Константин Кропоткин. "Дневник одного г." - всего 99 руб. Закажи прямо сейчас! >>

Герои популярного в середине 2000-х годов сериала Константина Кропоткина - "Содом и умора" возвращаются на Gay.Ru! Роман, признанный в 2007 году "Книгой года" читателями нашего проекта и позже изданный в Германии, не забыт до сих пор.

...Кирыч, Марк и пес Вирус снова с вами по вокресеньям весной 2011 года.

А также - "Русская гей-проза 2010" с "Другими-разными" Константина Кропоткина.

Разговор бы игривый, ни о чём.

Интересно бывает: произносят люди слова, и, слушая их, можно даже вообразить, что брызжет, искрится и переливается самое веселое веселье.

Ан-нет.

На словах веселятся, а одновременно темной водой - не высказанным - течет большая мутная река.

- Ты уже сказала нашему гостю о своем недуге? - спросил я, чувствуя себя в нашей блестящей кухне, как в препараторской.

Голенищев закашлялся. Задергался блестящий нос.

- О котором? - спросила Манечка. Она запихивала в себя сочные, как солнце, куски омлета.

- Что ты нимфоманка-девственница.

- Это как? - озадачился Кирыч.

- Нет еще, не сказала, - ответила толстуха. И бровь не дрогнула.

- Вы ее извините, - я обратился к Голенищеву, - Она - девица очень скромная, даром, что жрет, как паровоз.

- А еще гудю, - с набитым ртом подтвердила та.

- Она гудит, да. Она так гудит, что хоть святых выноси. Особенно если трахается. А трахается она часто, потому что нимфоманка.

- Ну, я вообще-то, и на нимфу согласна.

- Нет, уж, прости. Ты - нимфоманка-девственница, и никто другой... - я попивал свой чай, говорил меланхолично, почти мечтательно, и голос был глубок, как всегда у меня бывает, когда находит, наваливается на меня вдохновение. - Спишь с первым встречным-поперечным, а душа у тебя чистая. ...Нежная у нее душа, вы понимаете? - я посмотрел на любовника толстухи.

Он послушно заелозил на своей табуретке.

- Нельзя ей туда, в ейную душу плевать, потому что при всем своем блядском поведении, душа ее - настоящий цветок. Если б до революции жила, то звалась бы ее душа "розаном", а по нынешним временам, - я сделал ленивую паузу, - пусть будет орхидея.

- Да, - нервно похмыкав, сказал Голенищев, - я согласен.

- Я - очень феноменальная женщина, - сказала Манечка,- странно даже, что еще никто не пожертвовал мне миллион долларов.

- Лучше евро, - сказал Кирыч, - это больше.

- Да, ей, по совести говоря, и миллиона рублей достаточно, - сказал я.

- Слушай-ка, Голенищев, - сказала Манечка, - ты бы пожертвовал мне миллион?

- А у меня нету...

- Тю, - сказал я, - у него нет даже миллиона. Какой-то кошмар.

- У тебя тоже нет, - сказал Кирыч.

- Голенищев, а ты представь, что у тебя есть миллион, - с азартом заговорила Манечка.

- Рублей, - добавил я.

- Лучше евро, - напомнил Кирыч.

- ...ты бы пожертвовал его такой феноменальной женщине, как я?

- Не знаю, - неуверенно прознес Голенищев и торопливо добавил: - Я не в том смысле, что вы... что ты...

- Молодец! - мы неожиданно грянули хором. И я, и толстуха Манечка, которую я в эти самые минуты мысленно вычеркивал из списка своих подруг...

Она - предательница, я с такими не дружу. Но говорить в унисон мы еще не разучились.

- Хоть не врешь, - сказала она, - если бы у меня был миллион, хрен бы я его кому отдала. Даже такому классному любовнику, как ты, Голенищев.

Тот порозовел.

- Не  деньгах счастье.

- Ты точно не миллионер? - спросила его Манечка.

- Ну, да, - неуверенно ответил он.

- Тогда не болтай чепухи. Вот, будет у тебя много денег, тогда и станешь говорить, что не в них счастье.

- Да, дорогая нимфоманка-девственница, вы совершенно правы, - сказал я, - только бывают же и чудеса. У меня есть подруга одна.

Взгляд Манечки потяжелел. Не надо, молча говорила мне она, не начинай.

Ты первая начала, без слов ответил ей я, теперь моя очередь.

- Ну, хорошо, - я сдался, - у меня есть один друг, а у него есть любовник. Я из мужеложцев, если вы, господин Голенищев, еще не догадались. И он тоже, - я указал на Кирыча.

Тот страдальчески закряхтел.

- Так вот, у любовника моего друга денег просто куры не клюют. А еще он и красив, и умен, и добр - просто скопище достоинств, аж глядеть на него страшно.

- Вот именно, - пробормотала Манечка, глядя в сторону.

- Казалось бы, идеальный парень. Просто хоть прямиком в грошовый роман в пестрой обложке. И что вы думаете?

- Мы ничего не думаем, нам пора уже, - Манечка расправилась с испанским омлетом, встала, демонстративно вытерла руки о свой сарафан в черно-синий цветочек. Вскочил и Голенищев.

