Константин Кропоткин. "Дневник одного г." - всего 99 руб. Закажи прямо сейчас! >>

Герои популярного в середине 2000-х годов сериала Константина Кропоткина - "Содом и умора" возвращаются на Gay.Ru! Роман, признанный в 2007 году "Книгой года" читателями нашего проекта и позже изданный в Германии, не забыт до сих пор.

...Кирыч, Марк и пес Вирус снова с вами по вокресеньям весной 2011 года.

А также - "Русская гей-проза 2010" с "Другими-разными" Константина Кропоткина.

- Не лезь, - сказал он.

Мы сидели утром за столом, завтракали, разговаривали.

Я, Кирыч и Марк (проснулся, малыш, в кои-то веки).

Говорил, в основном, я - рассказал, что спал плхо, что было у меня все время какое-то странное колотье, и одеяло тяжелое было, и надо бы купить новое, а форточку открыть забыли, а храп "соседа по койке" - не самое лучшее снотворное.

- А ты храпишь, - говорил я, хлебая свой кофе; большую чашку крепкого кофе с молоком. Я пил кофе, а Кирыч и Марк завтракали. У них по утрам всегда хороший аппетит, а меня на еду не тянет. Тем более, после бессонных ночей, тем более, что причиной их, в общем-то, была не жара, не храп и не собственное нездоровье. У меня колотилось сердце - я думал о том, что мне делать.

Вчера вечером мне позвонил Аркаша, гладкоструйный проститут, с которым меня однажды свела нелегкая. Она - нелегкая - свела его и с Андрюшей-портяжкой, а теперь портняжки нет, погиб он при невыясненных пока обстоятельствах, Аркашу задержали, обвиняют в убийстве.

- А я ничего не делал, я не виноват совсем, нет, я ничего не знаю, - подвывая, говорил он мне вчера по телефону.

У него алиби - так он сказал. Он не мог убить портяжку, потому что в ту ночь был совсем в другом месте, с другим совсем человеком, но дозвониться до того человека он не может, телефон его не отвечает, и я должен - почему?!!! - пойти по указанному адресу к какому-то незнакомцу, с которым барахтался тогда аппетитный жиголо, и попросить его дать в полиции показания - сообщить законникам начистоту, что, мол, убийцей Аркаша быть не мог; белое его тело было в полном моем владении, пока другое тело, на другом конце Москвы, злодеи ножом истыкали тридцать два раза.

Да, мало ли?! проворачивалась в голове тяжкая мысль, мало ли их, безвременно погибших, о которых я читаю на работе каждый день - ими полна криминальная хроника; в этом ужасном большом городе вечно кого-то убивают, вечно мрет кто-то, и всякий раз при каких-то мерзостных обстоятельствах.

Но я сказал Аркаше, что понял, что постараюсь. Помогу.

Глупо с моей стороны.

- Очень глупо, я знаю, - сказал я наутро, после бессонной ночи, скупо выкладывая историю Кирычу прямо в его любимый бутерброд (хлеб, сыр, сверху варенье). Марк был не в счет. Его не касается.

- Не лезь, - сказал Кирыч. - Я тебе приказываю.

У меня потемнело в глазах.

- Конечно, - звонко, нарочито весело произнес я, - Это же я буквально недавно говорил, что надо ломиться во все двери, спасать человека. Или у меня были галлюцинации, а Марусю просто так отпустили, без всякой посторонней помощи.

- У меня алиби было, - буркнул Марк (вкушал он, кстати, мюсли с кефиром - месиво, которое выглядит так, будто его уже съели).

- И у дружка Андрюшиного оно есть. Вернее, было бы, если б...

- Семья - другое дело, - сказал Кирыч.

- Семья, - фыркнул я. - Странные вы люди. Все норовите сделать вид, что не в одной лодке сидим. Уверены, что есть мы - все такие в непорочно-белом. И есть помоечники, которым и тюрьмы не жалко - пусть подыхают, не для них права писаны. А мы все одним миром мазаны, и я не хочу, чтобы меня также схватили ни за что и уволкли непонятно куда.

- Тебя не уволокут, - уверенно сказал Кирыч.

- Не волнуйся, - подхватил Марк.

- Почему это? - спросил я, а сам подумал о странных знакомствах Кирыча: он там с кем-то в контакте, он кому-то там, влиятельному, помогает по финансовой части, и уж если кому и стоит побеспокоиться, то, наверное, ему - не схватили бы его, да не упекли бы к чертовой бабушке ворон гонять, нет-нет, об этом мне точно нельзя думать.

- Не суй нос, куда не надо, - сказал Кирыч. - Тебя это не касается, - и принялся доедать свой отвратный бутерброд.

- А может, и коснуться. Мой телефон у него есть. Позвонил же он мне.

