Константин Кропоткин. "Дневник одного г." - всего 99 руб. Закажи прямо сейчас! >>

Герои популярного в середине 2000-х годов сериала Константина Кропоткина - "Содом и умора" возвращаются на Gay.Ru! Роман, признанный в 2007 году "Книгой года" читателями нашего проекта и позже изданный в Германии, не забыт до сих пор.

...Кирыч, Марк и пес Вирус снова с вами по вокресеньям весной 2011 года.

А также - "Русская гей-проза 2010" с "Другими-разными" Константина Кропоткина.

- Я так сильно его хотела, что когда получила, то даже и не обрадовалась, - сказала Манечка.

Мы стояли в душном почтовом отделении и, покрываясь потом, ждали, когда подойдет наша очередь отдать посылку.

- В каком смысле ты его получила? - я знал, что она знала, что я знаю, но все же вопросы задавал, зная и то, что в любовных историях важны не столько сами истории, сколько лирические волны, которые разбегаются от них во все стороны.

От меня, к тому же, многого и не требовалось - я должен был задавать простые вопросы и быть готовым к тому, что ответы будут неслыханно сложны, многословны, узористы. Манечка - большая мастерица плести замысловатые косички, собирая воедино буквально все, что под руку попадет - так талантливые ювелиры способны собрать ожерелье из черепков, бусинок и дохлых мушек, а выглядеть оно будет, словно преисполненное природного, нерукотворного благородства.

Да, Манечка могла скрутить вместе самые разные мысли. Вот, и сейчас, готовясь к акции "на выход", собираясь сунуть отдышливому мужику в окошечко свою громоздкую коробку, она раздумывала вслух над действием совершенно противоположным: она получила кавказского князя, причем как раз тогда, когда на выход ему было уже указано.

- А не ты ли совсем недавно сказала Ашоту, чтобы он шел вон? - сказал я, не очень убедительно, на мой взгляд, имитируя неведение.

- Сразу видно, что мужеложец, - фыркнула Манечка, - ни черта ты не понимаешь в женской душе. Если девушка очень активно мужчину выгоняет, то в переводе на мужской это означает - приди-любимый-обними.

- А твой Ашот все-таки не мужеложец, - изобразил я нечто среднее между вопросом и утверждением.

Толстуха хотела что-то сказать, и, не сомневаюсь, слов, чтобы описать, насколько он н е м у ж е л о ж е ц, у нее бы вполне хватило - если б Манечка не занималась финансами в московском журнале, то вполне могла бы командовать грузчиками в порту. Но вместо этого она только посмотрела куда-то сквозь меня, напомнив лохматую кошку, досыта нажравшуюся сметаны.

- Иными словами, зря ты перед его родителями позорилась, - сказал я, напоминая ту безобразную сцену в княжеском дворце.

Краской стыда не залилась, нервно хихикать не стала. Только подтолкнула ногой свою коробку, стоявшую на полу. Наша очередь медленно, но приближалась.

- В этой жизни ничего не бывает зря, дорогой мой, - сказала наконец Манечка, - Они познакомились с моей горькой стороной, а значит, сладкая покажется им слаще меда.

- Философ! - усмехнулся я. - Уж, поди, и вещи в княжеский дом переправляешь, - я покосился на коробку. - Княгиня-мать, надеюсь, пообещала тебе свою брильянтовую диадему на свадебку? А кабриолет на рождение внука князь-отец посулил? - спина высокой женщины в деловом костюме, стоявшей впереди нас, затряслась, чем только раззадорила.

За что я люблю Москву, так это за возможность устроить цирк в любом месте. Вернее, цирк тебя сам настигнет - хочешь ты того или нет.

- Ты лучше спроси, как у нас с ним все случилось, не видишь, девушка сгорает от нетерпения, - сказала Манечка.

И не только девушка, подумал я, вон, и тетушки гренадерской наружности уже активно подслушивают.

- Только учти, - сказала Манечка, - я материться буду, как сапожник. Без мата неинтересно.

- Уж как-нибудь переживу, - пообещал я.

- Когда ты, сволочь, меня возле метро бросил...

- Я тебе эсэмэс прислал, что не успеваю...

