1

Вадим сидел на полу. Из зала доносилась, разумеется, музыка. Из бара - голоса. Фотоаппарат-мыльница в нагрудном кармане - не потерял. Может быть, он что-то и прояснит. Помнилось же все смутно. Глаза поднять невозможно - больно и тошнит. Перед лицом молодые, в основном - в джинсах, ноги. Лица, еще моложе, часто совсем детские, где-то высоко, в дыму, да и не перевести на них взгляд. Сами тусовщики не обращают внимания. Мало ли здесь пьяных. Почему-то болит язык. А, нет, надо же, обратили: явно к Вадиму шел какой-то кудрявый.

- Ты в порядке?

Аккуратный кивок.

- Я нашел твою женщину.

Вадим встал, на удивление легко, и пошел за кудрявым в зал. Вспомнилось, что познакомились они в сортире. Вадим стоял и смеялся над унитазом. Некто заглянул ему через плечо и, увидев причину веселья, подтвердил: "Да, филигранное дерьмо!" Вадим, просмеявшись, спросил: "Это ты мне язык прокусил?" - и получил в ответ: "Ты что, голубой?"

И вот теперь этот кудрявый заявляет, что нашел какую-то женщину. Ту, что прокусила язык?

Смутно знакомая девушка в углу темного зала. Одета в черную водолазку. Вадим протянул руку, что-то сказал, и они стали танцевать буги-вуги, как сумасшедшие. Постепенно народ расходился, раздвигался, вокруг образовалось свободное пространство. Вдруг девушка начала хохотать и не могла остановиться даже в баре, куда пришлось выйти из-за ее приступа. Рядом за столиком сидели два пьяных парня и, громко, но непонятно переговариваясь, баловались зажигалками, каждый своей. Тот, что сидел подальше от Вадима и девушки, почти неразличимый в темноте, поджег рукава своего свитера домашней вязки, стал ими размахивать и дико молчал при этом. Его сосед, наоборот, ржал. От горящей шерсти пошла ужасная вонь, как от тлеющей помойки. Девушка встала и, морщась, ушла. Вадим попытался вспомнить, сфотографировал ли он девушку, и не смог; как зовут - и не смог тоже. Тогда он пошел в туалет, на первый этаж, на лестнице потерял равновесие и полетел ногами вперед, суетливо нащупывая опору. Затем рухнул головой на ступеньки. На лестничной клетке, куда приземлилось тело Вадима, стояли, оцепенев, охранник и маленький неформальчик. Охранник, дождавшись, пока упавший откроет глаза, заявил: "Мужчина, так ведь и убиться можно!" Вадим улыбался, не зная, что сказать. Пьяный неформальчик аккуратно обошел лежащего и поднялся наверх. Вадим, собрав силы, встал и пошел своей дорогой. Ничего не болело.

Боль он почувствовал все же, в туалете - условный рефлекс? - болел язык, который, по-видимому, прокусила девушка в черной водолазке. Впрочем, существовала еще и какая-то в водолазке зеленой. В туалет вошел мордастый старшеклассник. Вадим спросил: "Это ты мне язык прокусил?" - "Ты что, голубой?" - ответил мордастый и вышел. Вместо него вошел блондин, очень юный, в кожаной кепке. Занял кабинку. Оттуда раздались скрипы губной гармошки. Вадим расхохотался. Музыка в кабинке затихла, послышалось копошение, и вскоре появился блондин - с кепкой в руках. Кепка была вся в дерьме. Играя над унитазом, он, видимо, вдохновенно тряс головой. Подойдя к раковине, музыкант начал смеяться и, переглядываясь с Вадимом, отмывать кепку под тонкой струйкой воды.

