Ярослав Могутин, конец 1990-х

Том (Томас), Райнхольд, Андреас - вот имена, на которые я научился отзываться. В них нет претензии, нет флирта. Только голый расчет. Умысел, наспех прикрытый бесполезным тряпьем. Разношерстные дежаву. Надежда на новые расставания после очередной встречи. Проданный смех. Убирайтесь, грязные бляди! Нет, останьтесь еще хоть на пять минут, я украду ваши часы, растопчу пейджеры и мобильные телефоны, спрячу вашу одежду, закрою двери на все засовы и замки, опущу жалюзи, чтобы никто: Нет, это безумие. А никто и не спорит. В моей жизни нет ничего, ради чего я бы еще стал так рисковать, как ради этих жалких мгновений. Минута, две, три, а потом - одиночество, одержимая пустота, пара затяжек, неизбывная тоска по молодому упругому телу, пара линий, сладкая горечь во рту, зацикленность сознания, потные холодные руки, невозможность преодоления: Том, Райнхольд, Андреас. Убирайтесь, грязные бляди!..

Я обернулся на прощанье. Я просто не мог не. Увидеть его. Он стоял в коридоре, голый, изможденный, на взводе после трех бессонных ночей на кокаине. Похудевший фунтов на 10. На кокаине всегда так одухотворенно, порок просвечивает через кожу. В охуительной форме. Мой красавец-еврей. Поймал мой взгляд и посмотрел вниз. Вниз по ноге из него на пол сочилась кровь. Вот и вся любовь. Мне нужно было съебать как можно быстрее. Меня трясло. У него все ноги были в каких-то шрамах, сильные ноги гладиатора. Принимал удары судьбы ниже пояса. Я ничего не ел больше суток. Только нюхал и курил, и опять нюхал. Еле заметная прерывистая струйка. На его лице воцарилось блаженство. Пограничное состояние психики - ничего нового. Жизнь, сжавшаяся до одного предложения: ХОЧЕШЬ ЕЩЕ? На тарелочке с голубой каемочкой. Нюхательный порошок известного свойства. Мне нужно было срочно съебать. Главное ничего не забыть в горячке сборов: наручники, ошейник, маски. Резина, кожа, металл. GOOD JOB, TOM! - сказал я сам себе, когда дверь за моей спиной с лязгом захлопнулась. Захлопнулась с лязгом, как наручники на его запястьях. Дормен-сомнамбула ощерился вслед. Рабочие сцены протягивали батут. От меня опять ожидали бега с препятствиями. Парень-латинос, заметивший мой мобильный телефон, презрительно вытянул губы. Кажется, он был обдолбан не меньше меня. Я вышел заполночь. Вернуться и набить морду? Момент расставания был заснят на видео. У меня отрешенное лицо и отсутствующий пустой взгляд. Какие-то любители снимали фильм в подворотне. Челюсть, сведенная роковым поцелуем. Энтузиасты альтернативного кино. Запах ночного Манхэттана. Город, брошенный на растерзание разврату...

У меня было подозрение, что он становится моим персонажем. Каким-то образом сюжет попал к нему в руки. Ну, он и дорвался. Шринки знают, как вынуть из тебя душу и заполнить ее каким-то стерильным пластмассовым суррогатом. У меня с детства холодные руки. Начинка, которая выгрызет тебя изнутри. Нечего будет даже сказать в оправдание. На меня с детства набрасывались маньяки. Единственный способ от них спастись - самому прикинуться маньяком. Гипервозбудимость, голая страсть. Необходимость высказаться. Зачем он несет всю эту хуйню? Надеется меня приручить. Обожаю изображать дебила. Только хлоп-хлоп глазами. ТЫ ТАКОЙ СЛАДКИЙ И УМНЫЙ! - периодически повторяет он, сидя у меня в ногах и продолжая изливать мне душу. Моя сегодняшняя работа - это репетиция будущей успешной карьеры. Так он считает. НЕ УНЫВАЙ, МАЛЫШ! Постепенно он сползает все ниже. Мои пальцы впиваются в его плечи. Ему не уйти. Я уже знаю, что произойдет через минуту, через пять с половиной, и через пятьдесят две. Он работает только с клиентами-пидорами. Как и я. Мы оба работники сферы социальных услуг. Он абсолютно прав:

Никому никогда не подчиняться. Никому и никогда. Не доверять никому.

