- Предупреждаю, врать не буду! - отчеканил я.

- Никто тебя и не заставляет! - заюлил Марк. - Просто веди себя прилично!

Я взбеленился. Смотрите, какой правильный!

- Вот уж кому надо подумать о хороших манерах, так это тебе! Кто пугал лифчиками пожилую женщину? Я?

- Я только размер спросил! В шутку!

- Вот и я пошучу! Я назову Марь-Иванну "мамой" и буду страстно лобзать тебя в публичных местах.

Я вытянул губы трубочкой и, закатив глаза, потянулся к Марусе:

- Зацелую до смерти!

- Только не это! - закричал он. - Мама не переживет!

- А мне какое дело? - пожал я плечами. - Если ей не нравится сын-гей, пусть поищет себе другого, нормального.

- Она умрет! - застонал Марк. - Прямо тут и рухнет!

Перспектива получить хладное тело марусиной мамы меня, конечно, не обрадовала. Только я был уверен в обратном - это она устроит нам ад на 84 квадратных метрах.

* * *

Замечено: стоит воздуху прогреться до 20 градусов, как нам начинают звонить бывшие одноклассники, друзья по двору, товарищи по пионерскому лагерю, знакомые и их дальние родственники с требованием предоставить им ночлег на то время, пока они будут бегать по музеям и вещевым рынкам столицы нашей родины.

Сейчас в девяноста девяти случаях из ста я говорю "нет" и кладу трубку. Я знаю, что моей матери будет доложено, что ее сын, переехав в Москву, совсем нос задрал. Но я тверд, как зеленое яблоко. Дозрел.

Мое гостеприимство иссякло несколько лет назад, еще в пору холостяцкого житья. Тогда я был вынужден терпеть соседство знакомого друга моего двоюродного брата. Он приехал на недельку, но задержался на месяц, в течение которого ежеминутно испытывал мое терпение. Хлопец выселил меня с дивана на раскладушку, регулярным умываниям предпочитал обтирания едким одеколоном, днем требовал экскурсий по Москве, а вечером - чтобы я выпил с ним пива за компанию, потому что "отдых без пива, время на ветер". Прикинув, что мне дороже - расположение полузнакомого земляка или здоровая печень вкупе с чистым воздухом в квартире, однажды утром я упаковал его вещи и выставил за порог.

Марк со мной солидарен. Более того, он может сказать в трубку что-нибудь похлеще вежливого "нет". "Ночлежный дом закрыт", например. Неудивительно: тренировки марусиного жестокосердия проходили в экстремальных условиях.

Как-то он приютил на пару дней барышню, вменяемую ровно до той поры, пока в ней не заговорила оскорбленная женственность. Однажды ночью Марк обнаружил гостью в своей постели и был вынужден спасаться бегством. Вообразив себя несправедливо обманутой, она в лучших водевильных традициях попортила Марусе физиономию, расколотила пару тарелок, а потом чуть не вывалилась из окна.

- Сказала, что инопланетянка и собралась на родную звезду, - с ужасом вспоминал Марк.

Девицын полет не задался лишь благодаря расторопности соседки, которая по совместительству была и хозяйкой марусиного жилья. Она взломала дверь и, поймав представительницу внеземного разума за пеньюар, отправила ее тосковать об утерянной родине на улицу. После недолгих препирательств, там же оказался и нерадивый квартиросъемщик.

- Даже залог не вернула, - жаловался Марк, промывая ссадины.

Он явился ко мне глубокой ночью с двумя чемоданами, из которых щупальцами торчали клочья одежды. Прочее имущество хозяйка квартиры согласилась отдать только после того, как Марк возместит ей ущерб за разбитое окно.

* * *

- Давай снимем номер в гостинице! - вкрадчиво сказал я Марку. - Скажем твоей маме, что у нас места нет. Все занято.

- Как же? Я написал, что у нас большая квартира.

- А ко мне родственники приехали! - просиял я. - Племянники.

- Нет у тебя племянников.

- Так будут! - пообещал я. - Арендую у Тани пацанов. Детки устроят такой "содом", что ей жизнь уморой не покажется.

- Гад! Ты мою мать, родную мать, хочешь выставить на улицу? Друг называется! - возмутился Марк.