Потом Вадим и блондин спустились снова куда-то вниз, завернули под лестницу и увидели выпивающую компанию: было ясно, что пьют, но бутылки, правда, не замечались. Лишь вездесущие стаканчики из рифленой пластмассы. Кто-то играл, разумеется, на гитаре. Минут пять Вадим слушал. "Чайф", Цой. После ближайший сосед - сидели все на грязном полу - тинэйджер с удивленными глазами, в почти погибших от грязи морщинистых джинсах, черной футболке с чьим-то логотипом, а поверх - в клетчатой рубахе на два размера больше, чем нужно, извлек из-за пояса едва початую бутылку и предложил наконец выпить. Присоединился блондин в кепке, от которого ощутимо воняло. Из кармана достал закуску - жвачку "лав из". Приползла - с корточек на четвереньки и обратно - девица с крашенными зеленкой волосами, с сушеной лапкой голубя на груди. Достала из рюкзачка эротичным спьяну жестом банан. Ей налили тоже. Банан, тщательно поделенный, долго жевали - после дрянной водки. Разлили и выпили остатки. В ход пошла крохотная жвачка. Вадим нашел в кармане десятку, стали собирать еще, нужно было тысяч пять, на бутылку паленой.

Вечер прохладный, осень, и выйти из прокуренного клуба, даже если только пока на крыльцо, - здорово. Вместе с Вадимом за водкой - денег заняли у почти незнакомых возле выхода - пошел удивленный тинэйджер. Его, оказалось, зовут Юрик. "Сколько тебе лет?" - спросил Вадим. Юрик, кажется - в темноте точно не видно, - почему-то испугался или, что понятно, обиделся и ответил - шестнадцать.

Приближалась центральная улица, Вадим и Юрик вошли в последнюю перед ней длинную арку. На приличном расстоянии как от входа, так и от выхода к стене прислонилась девушка - студентка по виду, утирала иногда рукавом губы и, глядя вверх, на вогнутый, покрытый плевками и горелыми пятнами потолок, плакала: "Я такая пьяная, такая пьяная - даже звезд не вижу!"

На обратном пути Юрик поскучнел и ушел в гаражи блевать. Вернулся веселый и по обыкновению чуть удивленный. Заявил: "Классно бананом закусывать - проблевался, а во рту приятно!"

Водку под лестницей дождались не все. Только лишь блондин в кепке и какой-то парень с "Фэндером". Гитара была в чехле, но все знали, что это "Фэндер". Оказалось, гитарист этот - тоже Вадим. Паленую поллитру быстро распечатали, разлили и выпили без закуски. Поборов явно видимые спазмы, бережно придерживая тем не менее гитару, Вадим №2 завел разговор о смысле жизни.

В другое ухо Вадиму блондин, оказавшийся, вроде бы специально не представляясь, Володей, зашептал, что у Юрика - мама-терминатор, ждет его не позднее двух ночи каждый раз и будет плохо, если... Допили водку. Юрик плавно осел на пол и вроде бы заснул, только мышцы лица работали, продолжая сокращаться, кривиться от вкуса выпитого или позывов к рвоте.

- Где он живет? - спросил Вадим.

- На Юго-Западе, Амундсена, восемьдесят два, квартира сорок. - Володя, шатаясь, поднялся, сказав это, и растворился во тьме.

Прошло минут пятнадцать. Володя не возвращался. Часы на руке музыканта с "Фэндером" показывали двадцать минут второго. Умиляясь собственному великодушию, Вадим потащил Юрика к выходу, вверх. Навстречу - полузнакомый из общаги на Большакова, пьяный, дал немного денег.

Первые две машины не остановились. В приоткрывшееся окошко третьей Вадим нечаянно рыгнул, и та уехала. Зато следующая, марку которой разобрать не удалось, везла быстро и нетряско. Юрик спал, свалившись, как мешок, Вадиму на плечо и на колени затем.

Квартира сорок - на десятом этаже. Прислонив груз к стене, Вадим позвонил. Ответа не было. Позвонил настойчиво. То же самое. Наконец позвонил, как будто в доме пожар. Ничего.

Однообразно матерясь, Вадим обшарил карманы Юрика, в которых оказалось удручающе пусто. Лишь в самом последнем - конечно - нашлась связка ключей. С опаской, помня о притаившемся терминаторе, Вадим втащил Юрика в прихожую, тесную, темную, посадил на какую-то тумбочку и с замиранием включил свет, ожидая воплей мамы нового друга. Который, словно бы что-нибудь понимая, промямлил: "О, дом, родной дом...", вполне осмысленно сполз с тумбочки на пол, покрытый ковриком, и удобно улегся - калачиком, как щенок; ладони вместе и под щеку.