Хуй его знает, как ему удавалось сохранять присутствие духа. Он утверждал, что не делал этого больше ни с кем, со мной - первый раз до конца. Наверное, пиздил. Я не верил своей удаче. Ну, может быть, еще раз до этого, с тем хастлером. С дешевкой. Под окном постоянно толклись какие-то стремные латиносы. Блядская наркота. Трусы на выпуск. Прямо там или с доставкой на дом. Для тех, кто не боится последствий. Вонючие и стремные, зато натуралы. По-английски ни слова. Общение на языке жестов. Нелепыми знаками объяснил, что хочет, чтобы тот выебал его кулаком. Парень был слишком high, чтобы рассмеяться. Ну и шутник. А КАК ЖЕ ГОВНО? - промелькнуло. Схлестнулись, как тараканы в спичечном коробке. Курнули еще. В этот раз это был крэк. Вонь на всю квартиру. У хозяина были красивая жопа и желание обслужить. Сделать все, что захочется хастлеру. Брезгливый донельзя в будничной жизни, он вдруг преображался в такие моменты и хотел чувствовать в себе грязь. Себя в грязи. All over. И, конечно же, ему хотелось пойти до конца. В погоне за унижением, превозмогая боль. Ему было по кайфу платить за это. Чем полнее я пытался реконструировать это в своем сознании, тем больше мне начинало казаться, что он уже имел возможность попрактиковаться. Не раз. Смешно, но я начинал ревновать. Конечно же, все происходящее дотошно фиксировалось им на видео, вся эта недостойная возня. Чужой грязный кулак в принадлежащей мне жопе. Они время от времени случайно цепляли провод, запись сбивалась, и тогда по экрану бежали мурашки...

Я ненавижу себя на видео. Я такой бледный, худой и сутулый. "Тело хоккеиста", как сказал один пизданутый бард в посвященной мне любовной балладе. Мудак, где он видел таких хоккеистов?! Большие нос и уши, худые кривые ноги, голубые вены и жилы торчат, как на анатомической карте. Ненавижу смотреть себя на видео. Не могу поверить, что кого-то это может возбуждать. СМОТРИ, КАКАЯ У ТЕБЯ ЖОПА! - восклицает он, когда мы вместе дрочим на кровати на свое свежеиспеченное домашнее порно. - А КАКАЯ СПИНА! ЛЮБЛЮ СМОТРЕТЬ, КАК ТЫ СИДИШЬ У МЕНЯ НА ЛИЦЕ! Я нервно смеюсь и потею. Мне нравится смотреть, как я сижу у него на лице. Он прав: в этом что-то есть:

Любовь к деньгам. Больше всего на свете. Не кредитные карточки, не счет в банке, а кэш, в моем кармане, в моей руке, сегодня, сейчас. Много кэши. Кто бы мог подумать, что столько людей готовы платить за пытки и унижения! Я всегда интересовался теорией садизма, читал специальную литературу о профессиональных садистах, но все это хуйня по сравнению с тем, что я узнал, став одним из них. Кто бы мог подумать, сколько люди платят за боль! Кэш в моем кармане. В верхнем ящике письменного стола. Много кэши. Пересчитывать, фотографировать, нюхать, разбрасывать охапками по квартире. Потом тратить все заработанное: рестораны, одежда, наркотики, книги, CD. И опять рестораны. Платить за других. За понравившихся других. EASY COMES - EASY GOES. Комплекс, пережиток голодного детства. Купить можно все: расположение и любовь, молодость и красоту, особенно неопытность и невинность. Предложение всегда превышает спрос. Невольничьи рынки кишат на все готовым малолетним товаром. Это все - мания цифр, азарт расставания с собственным телом. Длинные ноги, узкие бедра, ровная нежная кожа, легкомысленный рот, набухшие половые органы, выгнутая спина, услужливо раздвинутые ягодицы, свежее мясо, тугие пупки. Высокопробный материал для бездушных экспериментов. Пусть трепыхаются, пусть стонут от боли, плачут кровавыми слезами, исходят потом и спермой. Пусть отрабатывают свои зеленые:

Отчетливо помню свой первый визит к шринку. Книги по психологии для пидоров и евреев. Первое, что бросилось в глаза. Он был одним из моих первых клиентов. Спросил что-то про изнасилование: смогу ли? Я был совсем неопытный и робкий, сказал: НЕ СЕЙЧАС. В СЛЕДУЮЩИЙ РАЗ. МОЖЕТ БЫТЬ. Он поймал меня на слове, позвонил опять. Разбудил во мне зверя. Вылепил из меня своего Мастера. На это ушло несколько сеансов, несколько месяцев усиленных тренировок и консультаций. И что он во мне нашел? Квадратная челюсть? Инопланетный акцент? Арийские черты? Нездешние чресла? Неразговорчивость и угрюмый вид? Жестокий блеск глаз? Некий смутный потенциал? Выбритый загривок? Готовность повелевать? Интерес к анатомии? Любовь к созерцанию крови? Да и во мне ли вообще было дело? Он вдохнул в меня новую жизнь:

Игра была в доктора и пациента: БОЛЬНОЙ, РАЗДЕНЬТЕСЬ! ПОСМОТРИМ, КАКИЕ СИМПТОМЫ. ДЫШИТЕ. А ТЕПЕРЬ НЕ. Градусник, введенный в уретру, слуховой аппарат, приложенный к яйцам. Пробы крови, кала, мочи. Я подмял его под себя, закинув его сильные ноги cебе за плечи, глядя ему прямо глаза в глаза. Мой хуй терся о его дыру. OH-YEAH, TOM, OH-YEAH! - напрашивался тот. Я хотел выебать его без гондона. Я присыпал кокаином его дыру, хуем растирая белую пыльцу по его жопе. Я плевал ему в рот. Окончательно осатанев, я впился в его рот, в предательском поцелуе укусив его за язык. Он дернулся, протрезвев, но не почувствовал боли: кокаин заменил анестезию. Было полнолуние, я всегда ощущаю эту дьявольскую энергию. ЛЕЖИ СМИРНО, СУКА! - процедил я, загоняя в него хуй. Наконец-то я полностью им овладел. ТЫ ВЕДЬ ЭТОГО ХОТЕЛ, ДА? НУ, ПОЛУЧАЙ ПО ЗАСЛУГАМ, УБЛЮДОК!..

Меня называют монстром. Обвиняют, что я продал душу идеологии ненависти. Мной пугают детей. Куда бы я ни пришел, все оборачиваются на меня, перешептываются и показывают пальцем. Моя жизнь - ожившие картины Босха. Голые скрюченные тела в предвкушении аттракционов и Чертова Колеса. Разврат?! Да что вы знаете о разврате! В моей жизни тоже бывали моменты отрезвления, когда я смотрел на себя как бы со стороны, чужими глазами, глазами нормальных людей. Я пытался понять, что такое стыд, что такое мораль. Потом снова скатывался в свою тошнотворную рутину. Если не я, то кто же? Кто же, если не я? В моих глазах только жестокость и пустота. Не успел дочитать, но что-то про сперму Дьявола, высококалорийный продукт. Йозефом Менгеле, в лагере смерти. Повелителем голубоглазых близнецов-клонов с пересаженными органами и глазами. Жилем де Рэем, в средневековом фамильном шато. Принося сердца растерзанных мальчиков в жертву Сатане в обличье 18-летнего красавца. Требуя расплаты и сверхъестественного знаменья. И - как всегда - ни хуя! Сдаться с поличным! Пусть сожгут на площади при большом стечении плебса. Был не теми любим, ненавидим не теми.

