Константин Кропоткин. "Дневник одного г." - всего 99 руб. Закажи прямо сейчас! >>

Герои популярного в середине 2000-х годов сериала Константина Кропоткина - "Содом и умора" возвращаются на Gay.Ru! Роман, признанный в 2007 году "Книгой года" читателями нашего проекта и позже изданный в Германии, не забыт до сих пор.

...Кирыч, Марк и пес Вирус снова с вами по вокресеньям весной 2011 года.

А также - "Русская гей-проза 2010" с "Другими-разными" Константина Кропоткина.

Собрались не сразу. Когда появились мы с Марком, народу было немного, а из знакомых - только белая Мася в сиреневом платье с ромбами и муж ее, Суржик, похожий на волка даже в костюме с искрой.

- Масенька! - смачно облобызал Марк красотку-снегурочку.

Суржик коротко нам кивнул. Даже руки не подал, отметил я, брезгует.

Давали модный показ. Само по себе помещение было бетонным и большим, пустым и лысым. Никаких подиумов - только два больших экрана - там девушки и ходили.

- А где, простите, мода? - спросил я.

- Все в Милане происходит, на секретной квартире, а мы свидетели, - озорно прищурившись, сообщила Мася.

- Можно было и дома посмотреть, - сказал я. - По каналу "Фэшн-Ти-Ви".

- А платьица выгуливать? - Мася покачала своими длинными белыми волосами.

- А брючки? - поддержал ее Марк; он был в коротких штанах на завязочках, вельветовом пиджаке и с шейным платком над майкой-алкоголичкой.

Иными словами, созвали людей не моду смотреть, а друг на друга пялиться: девушки, похожие на трепетных антилоп, ходили с мужчинами, похожими на трансформаторные будки (они гудели мобильниками, что сходства лишь добавляло); были еще эксцентричные старушки в тюбетейках и сурьме, городские сумасшедшие, вихрастые юноши в мешковатых штанах, а также много-много людей, которые ничем особенным не отличались - они были ровно такими же, как и я, и, глядя на них, трудно было догадаться, что они интересуются модой. Нет, нет, нет, не за модой пришли они сюда, в центр города - на мероприятие, которое устроили друзья бизнесмена по фамилии Суржик и Маси, его феерической идиотки.

Здесь красовались. Как могли. Как умели.

- Вы походите тут пока, - сказала нам Мася. - Поешьте еду. Много вкусной еды дают. Бобслеев я правда еще не пробовала, но все равно вкусно.

- Лобстеров, - поправил Суржик свою спутницу, прежде чем увести ее куда-то в толпу.

Точно. Здесь не только красовались, но еще и ели - неожиданно жадно - у столов с закусками было не протолкнуться.

Я приметил толстяка в банном халате с металлической вазочкой на лысой голове. Вытаскивая себя из толпы, в руках - всего-то двух - он с ловкостью официанта удерживал пять бокалов вина и три тарелки с бутербродами. Глядя на него, я вспомнил одного культурного обозревателя, у которого есть только две темы для разговоров "какое дерьмо производят нынешние творцы" и "фуршет". Думаю, с передвижной вазочкой ему нашлось бы о чем поговорить.

- А он здесь зачем? - спросил я. - Решил выгулять свой кухонный инвентарь?

Марк поглядел на чудака.

- Это же художник, - Марк невнятно произнес его имя. - У него вся жизнь - произведение искусства.

- А у остальных она, конечно, бессмысленная пачкотня, - сказал я, подумав параллельно, что только умение говорить едкости с улыбкой спасает меня от репутации безнадежного брюзги.

Впрочем, в этих кругах у меня вообще не было никакой репутации. "Гражданин Ноль" было мне имя, что, признаться, очень меня радовало. По крайней мере, я мог беззастенчиво хохотать над вазочками в виде мужских шляпок.

* * *

Содом и умора.

К тому времени мы не только поели, попили, покривлялись, но и умудрились накормить Манечку. Едва показавшись, толстуха начала быстро и жадно впихивать в себя веселые тартинки, которые заботливо припас для нее Марк.

- Скоро Ашотик придет, - давясь и кашляя, пояснила она.

- Боишься, что отберет? - насмешливо спросил я.

- Для него я - фея, ты понимаешь?

- А феи не едят и не какают, - начал соображать я.

- Какают, но только в абстрактном смысле, - она со свистом начала высасывать из клешни неизвестного мне ракообразного нежное белое мясо. Наверное, это и был тот самый лобстер.

- В каком смысле? - история эта начала меня забавлять.

Она разодрала, выгрызла и облизала все, что было вкусного на ее тарелке, и, отдышавшись, пояснила.