- Мало ли у него телефонов, - сказал Марк. - У меня этих телефонов тыщи.

- Как вы можете? - тут я уже искренне возмутился. - Человек меня о помощи попросил.

- Ну, попросил. И что? - спросил Кирыч.

- Ты даже милостыню не подаешь, - поддакнул Марк.

- Нищим я не верю, - сказал я.

- А проститутке веришь? - спросил Кирыч,

- Не в этом дело!

- А в чем? - спросил один.

- В чем? - подхватил другой.

Я подумал, что мне трудно объяснить. Все, что просилось с языка, было словно взято из какой-то чужой, незнакомой мне жизни - о солидарности, о долге, взаимовыручке.

- Какое тебе дело до него? - сказал Кирыч, - До этого..., - он произнес с брезгливостью, которая меня не испугала даже, а словно обожгла. Он говорил о дураке Аркаше, бывшем друге дурака Андрюши так, словно, тот был не мусором даже, а какой-то отвратительной жабой, которую и прихлопнуть не жаль.

- Да, мне на него наплевать, - вскрикнул я. - Абсолютно! Подохнет под забором - и слезинки не уроню. Не в нем суть.

- А в чем? - снова спросил один.

- В чем? - спросил другой.

- А в том, что сам я - я, не кто-то другой! - стану скотиной и подлецом.

- Как это? - Марк захлопал глазами.

- А вот не уверен я, смогу спокойно спать, если буду знать, что бросил человека на произвол судьбы. Он попросил меня о помощи, а я его бросил.

- Да, кого он только не просил, - сказал Марк.

- Да? - я посмотрел на него.

- Я так думаю, - сказал Марк, на мой взгляд, чересчур поспешно.

- Ты не будешь лезть в это дело, ты немедлено удаляешь все его номера, - медленно и веско произнес Кирыч. - И точка. Это не твое дело.

- Да, не мое. Мне нет до него дела, мне абсолютно до него никакого нет дела, - рассмеялся я, - Пусть он хоть в канаве подохнет, не всплакну. Но сначала пусть выйдет.

- Да какого лешего! - зарычал Кирыч. - Чего ты тут устроил? - и мы уже стояли друг напротив друга и друг друга будто бы не узнавали.

"Друг до друга недосуг, друг без друга, оказались сразу вдруг против друга".

- Неужели ты можешь взять и бросить человека подыхать? Неужели? - спросил я, пытаясь разглядеть в потемневших глазах Кирыча что-то кроме гнева.

Он двинулся на меня. Так и начинается бытовой бокс, подумал я.

- Мальчики-мальчики! - завопил Марк, протискиваясь между нами, - Не ссорьтесь, мальчики!

- Иди-ка ты, - он развернулся и вышел из кухни.

- Ну, ты тоже странный какой человек, - переводя дух, сказал Марк. - У тебя же с ним было. С этим. Преступником. Ты разбиваешь Кире сердце.

- Еще кто кому разбивает, - сказал я.

Кирыч может пройти мимо чужой беды? Вот, просто так - пройти мимо, и ничего даже не сделать? Я - да! - я могу, я себя знаю, я закрываю глаза до последнего, я - страшный эгоист и трус. А он? Сильный благородный Кирыч, который помогает всем, который умеет правильно и честно организовать свой мир. Он-то, хороший, он - настоящий хозяин жизни, человек на своем месте...

И снова этот рефрен, который повторяется в последнее время надоедливо часто: "нет-нет-нет".

* * *

Дневник одного г.

На летучку я опоздал (и как людям удается забывать на работе о личном? у меня так все из рук валится). Так что разговаривать с шефом пришлось с глазу на глаз. А точнее, лицом к лицу. Причем, снизу вверх, и понятно, конечно, кто был снизу, как бы лицо верхнее ни пыталось разыгрывать равенство.

- Что у нас еще? - улыбаясь вполне по-отечески, спросил меня Сергей Петрович. Прежде он отклонил и технократический тренд в правительствах экономически-слабых стран Евросоюза, и историю с ажиотажем вокруг "нового люкса", и внезапный дауншифтинг одного швейцарского банкира.

Он был, конечно, прав.

На месте Сергея Петровича Конева, умудренного сединой главреда экспертного журнала, я б себя давно с работы выгнал. Мне есть что сказать о кино и драматическом театре, для меня не пустые слова ни "нарратив", ни "школа переживания". Я вполне могу разобраться в мыльных пузырях латиноамериканской писательской школы. У меня даже на оперу и балет имеется свое мнение, пусть в нем я не совсем уверен. Но о мире финансов мне от себя сказать практически нечего, и поэтому, который год трудясь "экспертом", я занимаюсь только тем, что складываю воедино условные авторитетные оценки - набиваю пустоту чужой ватой, чужими иголками и шпильками, мысленно зевая, скучая мысленно, а то и - как сегодня - пребывая в каком-то остервенелом отупении.

