Знаешь, в чем твоя проблема? - сказал я. - Ты не умеешь пресмыкаться.

Марк повеселел и даже "прошелся гоголем": вот я какой, гордый, неподкупный, бескомпромиссный...

- Лизать начальственные зады - ведь тоже искусство, - продолжил я, - Сильные мира сего должны думать, что ты стараешься не потому, что чего-то от них хочешь, а потому, что имеешь этому занятию душевную склонность. Нравится тебе делать приятное хорошим людям и все тут. А ты?!

- Что я? - оскорбился Марк.

- Ты вечно перебарщиваешь. Как начнешь лебезить, аж смотреть стыдно. У тебя же в каждом глазике по доллару светится. Даже меня ты своими сахарными слюнями не обманешь, а начальники поумнее будут. Выставят за порог, да еще благородный гнев разыграют: "Нам лизоблюды не нужны!".

- Так выставили уже.

Марк совсем сник, а я осекся, поняв, что мое мнение совсем некстати. Лучше было бы сказать какую-нибудь чушь про кошку, которой отольются мышьи слезы, или про праздник, который будет и на марусиной улице.

"Кто меня за язык тянул?" - огорчился я и попытался реабилитироваться.

- Не куксись!

- Я не куксюсь.

- Нет, куксишься!

- Нет, не куксюсь...

Этот диалог можно было продолжать до бесконечности и при всей его бессмысленности, пользы в нем было немало. Марк мог разозлиться и дать волю чувствам. Например, обвинить меня во всех несчастьях. Гнева его хватило бы ненадолго, а к нему, глядишь, вернулась бы способность рассуждать здраво.

* * *

Какой бы дурацкой ни была передача, смотрели ее, оказывается, многие. В том числе начальник Марка, поспешивший отправить марусину карьеру под откос. Собственно, никакой карьеры у него не было, но зато был свой стол, свой стул, свои клиенты и своя зарплата... А сейчас всего этого вдруг не стало: одиозному сотруднику, который трясет своим грязным бельем на всю страну, была дана вольная. Марк, как и несознательные крепостные крестьяне когда-то, не очень-то обрадовался. Наоборот, наплевав на гордость, стал униженно молить барина, чтобы тот взял его обратно.

Зря старался.

- У людей нет сердца! - вернувшись домой, возопил Марк.

Увидев его жеваные на коленях брюки я понял, что он исполнил перед начальником свой коронный номер: с валянием в ногах, слезами и сложенными в молитве руками. Дома этот трюк всегда помогает ему добиваться своего (в конце концов, такой театр грех не отблагодарить), но в казенных декорациях, самоуничижение не помогло. Марка уволили с официальной формулировкой "сокращение штатов"...

- Могли ведь что-нибудь похуже написать, - утешающе сказал Кирыч.

- "За аморальное поведение" например, - поддержал я.

* * *

- Хрень, - согласилась Клавдия, дождавшись, когда Марк окончательно захлебнется в соплях.

Толку от этих причитаний не было никакого. Клавдия работала в районной больнице и вряд ли могла бы найти Марку тепленькое местечко. Знакомств в самых высоких сферах у Клавдии было немало, но ни одно из них не было полезным: какой шиш станет помогать медсестре, делавшей ему клизму?

Впрочем, Марк не выбирал собеседников, жалуясь на свою несчастную долю всем подряд: Валере, Адаму, Тане, Зинке, Томочке, безымянной гувернатке богатеев Протопоповых и даже соседскому коту Коккинаки. С тезкой советского летчика, правда, этот номер не прошел. Марк хотел взять его на руки, чтобы оросить слезами кофейную шерсть, как тут же получил три глубокие царапины на руке... Совершенно справедливо, на мой взгляд.

- Хрень, - повторила Клавдия, дав понять, что постарается помочь.

В мощной грудной клетке Клавдии билось отзывчивое сердце. Не прошло и недели, как Марк уже утюжил заемный белый халат, готовясь стать санитаром. Отсутствие опыта его не смущало. Марк был уверен, что ему вполне достаточно знаний медицинской терминологии, почерпнутой из сериалов про образцовые иностранные клиники. А больничному начальству, видимо, было все равно - не до жиру, при такой-то нехватке рук!

- Милосердная сестра! - веселился я.

После первой ночной смены Марк пришел серый от усталости. У него тряслось все, что могло трястись - руки, ноги, голова, а с нею и всклокоченные волосы.

- Что с тобой? - испугался Кирыч.

- Ничего..., - выдавил он. - Ничего хорошего.

Взяв Марка под свое крыло, Клавдия не стала делать ему поблажек. Под ее надзором он всю ночь мыл полы, выносил из-под лежачих утки, а ранним утром курсировал с каталкой между операционной и палатами.

