...А скажи-ка мне, милая, кто грудью встал на твою защиту, когда тебе "мусю" чистили? Кто? Я тебя от жизненных невзгод, как родную дочь берегу, холю, лелею, в последнем себе отказываю! А ты? Обзываешь мамочку нехорошими словами! Неблагодарная! Как дам тебе сейчас по голове!

- Ну, попробуй, ударь! А я закричу! Люди прибегут, скрутят тебе руки и сдадут в милицию за хулигантство! Ну, что же ты медлишь? Давай, ударь? Караул, убивают!..

Я нажал на видеомагнитофоне кнопку "Stop" и, волнуясь, приступил к объяснениям.

- Задумка другая была. Понимаешь, вроде отрывка из комедии... или мыльной оперы... или...

- Я считаю, что вышло очень хорошо, - перебил меня Марк и гордо посмотрел на Славу, отчего-то уверенный, что тот его поддержит.

Марк говорил, что у него со Славой "мужская дружба". Какой бы смысл он в это ни вкладывал, я был заочно с ним согласен. В конце концов, в славином участии нуждался не один Марк. Слава работал на телевидении, и нам очень хотелось, чтобы он оценил означенный этюд, сделался его восторженным поклонником и размножил на профессиональном оборудовании. Даром, разумеется.

* * *

Однажды Кирычу надоело проедать зарплату.

- Это нецелесообразно, - сказал он.

По его мнению, деньги нужно складывать по кубышкам и чулкам, деньгами надо набивать матрасы, а потом, когда накопится большая сумма, покупать дорогостоящие вещи, которые будут служить внукам (если таковые заведутся) или детям племянников (что в нашем случае вероятнее). Мы с Марком сочли этот способ жизни скучным, но были вынуждены согласиться с главным добытчиком денег.

Истязание длилось целую вечность. В начале второго месяца, когда я вконец устал думать о некупленном, неувиденном, несъеденном, непрочитанном и непережитом, Кирыч принес домой видеокамеру.

- Очень целесообразная вещь, - съязвил я, узнав, что на коробочку из металла, пластика и стекла ушли все сбережения, так мучительно нажитые.

Но вскоре оттаял. Ежевечерне играя с камерой, Кирыч начисто забыл про скаредность, прежде объявленную чуть ли не главной человеческой добродетелью. Жадничать ему стало просто некогда.

На Вируса стрекочущее и мигающее существо действовало магически. Стоило Кирычу включить камеру, как пес возникал рядом, а однажды даже попытался коробочку вскрыть. Отбили. Но даже убедившись в ее несъедобности, он не утратил интереса, норовя сунуть кудлатую морду в объектив.

Кирыч внял его просьбе и вскоре Вирус был запечатлен за едой и после оной, на прогулке и во сне. Одержимости, с которой пес предавался съемке, мог позавидовать профессиональный киноактер.

- Наверное, в прошлой жизни он был кинозвездой, - предположил Марк.

- Ага, Верой Холодной, разжалованной за грехи в собаки, - продолжил я.

- Уж лучше Мерилин Монро, - сказал Марк.

Белокурая дива в последнее время особенно будоражила марусино воображение - пал жертвой рекламы. По радио каждый час крутили ролик про новый краситель, гарантирующий платиновую красоту, перед которой не устоит даже американский президент. Сообщалось это пряным женским шепотом, а где-то на задах шелестела сама Мерилин:

- Happy birthday, Mister President...

Вскоре и Марк попытался извлечь выгоду из новой игрушки.

- Ты сними-сними меня, фотограф, - намекнул он.

Подействовало. Следующие дни Кирыч упражнялся на человеческой натуре.

- С днем рожденья, мистер президент, - выводил Марк.

Внешне он придерживался образа в самых общих чертах, полагая, что излишняя маскировка будет лишь во вред самодельному сексапилу. В кинозвезду он преображался с помощью свитера в обтяжку, под которым колыхались два презерватива с водой, изображающие пышную грудь, а на голову напяливал мочалку. Марк утверждал, что это скальп настоящей блондинки, но белесый волосяной ком свидетельствовал лучше всяких слов - мочалка, самая настоящая мочалка.

Глядя на него, я радовался, что Монро умерла молодой. Доживи она до наших дней, ее ждала бы куда более мучительная смерть - от негодования. Ей-богу, поглядев на марусин перформанс, любая дива запросто бы преставилась. Тем более белокурая.

Вирус был очень недоволен. Из исполнителя главной роли вновь переведенный в рядовые человеческие друзья, он лаем требовал возвращения прежнего статуса. Без толку. Его звезда закатилась безвозвратно. Теперь каждый раз, когда Кирыч и Марк намеревались слиться в творческом экстазе, они запирали Вируса в ванной. Такого оскорбления пес вынести уж совсем не мог и начинал душераздирающе выть. Наверное, так воют оперные примадонны, дисквалифицированные в хористки.

В этом смысле, у нас с Вирусом было взаимопонимание. Без всяких оснований, поводов и причин меня раздражали игрища новоявленных кинематографистов. Как скорпион, я буквально исходил ядом.

- Ты уже купил смокинг? - с самым невинным видом спрашивал я Кирыча. - Как зачем? В чем же ты пойдешь получать своего "Оскара" за самое кошмарное кино тысячелетия?!

- Ах, нет, Марк не может подойти к телефону, - говорил я. - Ему сейчас нельзя мешать, он в образ вживается. Ты разве не знаешь, что Марк будет играть одну из главных ролей в триллере "Чебурашка"? Нет, на роль Шапокляк пригласили настоящую актрису, а он будет играть ее подругу - да-да - крысу. Ага, я тоже думаю, что идеально подходит.