- Мой друг, вместо того, чтобы схватиться за принца, зажить с ним в счастьи и любви, коктейли жрать, пока церроз печени не наступит - вместо всего этого, он взял его и бросил.

- Не понимаю вас, - сказал Голенищев.

- Всякое бывает. Может быть, они просто друзья были, а ты не понял, - сказала Манечка.

- Как же друзья, если он с ним спал? - вслед за гостями встал и я, да и Кирыч, предвидя развязку, собрался подняться из-за стола.

- А ведь такой красивый парень-то: умный, добрый, честный, - сказал я.

- Каждому свое, - сказала Манечка, - кому одно, - она провела в воздухе сложную кривую, будто рисуя верблюда, - а кому... Голенищев, скажи, у вас в депо праздников не намечается? У меня платье есть. С титьками. Выгулять хочу.

- Ах, в депо! - воскликнул я, сведя, наконец, в этой лав-стори крючки и петельки.

Я вспомнил.

Завалящего Голенищева, человека-снусмумрика, феерическая толстуха подцепила в депо. Пошла искать приятелю любовника, там и подцепила. В отделе кадров, если я не ошибаюсь...

- Будет праздник, - сказал Голенищев неожиданно твердо, - если надо - б у д е т.

- Ах, ты моя умница, - уводя любовника прочь, пропела Манечка. - А-ах! Какая умница!

Мы остались одни. Дописывать историю я стал уже в уме.

* * *

Содом и умора.

"...Взяв новоявленного любовника под руку, она вела его дворами и подворотнями. У травы на газонах был нерешительный вид - местами она блестела отмытыми кудрями, а местами - пожухла до грязноватой сухости.

- Ты любишь футбол? - спросила она, глядя себе под ноги, украшенные черными, как ночь, туфельками.

- Ну, да.

- Нет, ты мне точно скажи, ты его любишь, или нет.

- Вообще, не очень.

- Я так и знала! - она отдалилась и картинно всплеснула руками. - Я так и знала! А на футбол, конечно ходишь, ведь так?

- Да, случается.

- Конечно, у футболистов такие попки аппетитные, и ножки крепенькие, просто загляденье, правда? - и снова этот испытующий взгляд.

- Вы... ты... в каком смысле? 

- А в том, что у меня такая шыгзаль, - она прибавила шаг.

- Что?

- Я - шыкса с непростой шыгзалью. Баба с судьбой, если говорить по-человечески. Если в толпе, огромной-преогромной, есть хоть один неподходящий мужчина, то он непременно уцепится мне за юбку. Или за трусы - всякое бывает, - она шла себе мимо газона, глядела под ноги и рассказывала обыкновенным своим насмешливым тоном, - Вот представь себе толпу высококачественных самцов, один краше другого, жеребцов из порнофильмов один другого элитней. А среди них затесался один такой, который мне категорически не годится. И вот кто, думаешь, однажды окажется в манечкиной койке? Кто?

- Вы к чему это? - он окончательно растерялся. Попытался улыбнуться, но улыбка получилась как приклеенная.

- Я  к тому, что не быть нам с тобой счастливой семейной парой, милый мой птенчик, - она щелкнула его по носу. - Не заведем мы с тобой деточек штук семнадцать и домика с клумбой у нас не будет.

Она говорила так, будто уже все у них обговорено было, и спланировано, будто знают он друг друга давным-давно, а тут вдруг все идет прахом, да так, что ей - не жаль ничуть.

- Почему? - спросил Голенщев.

- Потому что ты футбол любишь.

- Нет, - сказал он, - да...

- Вернее, ты его любишь, но не в том смысле, в котором меня бы устроило. Ты ножки спортивные разглядываешь, а потом приходишь в свою холостяцкую квартирку и мастурбируешь, как умалишенный. Ведь так?

- Да... - он стал надуваться, ну, прямо на глазах. - Нет! - выпалил он, покраснев до синевы.

- Да? - сказала она. - А почему ты не осыпаешь мой путь цветами? Почему на валяешься у меня в ногах? Почему не позовешь в гости на жареную утку? На салат "оливье"? На диван продавленный, прикрытый ветошью? Почему?

Ярости его, конечно, хватило ненадолго, он сдулся до немочной бледности. Шагал себе, да растерянно моргал. Жалко он выглядел. Чудесная эта женщина говорила много и красочно, а у него в отделе кадров были приняты другие разговоры.

- Я могла бы прийти к тебе на диван. В юбке короткой и белой блузке шифоновой, чтобы груди на виду. Чистотой бы пришла и воплощенной невинностью, которая не знает еще термоядерной силы своего соблазна. Я могла бы заливаться краской смущения, млеть, а ты бы вокруг меня хлопотал, корячась, как черт на сковородке, чтобы эрекция была не видна.

- Приходите.

- Куда?

- Я приглашаю вас к себе в гости.

- А ты один живешь?

- Да, - сказал он, - нет.

Застонала.

- А-ах! Только не говори мне, что ты живешь с мамой.

