Кузен - это условно, на самом деле он троюродный брат Серёги по материнской линии. Как родственники они росли вместе, хотя жили на расстоянии друг от друга: Вовка - в городе, Серёга - в деревне. Вместе - то есть одной большой компанией - проводили только деревенское лето. Волдос и его брат-погодок Гендос приезжали на лето к бабушке. О той поре Серый особо ничего не помнит: детство как детство. Запомнилось одно ЧП - он гостил у них в городе и подбил братьев на рискованную игру. В их доме обнаружились какие-то немыслимые запасы медицинской ваты, и они среди лета устроили Новый Год. Весь интерьер преобразили в пышные сугробы, а сами "превратились" в зайцев. Ваты оказалось недостаточно, в ход пошли простыни и наволочки. Этот буйный Праздник Непослушанья был пресечён самым неожиданным образом - пришедшей с работы матерью (то есть Серёгиной тёткой). Та едва не лишилась чувств - но, быстро опомнившись, учинила настоящее аутодафе. Драла она братцев как сидоровых коз. Серёга никогда не видел такой родительской свирепости. Его порка миновала - он был гость. Хотя именно он явился инициатором этого карнавала с маскарадом. Можете представить - все комнаты в вате, простынях и пуху (кажется, они перепортили ещё кучу подушек). В общем, материальный урон был невосполним.

Кроме того, старший Генка по статусу поколачивал младшего Вовку. И в свои "взрослые игры" младшего не брал. А Серый как раз больше склонялся к Генкиной компании. Когда они подросли и уже проводили время солидным образом, с изрядной долей риска в своих амурных похождениях, со своими девочками, однонаправленными беседами при ясной луне, питиём и курением, Вовки Серёга возле них не наблюдал. Улица в таком виде ему была ещё противопоказана. На какое-то время (та самая пора становления, сопряжённая в психологии с "трудным возрастом", перелом и сексуальное созревание подростка) его младший кузен вообще выпал из поля его зрения..

Вовка где-то там, вне Серёгиной юности, стал Владимиром, активно занялся спортом - вольной борьбой - и стабильно побеждал на областных и региональных соревнованиях. До этого он успел съездить в "Артек" (поощрение в те времена серьёзное!) и за короткое время вытянулся и окреп так, что в росте сильно обогнал старшего брата. О Вовкиных спортивных достижениях Серёга судил по многочисленным фотографиям, где он в основном на ковре, по-медвежьи схватившись с соперником, или на пьедестале - на самой верхушке. Эти фотографии Серый мог рассматривать бесконечно.

Он уже перебрались в город, его родную деревню как "неперспективную" время сравняло с землёй - Серый стал человеком без корней, вступил в полосу всевозможных искушений, пару раз прогулялся по роковой черте, отделяющей свободу от решетки, и набрался опыта в правильных и неправильных любовях, включая суррогатные подвиды этого светлого, но трудного чувства. И в эту как раз пору они стали часто видеться с Вовкой. Во-первых, жили теперь неподалёку, а во-вторых, Серёгу уже иначе, порочно и волнующе влекло к брату. Наверно, фотографии с соревнований, на которых непосредственно он побывать ни разу не удосужился, сделали своё дело. Он увидел то, что не отметил бы лишь слепой: какой замечательный у него кузен!!! Высокий, красивый, атлетически развитый - мечта, а не парень! И к нему не надо было подыскивать ключика - они выросли вместе. В отличие от брата Генки, характер у Вовки был золотой: уживчивый, располагающий, мягкий... Сосредоточенный на тренировках и сборах, он почти не дружил с девчонками (во всяком случае, ни одной из них Серый не припомнит), не пил и не курил. Этот режим и дисциплина, конечно, создавали определённые помехи для их более частых встреч, но появившаяся в родственнике новизна, зрелость, обстоятельность непостижимым образом воздействовали на Серёгу, усложняя - в хорошем смысле - его к Вовке отношение. Спорт словно обострил в нём неистребимое мальчишество, наделив не воинственное существо мужскими чертами и, парадоксальным образом, придав его облику какую-то щемящую нежность.