Со второй смены он пришел на три часа позже и в совершенно разобранном состоянии.

- Меня выгнали, - прорыдал он и расплялил рот в беззвучном крике.

Марк был ни при чем. Разве он виноват, что одна старушка умерла, схватив участливого санитара за руку? Так их и нашли. Пациентка на небесах, санитар в обмороке.

- Тебя самого надо лечить, - говорил я, пока Кирыч отпаивал Марка валерьянкой.

После больничной одиссеи терзания Марка приобрели размах античной трагедии: он ходил по квартире то стеная, то заливаясь гомерическим хохотом. Его словам перестало хватать ярких красок, а у поступков утратилась всякая предсказуемость. Ну, зачем, скажите, садиться на край моей кровати в три часа ночи и вздыхать привидением?

Все это непременно закончилось бы транквилизаторами, лоботомией, электрошоком и прочими аттракционами для психов, но тут появилась Лилька.

- Есть работа! - сказала она прямо с порога. - Конфетка, а не работа. Пальчики оближешь.

И потрясла перед нами коробкой с надписью "Лакомка", словно работа там и пряталась.

В коробке оказался торт, но предложение оказалось еще более воздушным, чем крем бизе. Эфирным!

Лилька сказала, что Марк обязательно должен стать радиоведущим. По ее мнению он подходил для этой должности по всем статьям.

- Во-первых, у Марика приятный голос. Во-вторых, он умеет быстро говорить и не забываться, - перечисляла она. - В-третьих, один мой знакомый открывает новое радио и я могу замолвить словечко. В четвертых...

- Просто знакомый? - ехидно поинтересовался я.

- Хороший знакомый, - ответила Лилька, сделав упор на первом слове.

- Клавдия в курсе? - не отставал я.

- Мы с Клавой просто подруги! - вспыхнула она.

- Так, что там в четвертых? - нетерпеливо спросил Марк.

Чужая личная жизнь интересовала его только тогда, когда у него не было собственной, что случалось часто, но очень ненадолго.

- Мой друг говорит, что на радио каждый второй - гей, - запнувшись, призналась Лилька.

"Клава может спать спокойно", - подумал я, радуясь, что платонической влюбленности отзывчивой гренадерши ничего не грозит.

- Голубая мафия! - воскликнул Марк.

- Ты еще про жидомасонский заговор вспомни, - накинулся я на Марка - большого любителя козырять сомнительными истинами.

- Никакой голубой мафии нет, не было и не будет, - сказал я убежденно.

- Откуда ты знаешь? - спросил Марк, явно не желая расставаться с надеждой, что его пустят в эфир сразу, как только он признается, что с спит с мужиками.

- Иначе мы давно катались бы, как сыр в масле, и правили миром! - не скрывая разочарования, ответил я. - На самом деле катаются на нас и правят тоже нами...

- Это точно, - со вздохом сказала Лилька, вконец замучанная Сим-симом и романами с продолжением.

"Хорошим знакомым" Лильки оказался программный директор - по ее словам, не последний человек на новой радиостанции.

- Олег - душка, - аттестовала его Лилька, заверив, что Марку не составит никакого труда, чтобы втереться ему в доверие.

На первый взгляд, и впрямь, ничего особенного от него не требовалось: выразительно прочитать что-нибудь, рассказать о себе...

- И это все? - недоверчиво посмотрел я на Лильку.

- А разве мало? - удивился Марк моему удивлению и все дни, оставшиеся до рандеву с "душкой", делал все, чтобы мы поняли: читать - это немало.

* * *

- Добрый день, дорогие радиослушатели! В Москве 12 часов 38 минут. На волнах радио "Пагода" новости от синоптиков, - прочитал по бумажке Марк.

- Какая "Пагода"? - взбесился я. - Где ты видишь "Пагоду", когда радио называется "Погода"!

Марк мусолил текст не первый час, а получалось у него все хуже.

- Дурацкое название, - сказал Марк в свое оправдание.

Да, и название дурацкое, и радио - тоже. Не зная, чем еще можно испортить эфир, некая группа товарищей с деньгами придумала 24 часа в сутки рассказывать про погоду: текущую, будущую, столетней давности, а еще про метеоритные дожди на луне, магнитные излучения, ураганы в Африке...

- Ты это еще лилькиному "душке" это скажи! - посоветовал я. - Он мигом возьмет тебя на работу.

- ...Небесная канцелярия готовит сегодня дождь, сильный ветер до 15 метров в секунду, а радио "Погода" советует вам не забыть о плащах и зонтиках, - без сучка и задоринки отбарабанил Марк, когда я уже потерял всякую надежду.

От отчаяния у Марка прорезалась уверенность, а вместе с нею и природная веселость.

"Может, это и впрямь марусино призвание? Чирикать в эфире?- самодовольно думал я, чувствуя себя профессором в гетрах взрастившем новую Элизу Дулитл.