- Нет, - сказал он, - да....

Нерешительной в тот день выглядела не только трава. Бывает...", - примерно так я про них и напишу.

Напишу ли?

* * *

Дневник одного г.

- Умеешь ты, - Кирыч хлопнул пару раз в ладоши, будто что-то лепя.

Я вздрогнул.

- Почему ты так с людьми себя ведешь?

Ему не по душе была моя игривость.

- Старею, - сказал я, - теперь я могу нести чушь просто без всякой остановки.

- А зачем?

- А если говорить не о чем? О чем тут говорить? О том, что я больше на порог эту бабу не пущу? О чем?

В квартире царил девический кавардак - было чисто (я специально провел пальцем по полкам), но беспорядочно - одежда на стульях, чашка с орешками на ковре возле дивана, салат из проводов на столе в гостиной. Но чисто, но вымыто и даже блескуче (в шкафу засияли бокалы).

- Странно все, - озвучил мою мысль Кирыч.

- Очень странно, - согласился я.

Мы стояли в спальне, по обе стороны кровати, на которой были раззявлены наши чемоданы - надо было рассортировать белье.

- Скажи, а ты честно работаешь?

- Не понял тебя.

- Ты не воруешь? В аферах не участвуешь? В махинациях каких-нибудь?

- Почему ты спрашиваешь?

Пожав плечами, я стал кидать на пол грязные рубахи. Кирыч последовал моему примеру.

- Мне будет очень трудно быть счастливым, если я буду знать, что ты, например, вор, - сказал я через некоторое время.

- Я - не вор, - также через паузу ответил он. 

- То есть, у тебя в банке все по закону? - я посмотрел на него.

- Понимаешь, тут же иногда трудно бывает понять. Если...

- Нет, погоди, - я выставил вперед ладонь, упреждая ненужное многословье, - Сейчас ты юлить начинаешь. А правда - она одна. Да или нет?

- Я же тебе объясняю.

- Мне неинтересны эти тонкости. Ты только скажи, честно ты работаешь или нет?

Кирыч сложил руки, как в молитве и приставил их к подбородку. Помолчал, обдумывая ответ.

- Я действую согласно должностным инструкциям.

Я звучно выдохнул.

- Не понимаю, почему ты спрашиваешь? С чего вдруг?

- Мне надоели сюрпризы. Я хочу, чтобы все было просто и ясно. Помнишь, ты кого-то просил, чтобы он помог Марка из полиции выпустить? Как звать-то его? Имя забыл.

- И не надо тебе его помнить.

- Я подумал, что ты с ним как-то связан, что у вас там какие-то нехорошие дела. Может быть, ты его как-то консультируешь по своей банковской части. Мало ли? Испугался я, понимаешь?

- Я не имею права тебе рассказывать. Это коммерческая тайна.

- Вот и славно, что коммерческая, вот и славно, что тайна. Давай, ты будешь выполнять свои инструкции, и мы будем спать спокойно, - я улыбнулся.  

Усмехнулся и Кирыч.

- А могли бы стать миллионерами.

- И что потом? Плавать в реке с утюгом на шее? Выть на родину в Лондоне? Где, кстати, Вирус?

- Гуляет, наверное. С Марком. Балы у них, - Кирыч фыркнул, - журфиксы.

Да, скорей всего, в этот момент сидел наш пес где-нибудь в модном кафе, а фейные девушки-анорексички, которые не выводятся у Марка из друзей, скармливали псине свои деликатесы.

- Жаль. Представь как бы весело было: приходит Манечка со своим лавером к нам в дом, предвкушает тайный перепих, а там их Вирус поджидает.

- Да, засада, - сказал Кирыч, с той же, наверное, яркостью представив, как азартно гоняет визитеров наш заскучавший пес.

Мы раскидали грязные вещи по кучам: сюда белое, туда цветное; там курточки, тут носки. Потащили пустые чемоданы в прихожую, на антресоли.

- И вот еще, - сказал я, подавая, стоящему на стуле, Кирычу свой красный пластиковый короб, - а ты не знаешь одного такого перца. У меня с ним встреча была... - я произнес его имя (как бы здесь-то его назвать? Сигизмундом? Казимиром?).

Как просто - жить просто. Рассказав об одном страхе, другим я поделился уже запросто. Искренность - это не когда ты раскрываешь двери. Искренность - это когда дверей попросту нет. 

Кирыч ухмыльнулся.

- Конечно, знаю.

И снова ухнуло мое сердце. 

А если  холеный тот мужичок согласился на интервью потому только, что через меня может выйти на Кирыча? А если рассказать о себе, о странностях жизни тайного московского мужеложца, он согласился, чтобы через меня подобраться к нему?

- Да, ты ж его тоже знаешь, - сказал мне Кирыч, слезая со стула, - в гостях мы были. Лет семь прошло. Или все десять. У Веры Петровны...

Я ахнул.

- Мужичок с ноготком...

Вспомнил-вспомнил.

И в этот момент - почему жизнь моя напоминает ситком? - послышался звук открываемой двери. Осторожный шероховатый звук.

Не Марк. И уж точно не Вирус.