Мнение мое о топах и випах экономического мира укладывается в два слова: напыщенное жулье. Но высказать это мнение я мог только один раз, и искать себе новое место работы - хоть в задрипанный отдел культуры за пять копеек, хоть в пиар, по сути своей подлый, хоть ассистентом в глянец, пошлый очевидно. Можно бы и во фрилансеры опять, мелькнула соблазнительная мысль. А долги?

У всех сговоров с совестью одна сурдинка - надо расплачиваться по долгам.

- А как вам, Илья, история с Бойлом? - спросил Сергей Петрович.

Шеф хоть и относится ко мне с симпатией, но говорить ему, что я понятия не имею, кто такой Бойл, конечно, не следовало. В разговорах с начальством следует выказывать осведомленность во всех вопросах, а дальше в помощь гугл и яндекс - панацея неуча.

- Интересная история, - сказал я.

- За нее и возьмитесь, - он только что по плечу меня не похлопал. - Я полагаю, вам есть что сказать по этому поводу.

- В каком... ракурсе, - попытался я осторожно прощупать почву.

- В нашем.

Я вышел из кабинета, а минут через пять-десять в голове моей зазвякало битое стекло. Этот Бойл, канадец, как сообщил мне интернет, много лет слыл скучным типом, нефтяной компанией руководил, но случилось с ним что-то вроде кризиса среднего возраста (под полтинник дяде) - влюбился, накатал книжку о своей неземной любви, о честности, и вот теперь вся Канада дружно ему зарукоплескала - мистер Бойл пошел наперекор всем табу, завел себе юношу, красавца и модель. "Хочу жить по правде, по лжи жить не хочу", - объявил буржуазный нефтяник толерантному обществу.

И что прикажете с этим делать мне? Обращаться в пресс-службу "Газпрома"?

- Ерунда какая-то, - говорил я примерно через час по другому поводу, стоя в курилке с Манечкой.

- Его тоже можно понять, - сказала толстуха, пыхтя, как и я, сигаретой. - Передачи тебе в тюрьму носить не хочет.

Как бы мне не пришлось носить передачи Кирычу, подумал я, но говорить об этом, конечно, не стал.

- Никто не имеет права указывать, как мне жить, - сказал я с такой убежденностью, словно кто-то совсем посторонний, а не я, недавно сплясал под начальственную дуду. - Нет уж. Только я решаю, что мне делать со своей жизнью. Нашла коса на камень.

- Боец, - Манечка хрюкнула.

- А как твое рандеву? - решил сменить я тему, поняв, что сочувствия у нее не найду.

- Какое рандеву? Не было у меня никакого рандеву. С чего ты взял?

- Ну, встреча. С этим. Облезлым. Как его? Голенищевым.

- Поговорили и все.

- И все? - а я-то ожидал новой серии в оперетте "Манечка ищет любовника сожителю Николаше".

- А что? Я должна была кинуться ему на шею? Я тебе кто вообще? - наступила ее очередь кипяться.

- Понял-понял, - примирительно сказал я.

- Да. И вообще, ты когда к этому херу пойдешь?

- Которому?

- Тому. Который в центре. Где белые люди живут.

- Не знаю. Надо бы поскорей. Попрошу, он откажет, да и дело с концом.

- Давай завтра. У меня как раз вечер свободный.

- А ты-то при чем?

- Здрасте. Я тоже хочу знать, как там на Остоженке живут. Эх, где моя коса, - сказала Манечка. История с поиском жениха для Николаши, видимо, забуксовала, ей захотелось новых приключений.

- Ничего, - сказал я, - Ты камень возьмешь.

И только тогда - как поздно иногда доходит до меня очевидное - я понял, что понятия не имею, что конкретно мой шеф имеет ввиду, говоря о "нашем ракурсе" в истории с Бойлом. Что значит - "наш"?

Нет-нет-нет.

* * *

Содом и умора.

...а еще я понял, что никогда мы с не обсуждали с Кирычем, кто у нас главный. Почему-то не было нужды. Обязанности распределились сами собой, каждый брался за то, что получалось у него лучше - и потому варил он, а посуду мыл я; окнами ведал он, а за полы отвечал я. Я менял постельное белье, а он складывал его в стиральную машину; я выносил мусор, а он покупал пластиковые пакеты для мусорной корзины. Мебелью мы обзаводились сообща; едой и одеждой - как получится, и сейчас уже никто не скажет наверняка, что кому принадлежит. Был, конечно, и денежный вопрос, но и он разрулился сам собой. Ясно же, что мне с моей профессией никогда не заработать столько, сколько ему, финансисту. Я платил, когда мог, а когда не мог, говорил, что не могу. Неловкости никогда не возникало - какие могут быть неловкости у коллективного, двухголового "мы"? Наше "мы" не сложилось, а само собой выросло, как растут деревья и поди пойми, какое из наших "я" - больше.