Впрочем, Марку было еще далеко до идеала. Стараясь говорить "стильно", он отчего-то начал пришепетывать. Один раз прорезавшись, глуховатая буква "Ш", уже не желала исчезать.

- Шла Саша по шоссе и сосала сушку, - артикулировал Марк днями напролет.

До встречи с Олегом оставалось все меньше времени, а незаконная "Ш" привязалась, как репей.

- Сушшшка, - показывал Кирыч.

- Сушшшка, - шипел я рептилией.

- Сушшка, - послушно повторял Марк.

"Ш" оставалась прежней - некрасиво-неправильно-шипящей.

* * *

- Душка! - воскликнул Марк, положив трубку.

Старомодным словечком, подцепленном у Лильки, Марк теперь называл все, что вызывало у него положительные эмоции. Душкой был я, когда говорил ему приятное, душкой был Вирус, если на прогулке быстро делал свои дела. Душки плодились как кролики, от них не было никакого спасения. Вот и сапожная щетка, которой Марк наводил глянец на туфлях, сделалась душкой, и неведомый телефонный собеседник был прописан по тому же разряду.

- Кто опять? - спросил я.

Марк разгладил замусоленный газетный клочок и громко прочитал:

- Опытный логопед избавит от дефектов речи за один сеанс!

- Занятно, - сказал Кирыч.

- Встречаемся завтра возле метро "Сходненская", - отрапортовал Марк. - Кстати, это где?

Это оказалась самая обычная московская окраина, такая же безликая, как и все остальные: одинаковые панельные высотки, цветочный развал у метро, бабки с глазированными сырками оптом и в розницу, чуть поодаль - крикливый неряшливый рынок, и всюду люди со снулыми лицами...

Марк нервничал возле входа в метро. В руке он держал газету, свернутую в трубочку, чтобы логопед мог его опознать. Я следил за Марком краем глаза, делая вид, что прицениваюсь к сыркам.

Вообще-то, Марк был категорически против, чтобы я присутствовал на сеансе мгновенного избавления от речевых дефектов. Я может быть и отправил бы Марка одного, если бы он не проговорился, что чудо-логопед намерен принять его на свежем воздухе, потому-де, что клиника на ремонте, а дома мама больная.

- А еще врач считает, что без свидетелей его метод работает лучше, - пояснил Марк и этим лишь укрепил мою решимость непременно его сопровождать.

- Я в сторонке постою, - пообещал я, а чтобы Марк не рыпался, сочинил пару кровавых миниатюр про насильников и убийц, которыми кишмя-кишит столица.

Логопед оказался похож на кузнечика: длинные ноги, зеленая хламида до колен, лет двадцать назад бывшая верхней одеждой, а сейчас оскалившаяся по швам нитками. Придерживая Марка за локоток, он повел его по замызганной аллее. "Ничего себе душка", - думал я, шагая следом на небольшом расстоянии. На первый взгляд, дедок был безопасен: он даже полупустой пакет с надписью "Седьмой континент" держал с видимым усилием.

Марк тоже расслабился. Он рассказал и о своем увольнении, и о больнице, и радийных перспективах. Старичок кивал и озирался по сторонам, видимо отыскивая укромное местечко для логопедических упражнений. Наконец, под одной из кривых берез нашлась пустая скамейка, усевшись на которую он незамедлительно приступил к лечению.

- Скажите "А", - скрипучим голосом приказал дед.

- А! - послушался Марк.

- А теперь "Б".

- Б!

Так они начали перебирать алфавит. Я стоял неподалеку, изображая, что кого-то жду: поглядывал на часы, закуривал, выхаживал туда сюда. Впрочем, деду мой театр был неинтересен. Он глядел Марку в рот и качал головой, как китайский болванчик: надо же, как все запущено...

- Теперь возьмите это, - сказал он, когда Марк одолел букву "я".

Дед пошуршал пакетом и достал из него бублик. На вид самый обыкновенный.

- Ешьте, - сказал он.

Марк проглотил бублик в считанные секунды.

- А теперь, - со значением проскрипел дед. - Скажите что-нибудь.

- Что сказать? - не понял Марк.

- Что угодно, - сказал логопед и уставился Марку в кадык, едва успокоившийся после пожирания бублика.

- Шла Саша по шоссе и сосала сушку, - вспомнил Марк любимое упражнение.

- Слышите? - сказал дед.

- Что? - не понял Марк.

- Ваш дефект устранен, - важно сказал дед и воздел палец к небу, - Слышите?

Марк посмотрел в указанном направлении и, ничего на небе не обнаружив, отрицательно мотнул головой.

- Не слышу.

Я тоже не слышал, хотя, признаться, был заворожен новой методой, которая у современных логопедов наверняка именовалась "Хлеб всему голова".