- Почему на улицу? Сдадим ее в отель. Пятизвездочный. С антикварной мебелью и золоченым биде. Я даже денег дам.

- Где ты их возьмешь? - фыркнул Марк.

- Да я все продам, в долги залезу, на панель пойду, лишь бы Марья-свет-Иванна погостила в Москве с полным комфортом!

- Продавать тебе нечего, денег никто не даст, а на панели тебя даже со скидкой никто не купит, - парировал Марк. - Хватит! Мама приезжает ко мне, а не в гостиницу. В конце-концов, я здесь тоже живу и имею полное право приглашать кого хочу.

Марк склонился над стопкой журналов, сваленных в кучу посередине комнаты, показывая, что разговор окончен. Упрям, как все Козероги. "И живет как в хлеву", - сварливо подумал я, оглядывая собрание несуразностей, которые были бы хороши в мусорном ведре. Зачем ему, например, пластинки некой Марыли Родович, если у нас нет проигрывателя?

Готовясь к приезду Марии Ивановны, мы уже второй час пытались привести в порядок марусину территорию, но она по-прежнему выглядела как после взрыва на барахолке. На кровати, на столе, на подоконнике, на полу - всюду валялись тряпки вперемешку с видеокассетами, дисками, журналами, салфетками и прочей дребеденью. Ушибленный бедным детством, Марк никогда ничего не выбрасывает. Копит на черный день, будто это барахло сможет когда-нибудь спасти его от голодной смерти.

"Ведь не навсегда же она приезжает, а всего лишь на неделю", - смирился я.

* * *

Родственные обязательства - это единственное слабое место в нашей обороне. Мы еще не научились отказывать в приюте дядьям, двоюродным сестрам и племянникам. Это однако не означает, что их наезды проходят для нас менее болезненно. Меня до сих пор одолевает нервная икота, как только я подумаю о своей тетке, месяц назад совершившей краткий, но весьма поучительный визит.

Сестра моей матери, тетя Рая, провела у нас в гостях три с половиной дня. В субботу в 10 утра я встретил рейс "Иркутск - Москва" в аэропорту "Домодедово", а во вторник в четыре часа вечера махал платочком в "Шереметьево 2", провожая ее в Анталью. Итого - 78 часов, каждую минуту из которых я чувствовал себя христианским мучеником, издырявленным языческими стрелами. Московское метро тете Рае не понравилось потными мужчинами ("они прижимаются, как маньяки!"), улицы - размалеванными девицами ("твоя мама не обрадуется такой невестке!"), бутики - дороговизной ("эти туфельки стоят дороже, чем 35 килограммов масла!"). Благонравие, воспитанное десятилетиями работы в отделе кадров швейной фабрики, почему-то смолчало, когда тетка рысила по городу в поисках игривого платьица для соблазнения иностранного пенсионера, и купальника, чтобы охмуренный кавалер не сомневался, что и без одежды она в свои пятьдесят с гаком выглядит как сорокалетняя девочка.

- Тетя Рая, мне кажется, что он не так много закрывает, - честно сказал я, разглядывая ее новый льняной сарафан с голой спиной.

- Зато гигиенично, - отмела она мои возражения. - Должно же тело дышать!

- И раздеваться удобно! - похвалил Марк ее выбор, чем лишь укрепил теткину неприязнь.

- Ты знаешь, что у твоего друга дурные наклонности? - зажала она меня в угол, когда мы остались наедине.

- ??

- Он разбирается в женском белье! - начала тетя Рая обвинительную речь.

- Но ты тоже разбираешься в мужских трусах! - возразил я.

В советскую пору тетя Рая обеспечивала своего супруга даровым сатиновым бельем, которое ей выдавали на фабрике в качестве премии за ударный труд. Бедный дядя Володя так и умер, уверенный, что исподнее должно быть неудобным, буро-синим и до колен.

- Сегодня в универмаге твой друг спросил у меня номер бюстгалтера! - не отступала она.

- Наверное, решил подарить тебе свой собственный, - пошутил я. Совершенно напрасно.

Всего через несколько часов после отъезда тети Раи мне позвонила мать и, рыдая, стала требовать, чтобы я срочно паковал вещи и перебирался в более безопасное место, где мне не грозят некие "травеститы".

- Я не для того тебя родила и вырастила! - взмывала мать к патетическим высотам.

