. "Вы не откроете?" - кивнула на дверь подъезда, не глядя на Вадима, копаясь в своих записях. "Сам жду". Женщина, вздохнув и еще раз сверившись с книжкой, набрала, наклоняясь близко к замку, номер квартиры, нажала на кнопку вызова. Долго не отвечали, наконец - "кто там?". "К вам врач", - раздраженно, устало сказала женщина. "Кто?" - переспросил старушечий голос. "Врач!" "Ну вот", - подумал Вадим, дверь, запищав, открылась, и он вошел следом за врачихой. В темном, по сравнению с улицей, почти холодном подъезде, у лифта, долго стояли. "Трудно вам стало с этими домофонами по всей Москве?" - чтобы нарушить казавшуюся ему идиотской тишину, посочувствовал Вадим. "Да вообще..." - женщина-врач возмущенно покачала головой и шумно выдохнула.

В лифте после "вам какой - седьмой - и мне тоже" возобновилось молчание, которое, впрочем, уже нельзя было назвать тишиной - в замкнутом пространстве шум механизмов ощущался даже не ушами, а чем-то внутри головы, как псевдогаллюцинации. Вадим немного удивлялся: совпало же - на седьмой обоим. Женщина же почему-то насторожилась, не сводила с попутчика взгляд искоса, из-под челки, пытаясь тщательно скрывать его, запуталась в том, что нужно делать, стала перебирать выдающийся свой блокнот красивыми пальцами с некрашеными короткими ногтями, смотрела уже с явной опаской, наконец решившись. Мышцы напряжены, адреналин в крови, пятна какие-то пошли по лицу.

Не зная точно номер квартиры, Вадим направился в секцию, противоположную той, в какую пошла врачиха. Нажал на верхний звонок, рядом номер 147, кажется. Открыл, ничего не спрашивая, "американец". За его спиной, через коридор с велосипедом на стене и мешками в углах, Вадим увидел Юру: стоит на цыпочках в дверном проеме, руками ухватившись за - как называется верхняя перекладина дверного проема? косяк? (ага, типа - гул затих...) а боковая? - стоит и покачивается. "Вадим, привет!" - крикнул Юра, разглядев, кто пришел, и заулыбался, отцепился от дверей, шагнул навстречу. Вадим аккуратно обошел "американца", задел велосипед и под изданный тем гул, предупреждающий о возможном падении, заговорил.

- Привет. Я соскучился адски. Как жизнь? Можно я дотронусь до тебя? - последнее - уже обнимая улыбающегося Юру.

Через несколько быстрых, дерганых, как в кино, поцелуев, Вадим понял, что ощущал и встречные движения, перестал быть испуганно-серьезным, тоже улыбнулся.

- Поговорим часа два? - спросил Юра и, высвободившись, пригласил: - Проходи.

Зашли в квартиру. Последним - удивленный, тоже с весьма киношным видом, с буквально округлившимися глазами, с вытянувшимся лицом - "американец".

Утром Вадим снова был разбужен ранним жаром московского солнца. Нечто похожее вспоминалось только из детсадовских времен: одинокий луч сквозь занавеску заставляет проснуться, а за окном еще чувствуется прохлада, запах города, приятный в начале дня, хотя и отдает почему-то помойкой, не ощущаемой потом, когда поедут машины; скоро нужно идти с мамой, отцом или братом за руку, ёжась от утра в коротких штанах и майке, предвкушая жару, подступающую с каждой минутой. После, когда началась школа, летом - каникулы, Вадим никогда больше не открывал глаза по утрам от обжигающих первых лучей солнца. А здесь, в Москве, уже второй раз - каждый пока что день.

Юры рядом не оказалось - пустая постель. Но кто-то гремел посудой на кухне. Вадим усмехнулся - все в этой столице не так, даже обменялись с Юрой исполняемыми по утрам ролями; затем, потянувшись, задел пирамиду из книг на подоконнике - те посыпались на кровать. По голове Вадима ударило Жидом. Хохоча, он вышел на кухню. У плиты возился "американец", как вчера выяснилось, по имени Владик. Вадим от неожиданности громко и резко спросил - получилось спросонок хрипло:

- А где Юра?