- Неважно. Когда ты меня бросил, я стояла там, как дура, совершенно недолго. Смотрю - ба! - идет он, Ашотик ненаглядный, такой-сякой-немазанный. Очами блестит - приглашает погулять. Я говорю, "а чего? ну пойдем". И пошли - сначала по магазинам. Жара-духота, а я все пру, думаю, а хер тебе, раз пришел, так получай.

- Не хер, а хуй, - поправил я. - Ты материться обещала.

- Не хуй, а похуй, - сказала Манечка. - А потом мы зашли в кафе воды попить...

* * *

Содом и умора.

- ...я ему говорю, я же не прошу предать родину, я хочу только туфли. Обычные туфли. С ремешками, блядь, говорю. Почему во всем городе ни один хуй не продает туфли для девушки полной красоты и полуденной зрелости? - пустилась в россказни Манечка, а я попытался представить себе эту картину.

В общем, было, как я понимаю, так.

Одним жарким днем в пустое кафе зашел писаный красавец Ашот, влюбленный в эксцентричную тетку, как голодная кошка в чашку сметаны. А с ним была означенная тетка, которой еще только предстояло отведать своей сметаны. Пока она только фырчала и выпускала когти по поводу и без.

- Тебе кофе или чаю? - спросил Ашот, усевшись с Манечкой за стол, который был поближе к окну-витрине.

- Мне туфли. Нормальные туфли. И еще сладкого ликеру с водой. Воды исландского айсберга, пожалуйста. Ну, что ты смотришь? Ну, скажи! Чего ты пялишься? Думаешь, я не вижу, как ты смотришь?

- А как я смотрю? - сказал Ашот. Реакцию князя на это хамство я восстановить не в силах - откуда мне знать, как ведут себя южные аристократы, когда девушки их мечты ругаются матом.

- Ты спал с женщинами? - спросила Манечка, получив от официанта боксерской внешности свой ликер в рюмочке и стакан воды (скорей всего, из-под крана).

- Да, конечно, - сказал Ашот.

- Ничего не конечно, - сказала Манечка, закинув в себя алкоголь, затем подождав немного, чтобы тепло добралось до нужного места. - Давай, я догадаюсь. Она была большая и белая. Да? Какая она была?

- Не знаю... ну... у нее были груди, - помедлив, сообщил Ашот.

- И жопа, да?

- Была, да.

- Огромная жопа. Такая огромная, что ты не мог ее обхватить двумя руками.

- Почему?

- Потому что тебе было года три, а баба была твоей гувернанткой. По кличке, например, мамзель Жевупри. У меня очень большая жопа?

- У тебя красивая жопа. Выходи за меня замуж.

И вот тут-то Манечка, мысленно присев и даже повалившись, несколько сбавила обороты.

- Зачем? - спросила она, едва успев спрятать изумление.

- Нас судьба свела. Как в сказке.

А судьбу "Ильей" звали, мысленно загордился я, слушая манечкину болтовню.

- И что ты будешь со мной делать? - спросила Манечка.

- Жить. Любить. Не знаю.

Манечка-то, может, и повалилась мысленно, но боевой стойки не утратила.

- Ага, будешь кормить, как корову на убой. Чтоб жопа была, как Джомолунгма. А я - хочу тебе сообщить - мучное теперь не ем. Эй! - Манечка обратилась к официанту, стоявшему в углу зала. - Этот красавчик хочет меня выебать!

- Погоди, - вмешался я в рассказ Манечки. - А в кафе точно больше никого не было?

- Ну, в зале нас трое было, а кто там на задах в кухне пасется, понятия не имею, - эта деталь толстухе была неинтересна, она спешила перейти к главному. - Я крикнула мордовороту, а ответа ноль - хоть с той стороны, хоть с этой. Удивительно, как быстро меняются времена. Раньше если в общественном месте слово "писька" скажешь, тебе руки тут же заломят и поволокут в участок твой моральный облик изучать. А теперь хоть на мате разговаривай - ноль внимания. Ужас. "Блядь", - говорю, а дальше опять про туфли.

Затем Манечка описала фасон желаемой обуви, цвет и из каких материалов она должна состоять.

- Блядь, - кричала она на все пустынное кафе, - ну, где в этом городе купить нормальные туфли? Чтоб не для цирка, а для жизни... Молодой человек, да, вы, с ушами-варениками, - это она к официанту опять обратилась. - Вы не знаете, нет ли здесь по соседству магазина с туфлями для романтичных тургеневских девушек?