- Мы в кино были. На романтической комедии, само собой, а там героиня весь фильм ест. Она ничего так, не уродина, хоть и зубов много. А Ашотик мне возьми, да скажи, что ему не нравится, как она кушает.

- А ты-то при чем?

- Он сказал "кушает". А я не кушаю. Я даже не ем. Я жру, - она покосилась на свои бока.

- Пусть привыкает. Ему ж за тебя еще замуж выходить.

- Ты, пупсик мой, правильно заметил. В нашем дуэте первую скрипку играю я, но...

Мы замолчали с ней разом, как-то разом заметив, что Марк, стоявший рядом с нами, переменился - заелозил ртом, лицо пошло лихорадочными пятнами.

- Что с тобой? Живот болит? - спросила Манечка.

- Аллергия на лобстеры? - предположил я.

- Это он, - сказал Марк замогильным голосом. И, ни слова более не говоря, с деревянной спиной, пошел к выходу.

- Эй, а я еще вина хотела! - крикнула нам вслед толстуха.

- Сама возьми, - крикнул ей я.

Марк интересовал меня больше манечкиной утробы - я схватил его за рукав.

- Это он. Ну, помнишь, в клубе, который... - у Марка задрожали щеки.

Я посмотрел в ту сторону, в которую он указал глазами, и... не увидел ровным счетом ничего примечательного.

Если я тянул на звание "гражданина Ноль", то человек, доведший Марка до нервного срыва, исчерпывался буквой "М" - он был мужчиной, существом мужского пола, все, точка.

Я думал он будет красив - мимо.

Я думал он будет интересен - и тут мимо.

Человек, подпиравший одну из серых, ему в тон, бетонных стен, был абсолютно неинтересен. Не человек, а голограмма - все на месте, все как у всех, и совершенно не за что зацепиться. Ну, разве что фигура могла быть не безнадежна - под серо-голубым костюмом угадывались уместно выпирающие контуры.

Марк познакомился с ним в кромешной тьме ночного клуба - и это многое объясняло.

- И из-за этой тени в штанах ты бился в истерике? - не смог удержаться я от восклицания. - Уж на что твой француз смешной был, но он хотя бы имел красивый зад и глаза с поволокой. А этот? - я был разочарован.

- Он мне в душу плюнул. Знаешь, как больно?!

- В нашем возрасте мы уже так заплевали друг другу души, что пора бы и привыкнуть, - сказал я, но Марк слушать меня был нерасположен.

Скорбный лик образовался у него, каменный скорбный лик - все обезьяньи гримасы, которыми он любит потчевать окружающий мир, разом отлетели.

- Не вздумай реветь, - сказал я.

- Я и не собираюсь, - сказал Марк и шмыгнул носом.

- Знаешь почему современные мужчины не плачут?

- Почему?

- Боятся, что тушь потечет.

Своей любимой шутке он не улыбнулся, из чего следовал только один вывод. А дома ни валерьянки, ни водки, с тоской подумал я.

- Смотри-смотри, - мимо нас прошли две девушки земных пород. Та, которая шептала, напоминала подушку. Та, которая слушала, выглядела, как жердь.

- Бля-ать! - восхищаясь, сказала тощая толстой. - Я его в журнале видела.

Во сне ты его видела, в эротическом, подумал я, распознав причину их волнения.

Они залюбовались Ашотом. Явившись в компании Николаши, он как раз вертел головой, выглядывая свою дородную фею. Как же красив ты, паршивец, подумал я, глядя на этого молодого мужчину в бордово-клетчатом твиде, как же повезло с тобой Манечке. Мысль, что примирение толстухи и красавца случилось не без моей помощи, мне нравилась. Чувство, что ты можешь менять людские судьбы, вдохновляло что ли...

- Не реви. Я тебя спасу. Я знаю как, - сказал я Марку.

- Да? - вздернул он брови.

Я вот что подумал.

Я подумал, что где-то наливалось довольством лицо Манечки. Я подумал, что она, может быть, уже увидела своего принца, и ей, конечно, по душе, что на Ашота все смотрят, что он привлекает внимание, а он, между тем, ищет ее одну и никем другим на этом свете не интересуется, вынуждая других - толстых, тонких, разных - гадать, что же объединяет этих двоих, таких непохожих...

- Жди меня здесь, - сказал я Марку и, расталкивая людей, поспешил к красавчику. Мне надо было успеть его перехватить.

- Привет! - бросил я Николаше, змеевидному, как всегда. - Рад тебя видеть, - и повернулся к Ашоту. - Можно с тобой поговорить? - я начал оттеснять его в укромный уголок.