Квартира - двухкомнатная, небольшая - явно была пуста. Вадим, все-таки нервничая, врубил свет в комнатах и на кухне - действительно никого. Огляделся: уютно, чисто. На плите нет кастрюль с едой, но нет и грязной посуды в раковине. Возможно, хозяйка вот-вот вернется откуда-нибудь: ушла звонить в милицию... Еще раз взглянув на всю эту непривычную чистоту и порядок и на валяющегося посреди коридора Юру, Вадим решил уложить того в кровать. Вот его комната. Тахта застелена чистым бельем, на стенах портреты звезд русского рока - Шахрин, Григорян, БГ, конечно же - Кинчев, Цой; магнитофон, колонки, письменный стол, почему-то заваленный бумагами и книгами.

Юрика снова поднять, прижать к груди. Одной рукой Вадим держал почти безжизненное - только лишь очень теплое - тело, другой - расстегивал, стаскивал одежду. И - новый приступ умиления: "Ах, какой я!" Клетчатая рубаха, вонючая, грязная, снялась легко. Заношенная, растянутая футболка - уже хуже. Так - впалый живот, горячий, вздрагивает, ребристая грудь, тонкие руки в гусиной коже, пульсирующая расслабленная шея, болтающаяся голова... Затем, подхватывая и поднимая по одной ноги, Вадим сдернул кроссовки и носки - те и другие грозили сломаться, рассыпаться. Ремень в джинсах - из той же серии. Джинсы по колено покрыты слоем видимой грязи, выше - незаметной, черной на черном. Юрика в трусах - обратно пока что на пол, шмотки - в ванную, в таз, налить воды, засыпать порошком, чтобы не воняли. Однако же и сам Юрик вонял не слабей - табачный дым, перегар, рвота, пот, многоточие. Вадим снял с него последнее - плавки в мелкую полоску, бросил в тот же таз, и на руках - левая на спине, возле лопаток, правая у коленей - понес в ванную. "Какие там шестнадцать лет, - усмехался, улыбался Вадим, - тринадцать, четырнадцать..." Незрелый, худой, гладкий - пресловутых мускулов нет будто бы вовсе, немного и заметных волос на теле - взрослых, темных, закрученных. Сильная лампа осветила лицо - ни волоска, ни пушинки над губой.

Уже когда Вадим смывал мыльную пену, розовый и чистый - но запах перегара даже сквозь аромат мыла - Юра наконец открыл глаза, посмотрел вокруг, смахнул ладонью заливающую взор воду и вдруг начал дрожать и крупно стучать зубами. Вадим вытащил его из ванны, вытер сдернутым с крючка полотенцем, но вытер плохо, второпях, вспомнив о маме-терминаторе, и отнес в комнату, положил на тахту, укрыл одеялом. Успев подумать: "Как бы он не захлебнулся, если начнет блевать", Вадим устало рухнул - потемнело почему-то даже в глазах, ослабели ноги - в кресло возле письменного стола, заметил, что весь спереди мокрый - рубашка, брюки, заснул и проснулся уже утром.

Юра не захлебнулся, спал, сопел все в той же позе - калачиком, ладони под щекой. Вадим испуганно заглянул в другую комнату, на кухню, в ванную - матери не было. Поставил греться чайник, дождался свистка, быстро выключил, чтобы не разбудить спящего. Налил себе в большую красивую кружку кипятка, бросил пакетик чая. Выпил, обжигаясь. Вернулся в комнату.