Когда Серёга видел его, особенно заходя без повода, наугад, не зная: застанет дома или нет,- то начинал немотивированно конфузиться, теряться и забывать обычные, выстраивающие дружеский трёп слова... Вовкина по-спортивному режимная жизнь угнетала Серёгу, он Вовку к ней ревновал - эта Вольная Борьба отнимала и без того скупые минуты их общения. Несколько раз Вовка приглашал его на соревнования, но он ни разу не отважился пойти - Дворец Спорта пугал его какой-то сакральностью происходящих там процессов, обилием болеющей публики, разгорячённой и даже разнузданной на фоне тех ещё, полубандитских времён; и его неодолимо влекло в это "святилище гармонии", в сугубо мужское царство - родственное пивным и баням, но выше и благороднее первых и целомудреннее вторых. Серёга пугался этой заразительной, опасной атмосферы, этой силы и свободы, этой природной агрессии, оформленной в эталон. Он ещё не знал, что спорт может проделывать с людьми в обмен на обещания "вершин мужественности", как он может непредсказуемо ломать и уродовать изначальную природу или, напротив, обострять её, доводя до абсурдной крайности! Он не знал о нравах, царящих в спорте: о подводных течениях и психических аномалиях, о смешении экстремального и недопустимого, высекающем неожиданные искры. Силовые ристалища юниоров он полагал недоступной ему стихией, лишь обнажающей его несовершенство. Он был далёк от этих игр и исполнен безотчётной к ним зависти. Он ведь и себя до конца тогда не понимал, принимая закономерность за увлекательные прогулки по минному полю, с призом за смелость в виде знания о природе пестиков и тычинок. Его влекла тайна многообразия жизненных форм, как несчастного и самоуглублённого жюльверновского Паганеля. И среди всего этого многообразия он с особенным пристрастием всматривался в мужские особи.

Вовка занимал его своей непроясняемой погружённостью в эту загадочную среду, своими преображениями и уживаемостью в одном человеке несовместимых вещей. Серёга помнил, как два-три года назад Вовка мог безропотно сносить Генкины воспитательные пинки. Теперь сама мысль об этом страшила. И этой прорвавшейся, победительной силой Серый был неистребимо очарован.

В своих томительных созерцаньях он провёл наверно год. Вовка поступил в институт и уехал в другой город. Теперь он появлялся лишь на каникулы. И Серый поостыл - расстояние охолаживает мысли. Впрочем, мысли питает образ, а это уже вошло в привычку. Но он был избавлен от неизбежности конфузиться и краснеть. В своём воображении мы вольны сами управлять ситуацией - и на почве этого непрожитого опыта Серёга многого достиг. Это было уже его, интимное, сокровенное ристалище. Так что ко дню рождения своего помрачительного кузена он приготовил дорогой подарок; победный кубок или поощрительный приз - но никак не меньше.

Лето - благословенная пора для решительных наступлений. Всё приятствует успеху. И день рождения Вовки прошёл замечательно. Напились, наелись, натанцевались... И дом - не квартира, а огромный дом! - был комфортно оборудован всеми удобствами. Вовка отфанател и из "профи" перешёл в любители. Огромный город накладывает отпечаток на образ жизни студента-технаря. Прежнего аскетизма в нём уже не было, и Серый весь вечер слышал душеприятный шум - эта весёлая водичка лилась на его хмельную мельницу! Галантный "виновник торжества" был неутомим, общителен и чрезвычайно доступен всем Серёгиным надеждам - лукавым спутницам оголодавшего в посту анахорета. Он дал себе вольную, ослабил поводки и активно удобрял почву вокруг пьедестала для долгожданной виктории над вчерашним чемпионом. Он чувствовал этот кураж!..

Всё складывалось как нельзя лучше. Гости разошлись вовремя, остались самые близкие. Вовка наконец снял бремя хозяйских забот и вышел на крыльцо - подышать. А Серый - покурить. Они мило общались на тёплом, чуть тронутом сумеречной прохладой дворе, у гаража. Вовка дружил Серёгу с собакой - неприступной сторожихой огромного родительского богатства. До этого её держали взаперти, чтоб гости могли безбоязненно посещать известную кабину в дальнем конце садово-огородного пространства. Это был частный сектор, и подобные дворы с кущами окружали все дома вокруг.

- Пойдём поссым,- сказал Вовка.

- Давно пора,- ответил Серёга.

Там он проявил интерес к смежной с сортиром кабине летнего душа.

- Хорошо бы ополоснуться, чтоб крепче спать,- обронил просто так, мечтательно.

- Вода есть,- проверил Вовка,- и тё-о-плая!.. (Он вытер мокрую ладонь о Серёгину щеку).

- Ты ширинку не застегнул,- заметил Серый.

- Правда?

- Я пошутил.