- Ушел в магазин.

- Это его квартира?

- Его. - Владик оставил в покое будущий завтрак и, как вчера, удивленно принялся глазеть на Вадима. Тот задал еще вопрос:

- А где мать Юры?

- Не знаю... На работе; в командировке - я ее редко видел, пару раз всего, - выдал длинную фразу "американец" и, как бы чувствуя себя после этого вправе, поинтересовался: - Ты кто? Его любовник?

Вадим прочистил, кашлянув, горло, чтобы не хрипеть, почесал лоб и сказал - "да".

"Американец" тоже почесал лоб, перестал почему-то удивленно округлять глаза и утвердительно, однако, как Вадиму показалось, с нотками все же одновременно недоверия и даже восхищения, что ли, заявил: "Ты псих". Вадим отодвинул Влада в сторону и взглянул, приподняв крышку, на шкворчащее содержимое сковороды - там оказалась яичница с колбасой и помидорами, очень неплохая, и опять хрипло - простыл? - сказал то же самое - "да".

Вернулся Юра. В магазине он купил хлеба, кефир и три ромбика пахлавы. За завтраком молчали. Лишь несколько раз Юра или Влад что-нибудь говорили строго друг другу - по крайней мере, Вадим не понимал смысла разрозненных фраз. После они отправили Вадима в комнату, сказали - посиди, посмотри телевизор, а сами остались на кухне. Сквозь новости культуры, звон тарелок и шум воды прорывались куски разговора. Казалось - что-то неприятное в третьем лице.

Вадим вышел на балкон. Собирался дождь. Маленькая девочка спешно выгуливала ротвейлера. По соседнему балкону, наоборот, в одиночестве гуляла белая кошка. Радость, подъем вчерашнего вечера почему-то забывались, затуманивались, удерживались в памяти только усилием. Юра, встав сзади, не стал класть на плечо руку и сказал с московским акцентом:

- Просто удивительно, как это ты его не убил.

- Кого?

- Влада.

Вадим, помолчав, обреченно разозлился, обозвал Юру экспериментатором хуевым и констатировал про себя: впервые, что называется, реально на него наорал.

Зазвонил телефон, и Юра надолго заговорил о литературе. На балкон вышел Влад, пожал плечами и закурил. Слышно было, как Юра несколько раз заявил, что "Мамлеев - это скучно". Начал накрапывать дождь. Его первые капли в многодневной пыли напоминали плевки. Девочка не могла заставить суку-ротвейлера пойти домой. Кошка на соседнем балконе нюхала оранжевые цветы, густо пачкая в пыльце морду, нос и усы. Глаза ее дурели, будто она нюхала кокаин. Юра нервно что-то цитировал и спрашивал, не отстой ли прочитанное. Потом сказал, что Петрушевская - лажа, Щербакова - тем более, не говоря уже об Улицкой и Токаревой. Речь явно шла про женскую прозу. "Славникову забыл", - подметил Вадим. Дождь шел уже изо всех сил. Влад курил и теребил серьгу в ухе. Выбросил длинный окурок и, свесившись, проследил траекторию. Что-то уж очень быстро его волосы от дождя промокли, потемнели, превратились в сосульки, по лицу потекла вода. Вадим взял Влада за плечи и вытер голову сушившимся на веревке махровым полотенцем. Ротвейлер, охладившись, зашел в подъезд - сзади ревущая девочка в ставшем прозрачным платье, с мокрыми косичками, тонкими, как крысиные хвосты. Влад пригладил взлохмаченные волосы, озадаченно поглядел на окружающий мир и вернулся в комнату, где Юра повесил трубку.