- Да. А в чем дело? - говорил он немного растерянно, трепыхая веселенькой пиджачной клеточкой.

Мы встали у окна.

- Нужна твоя помощь, - сказал я.

- Сколько? - он полез во внутренний карман пиджака.

С этими богатеями невозможно разговаривать по-человечески. Все они в купюрах меряют.

- Нет, деньги не нужны. Пожалуйста, будь повежливей с Марком.

- Я вежлив со всеми и всегда, - дернулся Ашот. Какая цаца.

- А с ним, пожалуйста, будь сегодня о с о б е н н о вежлив.

- Почему?

- Надо, чтобы по тебе решили, кто он.

- А что по мне можно решить?

- Только не надо рассказывать мне, что ты не знаешь о своей умопомрачительной красоте. Лады? - я взял его за руку.

- Как же вы меня достали с моей красотой! - он вырвал руку, Чего вы привязались? Я же не виноват, что у меня такие гены?

А еще у тебя папа - плешивый черт, и мать, похожая на козу, подумал я, мысленно не соглашаясь.

- Ашот, у тебя передо мной долг. Помнишь?

- Помню, - он притих.

- А долги надо возвращать. Помнишь?

- Помню.

- А я много не прошу. Просто сделай вид, что ты - лучший друг Марка. Пожалуйста.

Он кивнул, а когда мы подошли к Марку, взял его под руку, зашептал ему что-то, а тот, отвечая на мой требовательный взгляд, приосанился и зазвенел своим веселым, заразительным смехом.

Манечка, появившись, как всегда, некстати, смотрела Ашота странно, немного испуганно. Мимолетного поцелуя красавчика тщеславной толстухе, конечно, не хватило.

- Не волнуйся, - вполголоса сказал ей я. - Так надо.

- Кому надо?

- Например, мне. Я тебе потом объясню.

- Нет, я хочу немедленно, - она больно ущипнула меня за бок.

- Ты у меня в долгу, помнишь? - сказал я, прежде охнув. - А долг платежом красен.

Она ничего не ответила, признав тем самым мою правоту.

- Позволь мальчикам прогуляться вместе, - сказал я. - Всего лишь прогуляться.

- Но только на моих глазах, - пробурчала она. - Знаю я вас, гуляк. Вам волю дай, вы к господу-богу в штаны залезете.

- Ах! - послышался вздох.

Это была Мася, где-то потерявшая своего Суржика.

- Это моя коллега. Она зовет себя "Манечка", - сказал я Масе. - А она, - я обратился к Манечке. - называется "Мася".

- М-да, - оглядывая волшебной внешности деву, произнесла Манечка.

Они странно друг на друга посмотрели.

- Манечка - певица, а еще экономист, - сказал я.

- А ты что сейчас делаешь? - спросила Манечка. К ее привычке тыкать всем без исключения, пора бы привыкнуть, но мне всякий раз казалось, что меня кольнули иголкой.

- У меня муж.

- Ах, муж, - сказала Манечка.

- У него фамилия "Суржик", представляешь, - добавил я.

- Ах, Суржик, - сказала Манечка.

Что-то заискрилось между ними - безмятежной блондинкой Масей и Манечкой, толстой, чернявой и сердитой.

Дела, между тем, обстояли даже лучше, чем я мог себе вообразить.

Они выглядели идеальной парой. Если у Марка жизнь била через край, напоминая временами о цирке, а Ашот вполне годился бы для украшения пышного псевдоклассического склепа, то, оказавшись вместе, они уравновешивали как избыток индивидуальности, так и ее недостаток. В каком-нибудь параллельном мире они могли бы составить отличный дуэт.

Глядели на яркую пару все.

Пялился и он, этот серенький тип - он думал, что его никто не видит, он стоял в углу, как в укрытии, но я не спускал с него глаз, я отлично видел, как этот человек в сером думает какую-то свою заманчивую мыслишку и эта мыслишка ему приятна. Бикфордов шнур начал тлеть, подумал я, он скоро вспыхнет, а там и до бомбы недалеко - надо только подождать.

* * *

Дневник одного г.

У меня возникло чувство, что разрозненные - случайные будто - нити, начали сходиться, связываться, спутываться в многосложный клубок. Манечка разговорилась с Масей - они удивительно быстро нашли общий язык. Марк кокетничал с Ашотом. Суржик таскался на заметном отдалении в обществе себе подобных - отсутствие интереса на его волчьем лицо меня тоже очень радовало.

Все отлично себя чувствовали - как умели, так и чувствовали.

- Зуб болит? - спросил я у Николаши, стоявшего, как обычно, с кислым видом.

- Нет.

- А у меня вдохновение, - похвастал я.