Юра стоял на тахте и потягивался, прогнувшись назад. Совершенно не похожий на себя вчерашнего - сегодня утренний, аккуратный, даже красивый. Голый. Или нагой, обнаженный. Можно сказать. Не удивился, спросил: "Ты здесь ночевал?" Вадим кивнул. "Приволок меня?" - "Да" - "Спасибо. Раздел, отмыл..." Юра наклонился, почесал, морщась, затем рассмотрел ссадину у щиколотки. Улыбнулся. Не стесняется. Спрыгнул с тахты, встал лицом к окну, замер. "А где твоя мать?" - Вадим, сказав это, подошел. Юра снова потянулся, едва не касаясь животом стекла, покрытого осенними каплями. Гибкий. Молчит. Вадим погладил приблизившуюся спину - с отращиваемых волос, мягких, черных, на затылке провел осторожно рукой до копчика. И даже почувствовал - бьется сердце. Слабее, сильнее, слабее. Высокий, ритмичный, чистый звук, вибрацией через тело - к чужим холодным пальцам. "Спасибо" - опять сказал Юра. Вадим левой рукой провел по груди - снова бьется сердце, по животу - дыхание. Все глубже.

Рука спереди, рука сзади - перенес Юру обратно на тахту. Из-под нее виднелись неравномерно пыльные книги.

2

Прошло три недели. Близилась зима. Вадим жил у Юры на Юго-Западе, ездил через весь город на работу, потерявшую всякую помимо финансовой привлекательность - сидеть над фотографиями не было времени, да и не доставляло удовольствия. Пленку, снятую в клубе, Вадим проявил. Из знакомых оказался лишь кудрявый, остальные лица - чужие, часто будто одинаковые. Девушки, прокусившей язык, нет. Юрика тоже. Его Вадим не фотографировал и сейчас.

Иногда в гости приходил блондин Володя. Пару раз - с какими-то еще мальчиками, похожими на Юру в ночь знакомства с Вадимом - грязные сознательно и основательно, всегда готовые выпить, но не умеющие, испуганные на улице и в подъезде, вечно высматривающие опасность.

Вадим готовил еду, деньги были - для кредиторов он исчез; покупал пиво, редко водку. По пятницам ходили в клуб, слушали не умеющие в большинстве своем играть группы, знакомились с их участниками, выпивали. Юру чаще всего приходилось тащить домой точно так же, как в первый раз.

Мать Юры не появилась. Разговоры на эту тему он игнорировал, просто молчал, молчал, чтобы было видно - сейчас обидится.

Из квартиры, кроме как в клуб, Юра, кажется, не выходил. По крайней мере, когда бы Вадим ни пришел - тот всегда был дома, чаще всего в своей комнате - за столом что-то писал (записи эти Юра так быстро и испуганно прятал в запираемый на ключ ящик, что Вадим даже не спрашивал о них), или на тахте, лежа на животе или на боку, изогнувшись, читал. Книги под тахтой валялись вовсе не те, которые Вадим ожидал - не фантастика и не Толкиен. Попадались Кафка, Гессе, Моравиа; Акутагава с Оэ и Мисимой; Маркес, Кортасар, Борхес; Вильям Берроуз; Виан; лежали зачитанные три тома Довлатова; россыпью - толстые журналы. Глубже, ближе к стене, Вадим не доставал - нужно быть тонким и гибким, как Юра.

В общем, прошло три недели, шла четвертая. Ноябрь заканчивался, но похолодало резко, за ночь. Выпал снег. Отопление не работало. Пока Вадим неумело заклеивал, утеплял окна, Юра успел простыть. Заболело горло, выше тридцати восьми поднялась температура. Вадим, не надеясь на свои знания из прошлой жизни, собрался вызвать врача, оделся, хотел идти в поликлинику. Юра запротестовал, вылез из-под большого теплого одеяла, дошел с видом умирающего до письменного стола, достал толстую зеленую записную книжку и велел Вадиму:

- Позвони лучше Васе.

Оказалось, в квартире есть телефон. Старый красный аппарат со знаком качества в центре диска стоял в комнате матери Юры. Вадим нашел в удивившей его обилием людей книжке запись "Вася-врач" и позвонил.

Через час приехал высоковатый парень лет двадцати пяти, в очках, белом халате, бороде; с волосами чуть не до пояса, собранными в хвост. На плече - черная сумка. Поздоровался, уверенно вошел в ванную, не спрашивая, где она, вымыл руки.