Нет, такой информацией служка боксерского вида не располагал - махнул сломаными ушами отрицательно. И чего она к нему привязалась?

- Ашотик, дарлинг, - взглянула Манечка на своего князя. - Мне кажется, он хочет выебать.

- Я его понимаю, - сказал Ашот.

- Все хотят выебать, - сказала Манечка. - Вначале выебать, а потом наебать.

- Выходи за меня, - сказал Ашот. - Я - хорошая партия, поверь.

- И чем же ты такая хорошая?

- Не знаю. Деньги есть, работа, статус, если на то пошло. Будущее.

- А будущее, конечно, светлое.

- Да, наверное.

- Не пойду.

- Почему? - в этом месте, как мне кажется, безупречный лик Ашота дрогнул, поползла трещинами красивая картина.

- У тебя рожа красивая.

- Это плохо?

- Еще как. Души не видать... Знаешь, чего он хочет? - она показала на официанта-немтыря. - Ты посмотри на него?! Ты знаешь, чего он хочет?

- Купить тебе туфли? - а в этом месте Ашот сказал едко. Трудно же примириться с таким категоричным "нет".

- Он хочет ебнуть мне по ебалу и всунуть тебе. Прямо тут, в подсобке, под вывеской "Осторожно, керогаз".

- Я не хочу, чтобы он мне совал. Я же не скотина.

- А я, значит, скотина, - сказала Манечка. - В меня, блядь, суют и ничего. Местами даже счастлива, - она перегнулась к Ашоту через стол, - Скажи, но только честно. Ты хотел бы ощутить нечто большое, сильное?

- Не знаю. Что?

- Ну, вроде машины. Типа роллс-ройс. Нет, лучше танк с длинным дулом.

- У меня нет танка, извини, - Ашот развел руками.

- Иди-ка ты.

- Куда?

- К нему. У него вот такое дуло, - Манечка развела руки. - Посмотри, какая у него рожа. Он уродлив. Ты любишь уродливых мужчин. У них вся душа налицо. Шрамы, складки, морщины, извилины. Ты идешь за ним, он сует тебе в подсобке, на каких-то вонючих баках, а потом просит денег. Ты ему даешь и уходишь, обещая, что никогда в жизни сюда не вернешься, ты цепляешь смазливого красавчика, от которого не грех залететь, а потом всю жизнь служить ему алиби-женой. Ты слушаешь его хуйню, прешься с ним по магазинам, за какими-то туфлями, которые нахуй никому не нужны, а в голове тикает "он-он-он". Ты тиранишь бедного пидорка, который боится, что ему всунут, хочет и боится, а ты хочешь, чтобы тебе всунул этот урод, где угодно, в подсобке, на улице, в грязи. А ему насрать, кому совать, у него вся душа на лице. Он живет так, одной наличностью, кто платит, тому и сует. Как это называется?

В этот момент, слушая Манечкин бред, Ашот все больше напоминал куклу, словно у рук, ног и головы понемногу, одна за другой рвались невидимые шелковые нити.

- И как это называется? - эхом спросил он, поникший.

- Может, любовь?

Если бы я выдумывал эту историю, то Ашот бы встал, одарил бы Манечку поцелуем, и этот поцелуй был бы прощальным, затем отправил бы красавца к официанту, а далее - их двоих - куда-то в глубину кафе, где, возможно, действительно имеется вывеска "Осторожно, керогаз". А Манечка бы крикнула им вслед "Я согласна", и, понимая, что теперь-то на нее уже точно никто не смотрит, сдувалась бы, превращаясь... - нет, не в куклу с оборванными нитями, а, скорее, в надувной матрас, из которого выкачали воздух.

Моя история была бы грустной, но, наверное, преисполненной правдоподобия: если красавец не спит со своей подружкой, то он вполне годен на то, чтобы спать со случайными мордоворотами - такое в жизни бывает сплошь и рядом. Толстухе, оравшей о своем романтическом свидании на все почтовое отделение, до жизненной правды не было абсолютно никакого дела - она пересказывала свою личную историю, которая б ы л а, пусть даже со стороны могло показаться, что ее не было.

- А он, ты представь, не обиделся - я гоню пургу, а ему хоть бы хны. Он встал и сделал такой жест, - Манечка приложила ладонь к своей щеке, - Нежно так погладил. Сказал, что бы пошли уже. Что он согласен и без брака, если я считаю нужным. Вот.