- Вот даже как? - Николаша улыбнулся краешком губ.

- Ага, - сказал я, вообразив, что и этот вечный мизантроп в полном порядке. - У меня есть для тебя идея песни. Рассказать?

- Валяй!

- "У парадного крыльца лаконично расходились два лица симметрично...".

- Я подумаю, - ему понравилось, что я вспомнил про его поэтические наклонности.

А далее был разговор приятный чуть менее.

- Привет! - сказал я Андрюшке, ругая в уме небесные сферы, которые в последнее время сталкивают меня с ним неприлично часто.

- Привет! - сказал портняжка.

- Как дела?

- Хорошо, - произнес он с вызовом, - Мы помирились.

Если он помирился со своим Аркашей, то почему сейчас один болтается? подумал я.

- Рад за вас.

- У нас современные отношения. Он мне все объяснил. Ревность - это собственничество, а не любовь.

Как ему Аркаша грамотно все объяснил, подумал я.

- У нас открытые отношения...

А ведь всего неделя прошла с того дня, как он выл из-за измены в дачных кустах, подумал я.

С людьми типа Андрюшки я могу только думать. Говорить мне с ними не то, чтобы не о чем, но как-то бесполезно, что ни скажешь - все неправильно.

- А он ничего, - вдруг сказал он.

- Кто?

- Ты с него глаз не сводишь, - глаза портняжки заблестели масляным блеском. - А чего? Классный мужик. Сразу в глаза не бросается, но кто знает, тот понимает - и костюмчик у него, не Петя строчил, и телефончик не пальцем деланный. Ничего так. Его даже шрам на щеке не портит.

- Какой шрам?

- Лазером сгладили, но все равно заметно.

- А у тебя-то глаз - алмаз, - сказал я. - Все видишь, все знаешь. Слушай, зачем тебе корсеты шить? Шел бы в полицию ловить жуликов и воров! Подтянутых таких, мускулистых жуликов-воров-насильников-маньяков...

Я сыпал наугад слова, а сам уже прокручивал в уме эту сцену: жирный сплетник звонит Кирычу по какой-нибудь чепуховой надобности и поздравляет его с "открытостью" наших отношений. "Он его глазами ел", - будет врать этот свинтус. Так бы его и убил...

- А лицо знакомое, - сказал Андрюшка, - вспомнить не могу. Политик какой-то, что ли...

- Видишь, как все чудесно, складывается, - сказал я. - У него костюмчик, у тебя открытые отношения. Вы просто созданы друг для друга, - я поспешил удалиться.

А потом было слово на букву "М".

Иногда, чтобы спектакль удался, не нужны репетиции. В правильных декорациях правильные люди делают только то, что нужно. Им не надо играть, им надо вести себя ровно так, как они ведут себя всегда, отзываться на те импульсы, которые волнуют их больше всего - жить-быть, не более и не менее.

- Салют, - под занавес вечеринки сказал Марк, столкнувшись с кем нужно и как раз кстати без всякого сопровождения.

Это произошло случайно - во всяком случае, так показалось мне, наблюдавшему за ними на некотором отдалении.

- Это ты? - спросил Марк.

Тот удивленно прищурился,

- Я. Как... дела?

- Хорошо, а твои как? Ты меня узнаешь?

- Узнаю.

- Вандерфул! - с воодушевлением воскликнул Марк. - И я тебя узнаю. Ты же меня в гости хотел позвать, помнишь? Мы с тобой хотели мейклав!

Тот подобрался, напружинился. Разговор принимал интересный для него оборот.

- Да, вроде.

- А еще хочешь? Ну, мейклав?

- Спрашиваешь, - осклабился он.

- Тре манифик! А я, вот, уже не могу. Занят - ну, ты же понимаешь. Дела-дела, шреклих-щит. - Марк помахал рукой Ашоту, тот ответил коротким взмахом и указал на дверь - мол, пора уходить, - Пока! Удачи тебе! - сказал Марк. - И помни... - а далее произнес длинную фразу по-французски.

- Что это за "Комеди франсез"? - догнав его у двери, спросил я.

- Я сказал, что мудрость приходит со старостью, но иногда старость появляется одна.

- А по-русски нельзя было?

- Было бы не так красиво.

- Эстет.

- Уи, месье, - самодовольно ответил Марк, и я понял, что тучи над его белобрысой головой рассеялись окончательно.

Месть не подают холодной, подумал я, нас неправильно информируют. Месть подают хорошо приготовленной.

Я загадал, что того невзрачного человека, оставшегося стоять столбом меж серых бетонных стен, и зовут как-нибудь на букву "м". Миша-мудак, например.