Юра приходу своего знакомого доктора заметно обрадовался. Сел в кровати, заулыбался. Вася, тоже улыбаясь, похлопал его по плечу, схватил руку, пожал, при этом заодно выясняя, что беспокоит. Достал из сумки шпатель, развернул больного к окну, стал смотреть горло, которое затем смазал жидкостью цвета йода при помощи длинной проволочной штуки с намотанной на нее ватой. Юра закашлялся, отскочил к стене, потом - в покрасневших глазах слезы - снова заулыбался.

- Ты умеешь ставить уколы? - спросил врач у Вадима.

- Еще как. - Вадим кивнул.

Пытавшегося что-то возражать все тише и тише - голос садился - Юру Вася с ухмылкой уложил на живот и, нажав ладонью меж лопаток, велел не шевелиться. Затем вскрыл ампулу с новокаином, высосал шприцем содержимое, ввел во флакон с антибиотиком, взболтал, снова набрал в шприц. Намочил в спирте кусочек ваты, снял с Юры штаны, протер кожу, воткнул иглу, ввел лекарство.

- Твою мать, - сипло сказал Юра и натянул штаны.

Вася оставил лекарство и шприцы, велел делать два укола в сутки, обещал зайти завтра.

- Кто он? - спросил Вадим.

- Врач знакомый. Давно, старый неформал, - был ответ.

3

Вася оказался еще и художником. Как-то забежал - Юра уже выздоровел - и говорит:

- Приходите завтра на мою выставку.

Встретил у входа в галерею. С бокалом в руке, пьяный. Повел по коридорам, стены которых увешаны были его картинами, периодически восклицая:

- Ну, все, моя программа-минимум выполнена!

Или:

- Комментировать не буду!

Вскоре, сказав: "Пока вас оставлю", - исчез.

Картины свои Вася считал натюрмортами, но на всех было изображено нечто медицинское. Например - стол с набором хирургических инструментов; прикроватная больничная тумбочка, а на ней - пробирка с номером, написанным красной краской, несколько таблеток и пачка сигарет почему-то "Стюардесса"; диптих: две абсолютно, казалось, одинаковые картины напротив друг друга - там и там использованные, окровавленные зажимы, крючки, скальпели, алые марлевые салфетки, эмалированный лоток, в котором при ближайшем рассмотрении оказывались удаленные участки человека: на первой картине - что-то розового цвета, нездоровое, бесформенное, жирное на вид, на второй - темная, со сморщенной кожей ручка, примерно до середины предплечья. Кисть выписана до тонкостей - пальчики, ноготки, складки кожи на сгибах...

Вася вернулся, позвал на банкет. Стали выпивать, перебивая сами себя, что-то рассказывать. После второй рюмки парень с крашеными волосами, справа сидевший, указал Вадиму на угрюмого бородача в свитере, не дожидаясь тостов пьющего третью, четвертую, и сказал:

- Заметь: поэт - талантливейший!

- Например? - заинтересовался услышавший это Юра.

- Я у него короткое люблю, наизусть помню. Сейчас прочту, - отвечал крашеный, -а есть еще большие стихи, я их как-то меньше. В общем, читаю:

Cool!
Кум,
Давай поцелуемся -
Только не в губы!

Или:

Электропоезд
Следует
До Нижнего
Тагила!

Вечеринка набирала силу. Через полчаса виновник торжества уже рассказывал, как в десятом классе победил в олимпиаде по биологии.

Со временем пьянство из комнаты со столом - закуски на нем кончились - переместилось обратно в коридоры, к картинам. Юра спал под одной из них, изображавшей аппарат для измерения давления, но с манжетой камуфляжной окраски и греческими буквами вместо цифр на шкале.

Вадим нашел Васю по заявлению о программе-минимум, донесшемуся из дальнего закутка, и пригласил в гости - еще выпить, закусить - доктор за время болезни Юры стал поклонником Вадимовых кулинарных способностей - да и помочь доставить Юру. Вася, подумав, почесав броду, согласился.

Когда праздник кончился, решили дойти до более-менее приличной улицы, чтобы поймать машину. Попросить подвезти кого-нибудь из гостей как-то не пришло в голову. Шли пустынными дворами вдоль хрущевок. Единственные попавшиеся прохожие - плачущая женщина и огромный мужик в белом полушубке. Женщина повторяла: "Я волнуюсь, шуруюсь... Я волнуюсь, шуруюсь.." - и цеплялась, как собачка, за белый вонючий рукав.