Даже удивительно, что телефонные провода, транслировавшие эдакий эмоциональный накал, не обуглились.

Я докопался до причины истовой материнской заботы, лишь потратив 30 минут телефонного времени и призвав все свое терпение. Оказывается, тетка была настолько озабочена моей нравственностью, что, оказавшись на турецком морском бережку, первым делом понеслась к телефону, чтобы проинформировать сестру про "распущенного молодого человека", с которым делит кров ее сын. Последовательностью речь тети Раи, видимо, не отличалась, поскольку моя мать решила, будто я подался в сектанты, которые рядятся в женское белье и исполняют в нем какие-то экзотические обряды.

"Дурдом на выезде" - аттестовал ситуацию Кирыч.

Ему легко смеяться. Во-первых, ему незачем бояться любопытных родственников. Кроме сестры Клары, которая знать его не хочет, у Кирыча никого не осталось.

- Сирота я, - однажды серьезно сказал он.

Во-вторых, не нашлось еще такой женщины, которая посмела бы говорить о нем плохо. Узрив крупного мужчину в мятой майке, тетя Рая тоже безоговорочно вывела его из зоны критики. Ее не смутило даже то, что он обнимал меня перед уходом на работу, а ко сну отходил, сопя мне в спину. Упакованный в пузо как космонавт в скафандр, он может кружить по своей жизненной орбите, не боясь попасть под метеоритный дождь чужого злословия. Женщины привыкли соизмерять мужественность самца с его весом (естественно, чем тяжелее, тем маскулиннее) и тетя Рая, увы, не стала исключением.

* * *

"Конечно, Марь-Иванна! Вы правы, Марь-Иванна! Ваше жизненное кредо, Марь-Иванна, мне совершенно импонирует!" - книксены, которые я репетировал, настроения не улучшали.

"Она тощая, злая и пахнет хлоркой", - мысленно составил я потрет марусиной мамы.

Я точно знал, что все воспитательницы детсадов выглядят так, как Антонина Петровна, испоганившая мне дошкольное детство. "Когда же ты, Волков, будешь сам ботинки завязывать? Что это за матери нынче, которые своих щенков ничему не учат?" - орала она и затягивала шнурки так, что у меня ныли ноги.

Мужа Марии Ивановне не досталось. Марк говорит, что его отец был штурманом авиалайнера и разбился при загадочных обстоятельствах. Я бы поверил, если бы у меня не было еще, как минимум, трех знакомых геев, у которых отцы-летчики бесследно пропадали в небесах. Будь это правдой, то получалась настоящая трагедия: прорицая гомосексуальное потомство, покорители небесных сфер сами выносят себе приговор и сами приводят его в исполнение.

На самом деле, с таким же успехом марусиным папашкой мог быть детсадовский сторож из вечных студентов, или потрепанный контролер троллейбуса, однажды спросивший про билетик, или бравый майор - курортный плейбой, который прельстил ее лохматыми усами и цитатами из писем Карла Маркса к супруге Женни.

Я не собираюсь лишать Марка его заблуждений. Если ему с ними хорошо, то почему мне должно быть плохо?

- Витенькатыкурткузабылкактывыросланенадоясаманосильщикгде, - приезжающие вываливались из вагона в руки встречающих. Все кричали, словно это не обыкновенный пассажирский поезд, а фронтовой состав.

- Мамочка-мамусенька, как я рад тебя видеть, - прервал мою нелегкую думу Марк, кинувшись к небольшой женщине в черной юбке в складочку и кружевной кофточке с крупной черной брошью у горла.

На Антонину Петровну она совсем не походила. Мария Ивановна была вся какая-то закругленная. Щечки-булочки, бровки полукружьями, шиш на голове, из которого выбились две кудрявые прядки. "Душечка!", - расслабился я.

Она расцеловалась с Марком и, сунув ему чемодан, напряженно уставилась на меня, будто я "Мона Лиза". Казалось, что от ее взгляда скрипит моя одежда. "Нет, не душечка", - напрягся я.

- Здравствуйте, меня зовут Мария Ивановна, - неожиданно сурово сказала она. - Я - мать Марка.

Можно подумать, я бы не догадался.

- Приятно познакомиться, - сказал я, растягивая губы. - Мне Марк про вас много рассказывал.