Вадим вежливо попрощался, съездил забрал на Кленовом вещи и еще успел на подходящий для него поезд. Соседей в купе оказалось трое - полный комплект. Усатый молодой мужчина и его дети - мальчик лет восьми и совсем маленькая, трехлетняя где-то, девочка. Они ели арбуз. Мальчик периодически говорил: "Не давай Верке арбуз, а то она косточку аспирирует", а девочка отвечала: "Не аспирирую, не аспирирую", четко выговаривая все до единой буквы. Их отец устало угостил арбузом Вадима.

3

Человек с лошадью, запряженной в повозку. Что-то говорит в дергающееся коричневое ухо, почти обнимая изнемогающее от жары животное за мощную шею. Лошадь трогается с места. Медленно пересекает тихую улицу, по которой, прячась в непрохладной тени единственного многоэтажного дома, идет Вадим. Он прибавляет шагу и видит: в повозке яблоки. И не в ящиках, а просто насыпаны на выстилающую мешковину. Хозяин лошади и, наверное, яблок идет чуть поотстав. Задумчивый мужик в заводской спецовке и светлой кепке х/б. А может, и не задумчивый, но с лицом что-то не так. Может быть, тугоухий. Лошадь сворачивает, углубляется в заросший переулок, ведущий, судя по разным мелким приметам, к реке. Мужик оглядывается на Вадима, но не заинтересовывается, если даже не разочаровывается - а вроде бы хотел что-то сказать - и идет дальше за своей телегой, внимательно пошевеливая в кармане рукой. Достает алюминиевую мятую фляжку и пьет, постепенно исчезая из поля зрения Вадима, решившего не останавливаться. Вадиму тоже хочется пить, но нечего, и приходится взамен снова вспоминать испуганного брата, ставшего высоким, красивым, с плохо выбритыми щеками и подбородком мужчиной. Домашние тапочки, рубаха в разные полоски, авторучка в кармане, испачканном фиолетовыми чернилами. Вопрос "Вам кого?" и на ответ Вадима: "Я перестал быть героем повести... романа" - крупноразмашистый тремор и закрывающаяся нержавеющей стали дверь.

Вадим пошел обратно, свернул в проулок за мужиком с лошадью. Догнал их на безлюдном пустыре. Мужик бросился бежать, запнулся, упал. Плача, лежал, закрывал голову руками. Вадим напился из его фляжки, взял бумажник - старый, советский, из потертого желтого кожзаменителя, достал деньги. Жалея лошадь, съедаемую заживо мухами, печальную-печальную, хозяина ее убивать не стал, оставил лежать на поросшей жидкой травой пересохшей земле. Спустился к обмелевшей реке. Вдоль воды шла узенькая тропинка. Вадим долго поднимался вверх по течению - где-то там вокзал. Обошел, не побеспокоив, рыжую собаку, что стерегла явно обитаемую нору, положив голову на лапы и высунув трепещущий, как флаг, язык. Увидел вдали старое казенно-розовое здание с названием города на крыше. Возвращаться на Урал не хотелось. Москва смущала обилием ментов и возможной встречей с Юрой. Оставалось захотеть в новый город, наобум, по справочному бюро. В буфете вокзала - раритет: молоко в стеклянных бутылках с пробками из фольги.

Юра взял журнал - и бумага вроде похуже, и обложка, чем до кризиса. Хотелось размахивать руками. Открыл наконец содержание и нашел - с силой от счастья выдохнув - свою фамилию. Залистал страницы так, что разгоняемый ими воздух освежал вспотевшее от страха лицо. Стоп. И снова - непорядок с дыханием и едва не оргазм. Вот.

Полежать на кровати и как следует успокоиться не удалось - позвонил с Урала Олег насчет Вадима. Дескать, не в Москве ли тот. "Пропал - говорил торопясь, картавя, заглушаемый помехами Олег, - пришел, оставил мне свой альбом и исчез..." - "Какой альбом?" - перебил Юра. "С фотографиями и историями рядом". - "Да?! Почитай", - чересчур удивился Юра. "Дорого - межгород же. Лучше вышлю". И положили трубки. "Как номер узнал?" - подумал мельком Юра и снова залистал журнал.