Парочка прошла, и Вася остановился у стены, недавно покрашенной в желтый. Вадим, тихо опустив бесчувственного Юру в снег, достал унесенный с банкета мельхиоровый нож, подкрался и резанул художника слева направо по горлу. Чтобы не хрипел громко - еще раз и еще, с большей силой. Нож вытер о снег, убрал в карман. Обыскал, забрал деньги. Затем снова подхватил Юру и - домой.

3

Через пару недель Вадим и Юра получили еще одно приглашение - на день рождения к блондину Володе.

Долго ехали в электричке. Время от времени, оторвавшись от преферанса или прекратив пение под гитару, кто-нибудь восхищался - ветви деревьев облепил мокрый легкий снег, их хотелось фотографировать. Юра все испортил: заявил, что фотографировать как раз заснеженные ветви - пошлость невероятная. "Цитирует", - подумал Вадим.

Народу было много - человек пятнадцать. Две компании: самого Володи - его и Юрины ровесники, неформалы с полудлинными волосами, колечками в ушах, с фенечками на запястьях, по рукам ходит гитара, поют почему-то Майка, лишь иногда - "ГрОб", по заказу - что угодно из русского рока, причем парнишка один, смешной такой, играет неплохо и поет хорошо, хотя и подражает; плюс компания старшего брата Володи, Вани. Сам Ваня - короткая стрижка, осветленные волосы, очочки, в ухе несколько близко посаженных серег, что-то цветное навыпуск под модной курткой, ботинки на толстой подошве. Где-то двадцать три, наверное, года. "Что его понесло с пацанами? - думал Вадим - Наверное, присмотреть за ними хочет". Имена троих друзей Вани Вадим особо не запоминал. Один с длинным хвостом, похож на доктора Васю, в шапочке, вязаной, синей, с ушами, как у щенка. Второй - то ли цыган, то ли еврей, смуглый; играя в преферанс - оживлен, нервничает. Небольшого роста. Последний похож на Джека Николсона из "Полета над гнездом". Бакенбардики, шапочка, постоянно - специально? - глуповато лыбится. Вадим играл с ними пятым, молодежь не умела, на прикупе сидели подолгу, по двое, приходилось общаться. Не особо везло - но Вадим с удовольствием держался на плаву, не рисковал, в горе - меньше всех. Сам себя иногда, заказывая, не узнавал.

Среди неформалов выделялся гладко подстриженный, в дорогой, аккуратной одежде мальчик, похоже, одноклассник Володи. Неплохое лицо, чуть картавит, явно не привык быть на вторых ролях - и в не своем окружении что-то рассказывает, хохочет, впрочем - заметна неуверенность. Очередной раз отдыхая на раздаче, Вадим посидел, послушал этого паренька. Зовут Олег, неглуп, но зачем-то пытался заговорить о политике. Юра тем временем голосил вместе со всеми, что "ром с пепси-колой необычайно полезен". Вадим вспомнил снова свою давнюю службу реализатором в ларьке, виски с колой и заказал мизер.

Приехали в совершенно глухую деревню с почти нецензурным названием. Что-то татарское. Магазина нет. В снегу протоптана узенькая дорожка, шаг влево - шаг вправо, даже не шаг, покачивание - и ты в сугробе по пояс. Многие проваливались, хотя почти еще и не пили.

Большой дом зимой протопить не так-то легко, к тому же никто и не умел. Молодняк по-прежнему пел песенки. "Николсон" лежал на диване. Вадим, Ваня, "цыган" и хвостатый растопили все же печь, стали накрывать стол. Водка - настоящая, хорошая, пива много, еда какая-то не из самых простых. Прохлада в комнате и изобилие задали такой темп, что часам к трем стало понятно: не хватает. Деньги, как назло, были.

Решили ехать в соседнюю деревню, побольше. Надоумил Олег, удививший старших тем, что, в отличие от своих сверстников, казалось, почти не опьянел. Он сказал:

- Поехали в Сабик. У меня там бабушка живет. Там есть два магазина, я знаю.