Хуй его знает, как ему удавалось сохранять присутствие духа. Картина была такая: я засовывал в него кулак, а он мне рассказывал о своей жизни, о семье и работе, о бывшем любовнике - алкоголике и садисте. Еле живая после инфаркта мать, заядлая курильщица, бывшая замужем не один раз, вполне удачно в финансовом плане. Отец - плюгавый еврей, недавно вышедший из тюрьмы за неуплату налогов. Шринк сказал, что не похож на отца: еще в раннем детстве он узнал, что настоящим отцом был отцовский партнер по бизнесу. Скандал был замят на семейном совете. Конечно, травма, но зато хоть с внешностью нет проблем. Говорят, что похож на итальянца, что правда. Время от времени он вдруг вспоминал о приличиях, постанывая и двигая бедрами. Он чувствовал себя вольготно в наручниках, они ему совсем не мешали. Я ощущал изнутри его горячие внутренности, жаркую пасть его нутра. Напряженные и растянутые до предела мускулы сфинктера. Проверка на прочность. Потом опять про семью, работу, друзей - преуспевающих адвокатов, врачей, инвесторов (его бывших клиентов, таких же тузов-жертв, как и он сам). Жизнь, предопределенная и спланированная на годы вперед. Никакого места для случайных импровизаций. И я - лишь маленькое звено в этой безразмерной цепи. Его персональный садист. Он платил мне за боль. Я мучил его соски и яйца, загонял в него какие-то шары на шнурке, дилда и просто пальцы, с остервенением хлестал его жопу ремнем, высекая из него кровавые искры. В полной уверенности, что вижу его в последний раз. На следующий день он опять звонил мне на пейджер. Ему все было мало.

Где-то в Лос-Анджелесе в пробирке зрел его искусственно зачатый ребенок. Он рассказал, как ездил туда, чтобы выбрать какую-нибудь симпатичную яйцеклетку. Вживую он зачинать не хотел: К ЧЕМУ ВСЯ ЭТА ГРЯЗЬ? ПУСТЬ ЛУЧШЕ РОДИТ СУРРОГАТНАЯ МАТЬ, У КОТОРОЙ НЕ БУДЕТ ПРЕТЕНЗИЙ НА РЕБЕНКА. Он истово готовился к тому, чтобы стать одиночкой-отцом. Имя было придумано давно - Себастьян, в честь пронзенного со всех сторон святого. Это был выигрышный план: пусть малыш играет в гостиной с друзьями, пока умопомраченный отец в спальне насаживается на чей-то кулак. Для ребенка не существует понятия "мать". У него нечеловечески умные и холодные голубые глаза. Он красивее и сильнее своих сверстников. Все хотят быть его друзьями, ведя борьбу за его внимание и расположение. Он презирает их, но нисходит до общения и игр. Он привык к тому, что в мире нет логики, поэтому он верит только своей интуиции. У него нет никакого сочувствия к страданиям и несчастьям других. У него притупленное ощущение боли. Он нарочно разбивает бутылку и опирается ладошкой на осколки. Себастьян переносит весь свой вес на ладонь, чтобы понять механизм. Его обдают горячие волны, он начинает активно набирать в легкие воздух. В этот момент отец за закрытой дверью издает странные звуки. Друзья малыша с ужасом смотрят на его окровавленную руку. Его глаза мутнеют, лицо расплывается в счастливой улыбке. Он и не думает унимать кровь. В следующий раз он попробует это на ком-то другом, пусть в его памяти тоже останется шрам. Но игрушки в крови и остальные дети плачут и хотят по домам. Себастьян чувствует, что ему предстоит одинокая и странная жизнь:

Я вспомнил, как отец впервые жевал жвачку. Выражение его лица, его челюсть, губы, нос. Сладкий вкус разочарований. Я уходил в дюны, ложился на песок и дрочил, глядя на облака. Шум прибоя подхлестывал мое нетерпение. Я пробовал быть счастливым, но меня всегда тут же охватывал ужас расплаты. Я пробовал разные комбинации и микстуры, по тридцать таблеток в день для поднятия духа. Я пробовал разные способы умереть. Летом я обкуривался до безумия, а потом надевал роликовые коньки и часами гонял по оживленным улицам потного Нью-Йорка в поисках своей судьбы. Я молился на небоскребы, чувствуя свое с ними родство. Я хотел закончить свою жизнь прямо там. В такие моменты я был счастлив. Во всяком случае, мне так казалось:

Да, можно зарабатывать физическим садизмом, но можно зарабатывать и садизмом моральным. Именно это он и имел в виду. Открыв это еще лет 10 назад, он подался в инженеры человеческих душ. В удавы, гипнотизеры кроликов. Консультации один на один, с глазу на глаз, по разные стороны стола. Люди, доверяющие ему все секреты, изливающие ему душу. Как по разные стороны реальности. А в последнее время и групповая терапия. Главное - проявить видимость заинтересованности и участия. Говнодавы никогда не могут расслабиться ни на минуту. Все под контролем: карьера, семья, инвестмент, проценты и прибыли, пенсионный фонд, планы на благополучную старость. Им нужна помощь, и они готовы ее оплатить. Тузы в карьере любят корчить из себя жертв в постели. И тогда приходим мы: он или я. Мы выходим по очереди, по одному. Я - в хоккеистских трусах, в кожаной сбруе, в черной террористической маске, он - в ошейнике и в фуражке с высокой тульей. Дебильная музыка, она так быстро устаревает. Почти так же быстро, как изменяется мой вкус. Роли распределены, приступаем к исполнению. Официант на секунду завис над табло, подглядел секретный пароль: SUPERSLAVE666. Отпрянул в ужасе. Пара сотен за сеанс. Вот и вся любовь. Вся любовь:

Спиритизм в техникуме. Оттуда все пошло. Преподавательница литературы хитро вращала блюдцем. Девочка Диана с заячьей губой расплакалась: дух промычал ей что-то про пластическую операцию, задел за живое. Сеансы заканчивались пьяными оргиями. Свечи, мерцающая полутьма, дрожащие тени. Учительница трогала учеников, ученики неуклюже терлись друг об друга. Блюдце вертелось как хуй знает что. Потом пара телок забеременели, учительницу выгнали, спиритизм ушел в подполье. Злые духи продолжали мне нашептывать всякое. Что-то мрачное и все более безысходное. Иногда мне хотелось кричать. Мы рассказывали про самые смешные случаи из наших жизней. Все говорили какие-то глупости: про пердеж, обоссаную подушку сестренки, говно, прилипшее к школьным брюкам, зубную щетку соседа, побывавшую в чьей-то жопе. Фекальная лирика в конце школьной тетради. Явный уклон во французское декадентство. Дошла очередь и до меня. Я встал перед классом и пытался что-то сказать, но вместо этого начал смеяться каким-то неестественным демоническим смехом. Это был какой-то спазм, я не мог его остановить и еще минут 15 корчился в непотребной истерике на глазах у охуевших подростков. Мне указали на дверь:

Он никогда не мог найти общий язык с женщинами. Не мог понять, как оперируют женский мозг, женская психика. В их поведении так мало логики. Шринк презирал баб. Каждый вынужденный контакт с противоположным полом вызывал в нем чувство гадливости, в каждом жесте мерещились менструальные схватки. Кровоточащие паразитки, какое право они имели на его расположение и интерес! Дело даже не в том, что он был убежденным содомитом. Теплота и уют - вот то, что его отталкивало и пугало в этих чужеродных существах. Общение с матерью давалось ему с особым трудом. Он всякий раз мучительно придумывал всякие отговорки, чтобы избежать эту повинность. Старая пизда знала, как крутить мозги и яйца своим богатым мужьям, теперь она контролировала финансово своего сына, покупая его время и внимание. Он не мог представить, что в его жизни появится еще одна женщина. Мать его ребенка? Нет, он не мог допустить, чтобы у его сына была мать. Так же, как он не мог допустить, чтобы у него была дочь. Он хотел сына и только сына, маленькую усовершенствованную копию самого себя. Современные технологии могли ему в этом помочь. Удовольствие стоило дорого, но он был готов за него заплатить. Сделка была не мудреней покупки хорошей машины. И вот уже ребенок зрел в пробирке в Лос-Анджелесе:

Вот как он демонстрировал свою власть надо мной. Один раз у него не было кэши. Или это он просто сказал, что не было. Я хотел его видеть и согласился на чек. Изменив своему правилу. На следующий день он позвонил мне опять. Сказал, что еще ни разу с тех пор не был на улице. Был прекрасный солнечный день. Один из последних солнечных дней в году. МОИМ ГЛАЗАМ БОЛЬНО! - сказал он сипло в трубку, близоруко шаря по комнате в поисках солнезащитных очков. Я знал, что он тщательно готовился к каждому моему визиту. В ход шли не только клизмы с раствором бентадина, но и диета, косметика, электролиз, искусственный загар. Дело было не в деньгах, а в контроле. Он проверял, буду ли я ради него рисковать. Он выписал еще один чек. Пообещал обменять оба на кэш, если приду к нему еще и завтра. Назавтра кэши тоже не было, только кокаин и трава. Он послал меня в банк за деньгами, подписав новый чек: ВЫПИШИ СУММУ САМ. Он знал, что я не унижусь до плебейского воровства. Он знал, что я не стану его наебывать. Я вернулся с тысячей баксов в банковском конверте, как и полагалось. Мы нюхнули и курнули еще. Он был горд за меня, мельтеша передо мной своими пижонскими темными очками. Он пижон, этот шринк:

Мои пальцы. Скрипичные пальцы, до сих пор помнящие пассажи Вивальди и Паганини, Сен-Санса и Дворжака. Теперь по ним сочилась зловонная гнусь. ВОТ, Я ПРИНЕС ПЕРЧАТКИ! - сказал я, протягивая ему пакет одноразовых медицинских перчаток. ОЧЕНЬ МИЛО С ТВОЕЙ СТОРОНЫ! - задумчиво сказал он, бросая их на пол. Он знал, как быть элегантным. Мне нравилось за ним наблюдать, изучая по нему повадки настоящих плейбоев. Помню, как в школе у нас завелся один, лаборант. Что-то было в том, как он укладывал волосы. НУ А ТЫ? - спросил он меня однажды, когда мы оказались наедине. Я ХОЧУ БЫТЬ АКТЕРОМ - доверился ему я. Он заглянул мне в глаза. МНЕ КАЖЕТСЯ, У ТЕБЯ ЕСТЬ ФАКТУРА - свистящим шепотом сказал он, кладя руку мне на колено: В окружении колб и пробирок:

Богема, красивая жизнь, частные сеансы поэтических откровений, утренняя опустошенность, вечерняя нервозность, известный набор смертельных практик, разглаживающий "я" в мягкий коврик для упражнений чужой воли, глушители, необходимость полного морального контроля, блевотина в подъезде (на углу - лесбобар), новые технологии, тоска по сильной руке, маниакальная одержимость, фильмы с гроздьями разноцветных хуев, в холодильнике: бухло, повидлы и джемы, таблетки и фотопленка, ребенок зреет в пробирке, кокаин с ваягрой (гремучая смесь), Андреас, Райнхольд и Том, убирайтесь: Я ВНИЗУ, ОТКРОЙ ДВЕРЬ, Я ХОЧУ ЗАСУНУТЬ В ТЕБЯ! Я умирал от желания. Я нес ему в подарок кулак.