Намёка Вовка не понял…

- Борьбу бросил - не жалеешь?

- Да нет,- сказал он,- что хотел я взял, а дальше - только здоровье гробить. Я в самый раз ушёл.

Они стояли в открытых дверях душа… Было хорошо!.. Глухо шлёпали в мокрый пол капли. Серый не мог ни о чём думать, кроме близости к Вовке. Господи, какой он здоровый, верста коломенская! В кого такой вымахал-то? В мать? Его мать говорила, что тётю Галю в девках дразнили "килькой" - за худобу и длиннорослость. Генка пошёл в отца, дядю Пашу - крепкий коротыш. В Вовке проявилась рослость матери.

Серёга наверное сделал шаг, сопоставимый с сознательным прыжком в туалетное "очко" - осторожно тронул ремень Вовкиных брюк и потянул на себя, чтоб лапка вышла из кожаной дырки. Потом так же полуневменяемо раздвинул пряжку и освободил хвост ремня. Без усилий справился с пуговицами - белый в цветочек треугольник трусов запустил его сердце в судорожный галоп!..

Тишина взрывала перепонки. Протекающий душ звенел как набат перед пожаром. Серёгино тело твердело со скоростью новокаиновой атаки на больной зуб.

Вовка пугал молчанием и недвижной расслабленностью ног. Серый чувствовал это. Лица его он не видел, ибо никакая сила не заставила б его встретиться с презирающими глазами в этот момент.

- Ты перебрал... - Серого подогрело ленивое спокойствие его тона. - Дура-ак… - и Вовка мученически шевельнулся.

- Так надо,- будто извинился Серый и для начала помог Вовке сам.

Зачем я это делаю и зачем он это приемлет? - говорил себе Серёга... Будто оба не в первый раз. Он знал примерный порядок действий, Вовка знал, как отвечать. Его туловище нехотя ожило, закачалось, обрело смысл присутствия. Ниспустились его брюки, тихо наслаждая Серёгу юношеской мощью и крепостью бёдер. Такая жеребятина на десерт! Почти виват, почти...

- Не получается,- сквозь зубы простонал Вовка. - Вчера погулял хорошо...

Проклятье... Но Серый должен был завести Вовку. От губ он переходил к рукам и обратно. Ни в какую! Изблядовался он там, что ли?! Серый чувствовал, как его долгожданная, желанная, помрачительная добыча уплывает из рук. Он вступил в смертельную схватку, как старик Сантьяго со своей гигантской Рыбой в пучине моря, полной акул. Вовка старательно поддавал. Вынести эти конвульсии было нелегко (что же станет дальше?) "ОНИ сделали это",- поощрил себя Серый, - лишь бы теперь он не потерял интерес и не отправился спать. Кем Серёга тогда останется в его глазах?..

У них имелось не так уж много времени - посещение туалета не может длиться полночи!.. Оглушительно дыша и звякая ременной пряжкой, почти в кромешной тьме они творили этот ужас. Вовку оправдывал его нарциссизм, вынесенный из спортивных раздевалок, быть может ещё артековский опыт, а Серого - что? Алкоголь? Спьяну можно полезть целоваться, но не делать же вместо засоса от избытка чувств отсос у кровного сородича! Дружеский минет - это поведенческий нонсенс, психологический артефакт, действо не-воз-мож-но-е. Оно не может быть спонтанным, случайным, импровизационным. Оно - итог, финал, доказательство. Я - такой, это - любовь, а уединение - клятва. А всё это вместе - наваждение, влекущее меня. И Вовка - объект Серёгиной страсти.

Потом Серёга, наверно, думал: "Вовка, ведь ты это сразу тогда понял. Ведь так… Ты простил мою слабость. И ни словом, ни намёком ни разу не попрекнул меня ею. В твоей здоровой природе я никогда не сомневался. Последующая жизнь лишь утвердила меня в этом. Но в нынешнем твоём доме, обустроенном семейном гнёздышке, я найду один заповедный шкаф, где хранится, как подобает всем приличным домам, маленький, напоминающий умершего мальчика скелет".

А в тот день рождения, в ту ночь рождения "натурал Вовка" на несколько минут умер. И может быть родился кто-то другой. С тем же именем и всем прочим за исключением маленького пустяка. Всего лишь в виде молочного пятнышка на влажных, набухше-тёмных досках душа, смежного с сортиром. Ведь какая-то капелька всё равно упала на пол - они её в темноте просто не разглядели…