- Ты знаешь кого-нибудь, кого напечатали бы в шестнадцать? - спросил Влад.

- Вадиму больше. Если бы не он, я бы ничего не написал к этому времени. Иногда казалось - я его придумал и придумываю, - Юра рассуждал, собираясь за водкой в магазин, и удивлялся тому, насколько юным выглядит, поглядывая на себя в зеркало, чего давно специально не делал, или смотрел не пристально. (Однако послал всё же рукопись почтой, хотя все говорили, что лучше занести лично, и наврал, написав - двадцать лет.) Он провел пальцами по гладкому своему лицу - в зеркале на заднем плане отражался Влад с "Октябрем" в руках - и спросил себя: "интересно, понравился Владик Вадиму? Владик Вадику?" Впервые назвав, даже мысленно, своего друга, своего героя уменьшительным именем, Юра отчего-то раздумал идти за водкой, а просто включил музыку - "Калинов Мост". Под "Иволге петь" и "Ты так хотел" отмечали чаем без ничего.

4

Пришла зима, и Вадим стоял у окна. Целый день - снег рассыпчатыми хлопьями, огромные уже к сумеркам образовались сугробы синего, как и вечер, цвета. Подъехали "Жигули". Других машин за то время, что Вадим наблюдал за двором - с полчаса, - не было. И не было вообще никого. Пусто и тихо. Из окон падал свет, в котором дергались иногда тени - соседи Вадима в десятикратном увеличении. Бродячая собака, поужинав, хотела было выбраться из помойного бака, но передумала, решила, видно, заночевать, переждать пургу там, внутри. Вадим отвлекся, выпил кружку кипяченой воды, и тут-то подъехали "Жигули". Красные стоп-сигналы освещали снега, и те становились цвета сирени. Вышел водитель, молодой блондин без шапки. Открыл заднюю дверь, что-то туда сказал и занялся лобовым стеклом: расчищал нападавший снег, стучал дворниками, сбивая с них прилипший. Из задней двери выбрался ребенок в дубленке или в шубе почти до пят, с капюшоном. Поверх шубы повязан шарф. Ребенок совсем небольшой, лет пять. Вот он увидел темный предмет в снегу, поднял - оказалась корявая палка едва не в рост ребенка, но, похоже, легкая. Раскручиваясь вокруг оси, ребенок - похоже, все-таки мальчик - стал неуклюже ее метать. Выходило плохо, не больше полуметра - держал он дубину за середину, а нужно бы за конец. Потом начертил веткой на снегу овал. Не понравилось. Стал целиться из палки в отца - наскучило и это. Присмотрелся к огромной куче снега - поверх плодов труда дворника свежий - нырнул туда, провалился чуть не по пояс. Выбрался, попрыгал, провалился снова. Вадим вспомнил день рождения Володи в деревне. Мальчишка в этот момент Вадима, наблюдающего со своего невысокого второго этажа, заметил. Вадим изобразил что-то странное: то ли подмигнул, то ли почтительно кивнул, то ли улыбнулся старательно. Во всяком случае, что-то такое проделал головой и лицом. Мальчишка прицелился в него из своей дубины и, кажется, даже "выстрелил", причем без улыбки, весьма серьезный такой ребенок.

С водителем машины, которого Вадим логично посчитал отцом мальчика, тот не разговаривал. Даже, можно сказать, не обращал больше внимания. А водитель, надев белую шапочку, стоял, прислонившись к дверце, отплевывался вяло от снега и смотрел на подъездную дверь. Она хлопнула. Ребенок побежал к вышедшему человеку - ага, вот он и виден стал Вадиму - молодая женщина, красивая, мама мальчика - это точно. Несколько фраз мужчины от "Жигулей". Женщина ответила, приближаясь. Села рядом с водителем на переднее сиденье - тот первый скрылся внутри темного автомобиля. Мальчик попытки с третьей открыл заднюю дверцу и тоже влез внутрь, в последний момент выбросив свою сосновую ветку. Почти пришла ночь, и Вадим стоял у окна.