Момент отрезвления. Момент раскаяния и страха. Мысли о наказании и расплате. Сценарии один страшнее другого возникали в его пульсирующем сознании: ужасная болезнь, увечье, серьезный психический вывих, арест или обыск, крах карьеры, отлучение от наследства. Шринк думал об этом, подтирая следы собственной крови после очередного загула. Пустой бумажник, срач в доме, заброшенная работа, депрессия, на неделю отбитый нюх, кокаиновое похмелье, боль разорванной жопы, щемящее чувство собственной ничтожности и потерянности. Пора браться за ум, пора взять себя в руки. В конце концов, он не хотел закончить, как Майкл Джексон, с тампоном в жопе (согласно опубликованным свидетельствам его малолетних любовников). В пизду такое веселье! Пора становиться отцом. Пленки, преступные пленки! Он никогда раньше не осмеливался смотреть их на трезвую голову. Шринк бросил свое ненавистное тело на кровать, загаженную дерьмом и кровью, включил видео. Изображение постоянно сбивалось, качество было довольно хреновое. Трудно быть одновременно и режиссером, и оператором, и актером. Быть зрителем оказалось еще труднее. "BLOODY F. MESS" - так он собирался назвать свой многосерийный триллер. В честь какой-то вышедшей из моды панк-группы. Шок от увиденного был мгновенный. Его охватила паранойя. Казалось, что карьера висит на волоске. Что, если эти пленки попадут в руки врагов? Или - друзей, не посвященных в нюансы альтернативного кино? Уничтожить! Немедленно уничтожить! Раскурочив кассеты кухонным ножом, он вытащил из них пленки и, свалив их в ванную, поджег. Удушливый дым мгновенно заполнил квартиру, сработал пожарный детектор, включилась резкая оглушающая сирена. FUCKING FUCK! ЕЩЕ МНЕ НЕ ХВАТАЛО ПОЖАРНЫХ! - в отчаянии выкрикнул он, сорвав со стены детектор и со всего размаху ебнул его об стену:

Я вышел заполночь. Говоря точнее, было 5 часов утра. Идти домой не было никакого смысла: спать я все равно не мог. Я быстрым шагом шел через весь Манхэттан, в Сентрал Парк. Казалось, что вместо сердца у меня был пламенный мотор. Этот город был мой. Город, который сделал меня мужчиной, зверем, садистом. Город, который дал мне силу и выел меня изнутри. Город, в котором я страдал и был счастлив, как нигде больше. Кончить или умереть! Известная кокаиновая дилемма. Отловить свою смерть в Сентрал Парке! На скамейке или в лесу, у живописного водоема, дно которого устлано гниющими трупами неопознанных жертв. Умереть или кончить! Отсосать у первого попавшегося бомжа, дать себя выебать без гондона какому-нибудь спидозному панку, проглотить смертельный заряд. Передозировка - навязчивая идея. Главное успеть дописать до конца, успеть до рассвета, до наступления отходняка. Боюсь, что сердце не выдержит, расколется, лопнет. Колотится, рвется наружу, как настырный птенец. Блядь, как хочется кончить! Умереть, не дожив до первых морщин, до седых мудей и гнилых зубов. Умереть, не дожидаясь СПИДа или рака простаты. Сунуть голову в раскаленную духовку, устроив праздничный фейерверк из горящих мозгов. Умереть, кончив.

Его последний мессадж я решил сохранить на память. Шринк звонил опять, после долгого молчания: ХОТЕЛ УЗНАТЬ, КАК ДЕЛА. ПРИХОДИ, ЕСЛИ СМОЖЕШЬ. ХОЧУ СДЕЛАТЬ НОВЫЙ ФИЛЬМ. Почти родной низкий голос на фоне детского визга, плача грудного младенца. Подлец был удачлив, как сука. Я стал собираться: маски, ошейник, наручники. Резина, кожа, металл. Мне хотелось выебать этого новоиспеченного счастливого отца прямо перед его непорочно зачатым младенцем. Получай, везучая сука! Выебать сначала хуем, потом кулаком. А потом, растянув его до непристойных размеров, взять хлипкую голову его искусственного ребенка и засунуть ее туда, откуда ей надлежало появиться. У меня был четкий план действий. В глазах у меня уже стояло кровавое месиво.