- Нарисуй планчик, - попросил Ваня.

- Кстати! - воскликнул волосатый и достал подкассетник с анашой.

- Зачем тебе планчик, - обиделся Олег, - я и сам могу поехать.

- А если тебя бабушка увидит? - вмешался неожиданно отвлекшийся от песен и остатков водки именинник.

- А я ей скажу: "Ты что, старая, вольтанулась?!" - Олег оказался-таки пьяным.

Все заржали. Хвостатый неумело набивал косяк. Олег рисовал план, объясняя:

- Выйдешь из электрички, увидишь большое-большое здание, написано - Сабик... - его перебили, сунули бутылку пива.

Отхлебнув, Олег продолжил:

- Короче, заходишь в этот сарай...

В Сабик направили Вадима и "цыгана", назвавшегося Виктором - и украинская фамилия. У самой платформы он ухнулся в сугроб, под снегом оказались кусты, поцарапали лицо. Всю дорогу Виктор ругался:

- Понаставили палок - глазом некуда моргнуть!

Потом ему взгрустнулось, и Вадим перестал слушать. Сквозь дребезжание - они сели в "рабочий" вагон - доносилось: "Ты пойми - я семь дней в неделю вечерами работаю..."

Вышли, долго, не решаясь спросить, по плану Олега искали магазины. Располагались те напротив друг друга, причем в одном было два входа, "Хлеб" и "Продукты". Водка была во всех трех точках. Удивительно, но - в неузком ассортименте. От почему-то "МакКормика", которого и в городе нечасто встретишь, до явной отравы стоимостью менее десяти тысяч. Вадим вежливо спросил у стоявшего впереди алкаша, пил ли он вон ту, по девять триста. Алкаш ответил, что, само собой, гадость, но не смертельная. Посоветовал идти на какое-то "болото" и купить там "Яблочного" или "Аперитив степной" по семь. Он, кажется, даже обиделся, когда Вадим взял четыре "Пшеничной" от "Алконы" и только одну по девять.

На станции разгуливала женщина, точнее баба-милиционер, и ела семечки. К счастью, быстро появилась электричка. В одном тамбуре с Вадимом и Виктором ехали, несомненно, дачные грабители, которые везли телевизор в наволочке и два битком набитых туристских рюкзака. У старшего из грабителей на лбу темнела наклейка из бинта и пластыря, снаружи грязная, а изнутри пропитавшаяся чем-то темно-серым, не похожим на кровь. У второго были удручающе умные глаза, будто у паранормального злодея из "Секретных материалов".

Вечерело. Водке обрадовались, праздник обрел дополнительное дыхание, с одним только но: бутылку по девять триста забраковали - пахло из нее совершенно гадко, никто даже не решался определить, чем именно.

Олег осторожно отклеил этикетку и, поплевав, прилепил обратно вверх ногами. Затем вышел, запинаясь, на улицу и поставил бутылку на узенькую тропинку прямо перед окнами. Все стали ждать.

Вдруг появился ребенок лет семи во взрослой телогрейке, валенках и старой кроличьей шапке, с пустым небольшим оцинкованным ведром. Пнул бутылку. Поллитра с отравой бесперспективно исчезла в сугробе, а вслед за ней полетел валенок ребенка. Валенок, впрочем, не провалился, но лежал он метрах в двух от тропы, совершенно недосягаемый. Ребенок, стоя на одной ноге, ревел всем чумазым лицом.

Сначала засмеялись. Потом сразу многие одновременно полезли из-за стола, посерьезнели, но большинство в тесноте и в опьянении не сумели одеться-обуться, да и вещи от растаявшего снега оказались мокрыми - у тех, кто проваливался. Некоторым же не удалось добраться и до вешалки, не говоря уже о двери. Первым вышел еще не успевший разоблачиться до конца Олег, за ним, как ни странно, обычно сразу пьянеющий в дым Юра.

Остальные расселись обратно и, снова развлекаясь, наблюдали: валенок возвращают, обувают рыдающего ребенка, протирают снегом его лицо, что-то говорят, Юрик падает в сугроб, ребенок хохочет, Олег, проваливаясь по колено, по пояс, тащит Юрика, падает за ним. В комнате - новое оживление. На сей раз вышли Ваня и Вадим. Мальчишка за это время успел скрыться. Они вытащили уже расслабившихся от бесполезности попыток спастись Юру и Олега, попытались отряхнуть, но снега было больше, чем одежды.