Появление Марка, наверное, что-то изменило в наших отношениях, но качество этих изменений понять было сложно. Марк играл служебную роль в нашем доме - зачем принимать всерьез человека, который в любой момент может смыться?

Этим вечером его не было дома как раз кстати.

Я не хотел от Кирыча бегать, мне было до рези в глазах интересно узнать, тот ли это человек, которого я знаю? А не придумал ли я себе "своего" человека? Сколько раз писано, сколько переговорено о людях, которые живут бок о бок много лет, должны бы друг друга знать, а они не знают, понятия не имеют, с кем делят дом. Они обманывают и обманываются, у них видимость "мы".

Разговоров, кто в доме главный, мы никогда не вели, так что каждый мог считать себя хозяином положения.

Я сидел за столом и пил красное вино. Напивался. Напротив, в точности, как сегодня утром, сидел Кирыч. Он уже снял костюм, напялил лиловую вытертую футболку. Ел вчерашнее жаркое.

Я разглядывал, как он, мужчина средних лет, крепкой комплекции, чуть навалившись телом на стол, хлебает жижицу томатного соуса, собирает вилкой мясо, картошку.

- Вкусно? - спросил я.

- Да, - не поднимая головы, ответил он.

- Твое блюдо.

- Мое.

- А я только посуду мыл. Я в этом доме на подхвате.

- И что?

Взять бы и вылить ему на маковку красного винца, подумал я, и потекла бы грязная водица по темным волосам; было бы весело - у нас была бы первая в нашей совместной жизни драка, разве не прелесть? разве не чудо? Все дерутся, все спорят, Сеня с Ваней даже руки-ноги друг другу ломают, а иные, вон, и на тот свет отправляются и - как знать? - может быть, в результате страстной схватки.

- А ты не привык, когда с тобой не соглашаются, - сказал я, - Неужели я всегда с тобой соглашался? Смотрел тебе в рот, выполнял каждый твой приказ?

Он пожал плечами.

Если бы Марк не увел с собой Вируса, то тот сейчас наверняка бы тихонько заскулил. Я подумал об этом, а Кирыч - как это у нас иногда бывает - про собаку заговорил.

- Когда мне лет двадцать было, - доев свое блюдо, начал он, - на последнем или предпоследнем курсе у меня была подруга.

- Была, - я знал, что у него был и такой период, о котором он, правда, вспоминать не любил.

- Ее мать овчарок разводила, - Кирыч говорил медленно, видимо, подбирая слова, - Один щенок был слабый, и она взяла его домой, чтобы не сдох. Дорогой же щенок, породистый. И вот, мы сидим у моей, тогдашней, в ее комнате, смеемся, а к нам щенок забегает. Я взял его на руки. А он тяжеленный - откормили. Он вырываться начал, а я его выпустил.

- И что? - помолчав для приличия, поторопил его я. Рассказчик из Кирыча плохой. Не хватает ему связности.

- У меня же дома всегда кошки были, а собак не было. Я мечтал о собаке, но куда в нашу двушку с собакой? Я выпустил щенка, как кошку. Не поставил на пол, а выронил просто. Щенок упал и визжать начал. Все переполошились. Меня отослали, стали вызывать ветеринара. Дорогой же, породистый. А я ушел. Взял и ушел просто.

- А что со щенком?

- Не знаю, мы никогда про это не говорили.

- Никогда?

- Нет. Она не рассказывала, и я не спрашивал. Видишь? - он посмотрел на меня.

- Что?

- Пора забыть уже, а я до сих помню. Струсил же. Сбежал.

- Ты же не ветеринар. Со всяким бывает. Ну, уронил.

- А я взял и ушел. Сделал вид, что все окей...

...а потом вы расстались, подумал я, были у вас и другие недоговоренности, куда более важные; и не удивлюсь я, если сейчас она ненавидит своего бывшего однокурсника Кирилла, который... ну, сволочь, подлец...

- Ты прав, короче, - сказал Кирыч. - Не для другим делаем, для себя. Чтобы спать спокойно. Короче, поступай, как знаешь. Я за тебя.

У меня свалился с души камень. Отлегло резко и сильно. А я и не замечал, что с трудом могу дышать.

- Только на Остоженку я тебя не возьму, - сказал я, мысленно добавив, что и писать про него не буду. "Наших" среди хозяев этой жизни хватает и без Кирыча. А он - мой.