* * *

Дневник одного г.

- Не верю, - сказал я.

- А я и не прошу тебя верить, я прошу тебя заливаться слезами счастья и говорить "Маняша, какая же ты молодец".

- Маняша, какая же ты молодец, - сказал я, - что рассказываешь мне эту хуйню.

- Не матерись. Тебе не идет. Ты не умеешь.

- Ну, не хуйню, так абракадабру. Так не бывает.

- Бывает, - высокая женщина, стоявшая в очереди впереди нас, обернулась и оказалось, что это не женщина. Вернее, женщина, но не в обычном смысле, верней, все у нее по-женски, но... - да, провались она, эта треклятая политкорректность.

Впереди нас на почте, в очереди стояла трансвеститка Лизавета, которая, в отличие от большинства трансвеститов, не только желала наряжаться в женскую одежду - она стремилась облачиться и в женское тело, то есть по медицинскому счету была не трансвеститкой, а этой... трансгендершей. Хотеть-то она хотела, и, не исключаю, уже наведалась к пластическим хирургам, которые что надо ей отрезали, а что надо пришили, но, вот, низкий голос у нее никуда не делся, и запястья остались крупны, да и вообще, чем больше Лиза хотела казаться леди, тем меньше на нее походила. Бедная.

- Сто лет, сто зим, - сказал я, - буквально на днях вас вспоминал.

- Надеюсь, в хорошем смысле? - Бедная Лиза улыбнулась красным ртом едва-едва, но лицо ее натянулось, и я подумал, что толстый, слегка подтекший в духоте, грим начнет сейчас отваливаться от нее кусками - отпадет и крупный нос, и тонкие дуги высоких ресниц, и щеки с высокими скулами, словно сделанные из целлулоида. Если фигурой Лиза напоминала ряженого молотобойца, то лицом - некачественную копию красивой куклы.

- Да, про вас можно только хорошее, - сказал я.

- Я вам не верю, - сказала Лиза и поджала губы на учительский манер.

- Круговорот неверия в природе. Вы не верите мне, я не верю ей, - я глянул на Манечку, - А она тоже кое-кому не верит, хоть и нагло мне врет.

- Сукин ты сын, - ничуть не обидевшись, сказала Манечка, - Я тут тебе душу рву на британский флаг, а ты.

- Все мужчины таковы, - сказала Лиза, - Ты, нагая, кричишь им, чтобы они уходили, а они берут и уходят. Они слышат слова, а не смысл. Что с них, мужчин взять?

- Лизавета работает в библиотеке, - пояснил я Манечке.

- Ах, - махнула рукой Бедная Лиза, - Разве это можно назвать работой?

- Платят там мало, да, слышала, - сказала Манечка.

- Это аутодафе, а не работа, - сказала Бедная Лиза.

Ну, лучше чем в Чечне по людям пулять, подумал я.

Умная Лиза прочла что-то на моем лице, а может, мне показалось, что она предупредительно качнула мне головой - не болтай, мол, лишнего. Я и не собирался.

- Не хотите зайти ко мне на кофе? - сказала вдруг она.

Очень неожиданно. В гости Бедная Лиза меня к себе никогда не приглашала, а тут, надо же, расщедрилась.

- Поговорим по-нашему, по-женски, - добавила она.

Выходит, звала Лизавета не меня, а Манечку; мне же в этом кофепитии предстояло быть необязательным довеском.

- Всю жизнь мечтал...

Тут подошла ее очередь, Лиза толкнула в окошечко свою небольшую бандероль.

- А почему отправитель другой? - поглядев на надписи, сказал рыхлый приемщик с нездорово сероватым лицом.

Лиза выложила на стойку паспорт.

Свой, как я понимаю. Приемщик цапнул паспорт, перелистал, а далее завизжал уж совсем визгливо.

- Что вы мне чужие документы суете! Со своими надо приходить! Не буду я у вас ничего принимать! Ходят тут, время занимают! В правилах же русским языком написано, что...

- Помолчи-ка, мать, - сказала Лиза, вмиг перестав быть бедной. Голос, как я уже сообщал, у нее был густой. У таких голосов очень хорошо получается источать опасность.

Нет, про то, что было потом, я потом и расскажу.