Оказалось, что совсем темно, просто перед домом горит одинокий, никому не нужный самодельный фонарь. "Откуда так поздно взялся пацан?" - спросил Ваня. Вадим пожал плечами.

В дальней комнате было теплее, и намного. Маленькая, без окон - почти чулан - комната не выпускала жар от печи. Вадим снимал с Юры стремительно промокающую, превращающуюся в нечто невразумительной текстуры одежду. Олег медленными внимательными движениями раздевался сам. Слышно было, как в соседней комнате смешной парнишка с очень похожей на летовскую интонацией, только немного выше, поет что-то из "ГрОба". Чувствовалось - песня одна из последних - довольно сонно звучит. Олег засмущался, отвернулся и шагнул в темный угол, чтобы снять и выжать трусы. "Хорошая фигурка", - подумал Вадим.

Среди ночи Юра вдруг расплакался, как маленький. Всхлипывал, вздрагивал под боком у Вадима, отворачивался к стене. Вадим шепотом успокаивал его, тряс за плечи, гладил и целовал. Олег, ночевавший в маленькой комнате третьим, проснувшись от жажды, испуганно прислушивался-прислушивался к шороху, дыханию, движению рядом на кровати, затем пытался разглядеть что-нибудь, а когда глаза привыкли - черные, но заметные и в кромешной тьме блестящие глаза, - разглядел. Вадим заметил это, потрепал осторожно - кисть влево - вправо - Олега по волосам, ломая порядок прядей, и протянул открытую бутылку "бархата".

4

Вернувшись домой, Вадим и Юра вечером - как почти всегда, почти как обычно, из-за ерунды смеялись наперебой, потом читали Хармса вслух на два голоса. Состояние, позволяющее с удовольствием засыпать. С удовлетворением засыпать.

Утром - привычное, даже осознаваемое последнее время раздражение, взаимное, накапливаемое. Но сегодня - сильнее, чем обычно. Вадим, чувствуя неспособность что-либо изменить, напился чая - Юра валялся в постели и ворчал на каждый звук из кухни, - собрался и ушел на работу.

Часа в четыре вернулся - Юры не было. Впервые за время, что они жили вместе. Вадим позвонил знакомым, чьи номера помнил, - без результата. Решил найти толстую записную книжку. Всегда запертый ящик стола - чуть приоткрыт. Вадим выдвинул тряским рывком - пусто: Юра ушел.

Подождав немного, вздрагивая всякий раз, как только в подъезде раздавались шаги или хлопал лифт, Вадим медленно собрал вещи, чем-то из холодильника, не разогревая, закусил и покинул квартиру Юры. На трамвае ехать не хотелось. Пешком. Как говорила одна девица в клубе, "был полусумрак". Падал снег.

Через три дня Вадим Юре позвонил. Ответил молодой женский голос. Утро - Юра долго не подходил. Вадим представил, какой тот сейчас заспанный, почти невменяемый, и обругал себя за идиотский ранний звонок. Оправдание: не надеялся застать.

- Алло, - сказал Юра, и стало понятно - он знает, с кем говорит.

- Здравствуй. - Вадим размышлял на ходу и, как водится, выбрал худший вариант: - Ну что, ты меня простил?

- Какая чушь!

- Пойдешь сегодня в клуб?

- Неохота.

- А... Кто эта женщина?

- Моя мама.

Возникла пауза. Вадим решил пошутить:

- Так вот какое оно, неловкое молчание...

Юра не ответил, а только лишь коротко выдохнул в трубку - наверное, иронически или раздраженно ухмыльнулся. Или фыркнул. Или вздохнул спросонок.

Еще чуть помолчали, и Юра решился:

- Ну пока.

- Пока, - ответил Вадим и плавно опустил трубку. И ударил по аппарату кулаком - аппарат умер, перестал гудеть - и содрал до крови кожу на сгибах пальцев