- Ну-ка скажите еще что-нибудь, - приказал дед.

- Шла Саша..., - опять начал Марк.

- Что я вам говорил! Полное излечение! - перебил его логопед, - Пожалуйте, деньги. 30 долларов. Как договаривались.

- За что? - залепетал Марк.

- Платить не хотите? - зашипел дед.

Он подобрался, будто для прыжка, а бледное личико зловеще заострилось. "Такой и задушить может!" - испугался я.

- Обмануть вздумали?

Дед схватил Марка за руку, отчего тот дернулся, будто его ударили током.

- А придется, - проскрипел хищный кузнечик.

Дело принимало дурной оборот. Еще немного и старичок вытрясет из Марка всю наличность, а с нею и душу, в последнее время и без того немало претерпевшую.

- Мы заплатим, - крикнул я, бросившись к скамейке.

- Что вам надо? - вскинулся дед.

Его глазки метали молнии, а суставчатые пальцы шевелились, как ножки у паука. Еще одна насекомая параллель лишь придала мне решительности.

- За бублик мы заплатим. Почем они нынче в "Седьмом континенте"? - я кивнул на пакет.

Кузнечик застыл, будто пришпиленный к картонке натуралистом.

- Вот вам, господин логопед, десять рублей и ни в чем себе не отказывайте, - сказал я и дернул Марка за руку. - Пойдем.

- Простите! - виновато пробормотал Марк, - До свидания!

- Ты еще ножкой шаркни, - посоветовал я.

Дед мял пустой пакет, но по виду его было ясно, что он с большим удовольствием пощупал бы мои кишки. "Паук! Самый настоящий паук!", - думал я, удаляясь с неприличной поспешностью.

- А ты тертый калач, - восхитился Марк, едва поспевая за мной.

- Оставь в покое хлебобулочные изделия! - закричал я, уверенный, что сегодня ночью мне будут сниться кошмары про насекомых со скрипучими голосами.

* * *

Я сочинил торжественную речь, нашпиговав ее зефирами, струящими эфир, сьел холодный чебурек, полюбовался на новую ботиночную коллекцию в обувной лавке неподалеку, обошел кругом высотное здание, погадал, на каком этаже Марк выказывает радийный экстерьер и, не придя ни к какому выводу, разозлился.

- У меня ведь и свои дела имеются! - сказал я, уговаривая себя ехать домой, не дожидаясь Маруси.

Но потом смирился: вряд ли Марка держали бы там наверху так долго, если бы он совсем не годился в эфирные создания. Настроившись на лучшее, я подпер колонну, удерживающую бетонный козырек перед входом в высотку, и от скуки начал медитировать. Обычно, нирвана меня игнорирует: то есть хочется, то спина чешется, но на этот раз вдруг получилось. "Надо на сытый желудок", - с благодарностью вспомнил я чебурек, а мгновение спустя моя голова уже зазвенела от отсутствия мыслей, а еще через мгновение зашумело море...

Отупение, вдвойне счастливое от того, что уникальное, было прервано самым грубым образом.

- Олег - душка! - прорал в ухо Марк, возникнув откуда-то сбоку.

- Неужели? - встрепенулся я и попытался вспомнить свою поздравительную речь.

Увы, зефиры с эфирами исчезли вместе с нирваной.

- ...такой красавчик, часики "Босс", три языка, и в Амстердаме был, пробовал лунный кекс, я-то опозорился, говорю, какой кекс, а он странно так на меня смотрит и говорит "лунный", и смеется...

Марк изливал на меня мутный словесный поток, из которого было невозможно вычленить главное.

- Так, берут тебя или нет?

- ...Нет, - квохтал Марк, - ...ты послушай, ведь бывают же такие люди? он знает ну, абсолютно все, вот Бритни - это дерьмо, а знаешь кто Мадонне музыку пишет?...

Марк с горящими глазами молол чепуху и всплескивал ручками. "Приступ любовной горячки", - с неудовольствием подумал я. Конечно, увидев красотищу с языками, кексами и Мадонной, он напрочь забыл, что пришел просить работы. Радийный душка отказал, и прежде, чем отправить восвояси занятного человечка, произвел на него впечатление. Подсластил, так сказать, пилюлю.

Марк не понял и теперь приплясывал от счастья, уверенный, что урвал козырную карту. "Дырку от бублика он получил, вот что!" - расстроенно подумал я, некстати вспомнив жулика-логопеда и его черствый крендель.

- Вышибли. Не годишься ты в радийные феи... - констатировал я и, чтобы остудить марусин пыл, вспомнил подходящую расхожую истину. - Рожденный ползать летать не может.

- С чего ты взял? - удивился Марк. - Взяли меня! Я же говорю: Олег - душка!