Марк грозился выцарапать мне глаза, а я лишь ухмылялся. Точнее, какая-то часть меня ухмылялась, а другая удивлялась - откуда во мне столько злобы. Наверное, это и есть раздвоение личности. В моем случае, даже "растроение". Еще одна часть меня с любопытством наблюдала за съемками и даже порывалась принять в них участие.

Собственно, она-то и была во всем виновата.

- Ты завидуешь, - прозорливо заметил Марк. - Черной завистью.

Я, конечно, возмутился и даже сказал какую-то чушь про мессу, которую негоже служить в сортире, но вскоре уже принимал активное участие в съемочном процессе.

* * *

- ...Что же ты, Марусенька, так глотку дерешь? - сказал я, шелестя цветастым кринолином, позаимствованным у Люськи-актрисы. - Тебе надо поберечь голосовые связки, иначе станешь профнепригодной, Марусенька. Если уж работаешь пожарной сиреной, то будь добра соответствовать. Иначе оштрафуют тебя, Марусенька, за несоответствие занимаемой должности, а коли опять осипнешь, то и вовсе с работы в шею погонят. Кому же нужны безголосые сирены?

Текст я сочинил, вдохновляясь Гоголем, Островским и прочими драматургическими титанами. Комедия нравов, как мне казалось, - это как раз та стихия, в которой мы с Марком сможем чувствовать себя уверенно. К тому же Кирычу не надо было ломать голову над декорациями: пара раздвижных ширм, веера, черно-белые фото на стены - и старорежимный антураж готов к употреблению.

- Ах, это, мамусенька, пусть вас не беспокоит, - затряс Марк фальшивой белокурой гривой. Он был обернут в белую тюлевую занавеску, которая должна была подчеркнуть его чистоту и невинность. - Мы, мамусенька, и своим умом проживем. И если нам поорать хочется, то спрашиваться мы никогда не будем. Зачем же нам беспокоить таких пожилых дам? Им о своем климаксе поразмыслить надо. Некогда им...

- Климакс? - оскорбленно взвизгнул я, вжившись в роль, и мазнул Марка по нарумяненной щеке рукой.

Он попятился, но только для того, чтобы разбежаться и боднуть меня в живот. От неожиданности у меня брызнули слезы.

- Ну, знаешь, это уж слишком!

Закатав рукава цветастой кофточки, я кинулся в атаку. Марусин парик полетел на пол, а занавеска, которую я потянул на себя, затрещала.

- Ах ты драться? - заверещал Марк и, сбив с моей головы чепец (тоже из люськиного гардероба), стал рвать мне волосы.

Мы повалились на пол и начали кататься, словно озверевшие от страсти любовники. Тумаки, которыми меня награждал Марк, были уже нешуточными. Впрочем, я тоже не отставал - лягался изо всех сил.

В сценарии потасовка не значилась, но Кирыч продолжал снимать, считая, видимо, что схватка лишь придаст сцене огня. За что и поплатился. Устав мутузить друг друга, мы затихли на полу, а Кирыч все бегал вокруг нас и стрекотал коробочкой.

- Интересно, - сказал я, тяжело дыша, - если бы мы переубивали друг друга, ты выключил бы этот чертов аппарат или нет?

- Нет, - ответил за него Марк.

Дружно вознегодовав, мы кинулись на Кирыча и распяли его на полу. Теперь уже он извивался и верещал. Кирыч ужасно боится щекотки и этим было грех не воспользоваться...

* * *

Несанкционированная драка оказалась жемчужиной в коллекции доморощенного кино. Страсти, зафиксированные на пленке, по искренности и драматическому накалу не уступали шедеврам мирового кинематографа. Стоит ли удивляться, что нам захотелось славы, а с нею заодно и ее тезки? Марк вспомнил про "мужскую дружбу", Слава оказался в нашем доме, а через неделю принес десять видеокассет, на которые мы приклеили листочки с одинаковой надписью: "Битва мамы и дочки".

Теперь шедевру забвение не грозило.

* * *

- ...Тише-тише! - зашипел Марк, раздражаясь на меня и шуршащую упаковку с чипсами.

Мы мешали ему смотреть "Кадык" - "программу для настоящих мужчин". Несмотря на то, что большая часть советов Марку не годилась (о том, например, как соблазнить блондинку, или избавиться от пивного брюшка) он смотрел в телевизор как в шкатулку с драгоценностями.

- Красавчик! - вожделел он, любуясь полуголым спортсменом, показывающим упражнения для пресса.

- Ты еще телевизор поцелуй! - предложил я.

Воспользоваться моим советом Марк не успел - на экране опять возник ведущий. Тоже красивый, но, увы, одетый.

- ...И в заключение об одном курьезе, - блестя отбеленными зубами, сказал он.

На секунду экран почернел и раздался зловещий голос.

- Их трое. Они называют себя семьей..., - говорил он. - Женщин среди них нет... Мужчин в привычном смысле - тоже...

Телевизор мигнул и на экране появилось двое: один тонкий, другой - чуть потолще. Они дергались, как марионетки, кривые тени уродовали их лица, а изображение тряслось так, будто камерой водила рука паралитика.

- Что же ты, Марусенька, так глотку дерешь? - говорил тот, что потолще, - тебе надо бы поберечь голосовые связки, иначе станешь профнепригодной, Марусенька...

В телевизоре мелькали знакомые виды: Марк в белом парике, я в чепце, мы в дуэте... Голос за кадром сообщил, что подобные драки для нас самое обычное дело, что таким образом мы выслуживаемся перед мужем, который приветствует многоженство и старинные наряды...

- Мамочки! - закусил кулак Марк.

- Прославились, - сипло сказал Кирыч.

- Продал нас Слава. Со всеми потрохами продал, - сказал я, силясь понять масштабы бедствия, в которое мы угодили. - Вот тебе и мужская дружба.