- Наверняка ничего хорошего, - усмехнулась она. - Куда идти?

Я показал, и Мария Ивановна зашагала в нужном направлении, нимало не заботясь о поклаже. Нам не оставалось ничего другого, как кинуться за ней следом. "Все равно Антонина Петровна", - желчно думал я, боясь упустить ее из виду.

* * *

Кирыч не ударил в грязь лицом. И по всему выходило, что это я скоро зароюсь носом в салфетку. В желудке ворочались мельничные жернова, перемалывающие мясо по-бургундски и малиновый пудинг, политые пятью бокалами красного вина. Или шестью? В любом случае вина было достаточно, чтобы глазам захотелось слипаться, а голове - приложиться к чему-нибудь. Лучше к подушке, но салфетка тоже сойдет.

- Возьмемся за руки, друзья, - пропела Мария Ивановна, подперев рукой щеку и задумчиво разглядывая стену, на которой не было ровным счетом ничего интересного.

- Возьмемся за руки, друзья, - неожиданно подтянул Кирыч. Его глаза увлажнились.

- Чтоб не пропасть по одиночке, - вступил Марк, на удивление не фальшивя. "Все детство репетировал", - догадался я.

- Уау! - восхищенно подал голос Вирус.

Он сидел у ног нашей гости и ловил каждый ее взгляд.

Увидев Марию Ивановну, наш пес первым делом обслюнявил ей юбку. Плохое воспитание тут ни при чем. То было знаком большой, всепоглощающей любви с первого взгляда. Весь вечер он бегал за ней, как дуэнья за испанской инфантой. Даже когда Мария Ивановна принимала душ, Вирус караулил перед дверью, словно боялся, что наша гостья сбежит в окно.

"Хоть один настоящий мужчина в нашем сладком семействе", - лениво подумал я и хихикнул. Наверное, получилось некстати, потому что Мария Ивановна раздумала петь.

- Пора! - приказала она и, с грохотом отодвинув стул, встала из-за стола.

- Ой, правда, уже поздно! - Марк сказал это так, будто в нашем доме заведено ложиться спать сразу после "Спокойной ночи, малыши".

Мария Ивановна пошла в комнату к Марку, которую мы не только освободили от хлама, но даже слегка приукрасили: на окна повесили шторы, доставшиеся нам в наследство от предыдущих жильцов, а на стену - портрет самой Марии Ивановны в молодости, чтобы она почувствовала всю силу сыновней любви.

Вирус потрусил следом. И Марк за ним.

Марусю было не узнать. Весь вечер на его лице была нарисована такая сладость, что, не будь он сыном, то Вирус обязательно вызвал бы его на дуэль. Хорошо хоть Кирыч не потерял самообладания. Иначе я решил бы, что схожу с ума. Ведь психи всегда в меньшинстве, а мне любить чужую мать было пока не за что.

- Если хочешь книжку почитать, то на полке целая стопка, - рассыпался Марк мелким бесом. - Здесь выключатель, чтобы свет выключать.

- Он же включатель, чтобы свет включать, - не удержался я от комментария.

- Поняла. Иди спать! - неожиданно сурово сказала Мария Ивановна.

Марк выскочил из комнаты, как ошпаренный.

- Мамочка-мамусенька! - передразнил я, дождавшись, когда он закроет за собой дверь.

- Я прошу тебя..., - зашипел Марк как кошка на собаку.

Казалось, еще одно слово - и он располосует мне лицо. Испытывать его сыновние чувства я больше не хотел. Лучше бы баиньки. Я начал нехотя складывать грязные тарелки стопкой и думать о том, не устроить ли мне Кирычу сцену за его леность. Но потом я вспомнил, кто был автором царского ужина и смягчился. Так и быть, пусть сидит. Кирыч пялился в свой бокал, на дне которого плескались винные остатки и, видимо, с сожалением думал о том, что вечер закончился, вино тоже, надо идти спать, завтра на работу и так до гробовой доски.

- Марк! - вдруг послышался голос Марии Ивановны. - Зайди-ка!

Марк побледнел. "Не стрелять же она в него будет?" - подумал я, но тоже напрягся.

- Иду-иду! - сладко пропел он.

Мою сонливость как рукой сняло. Кирыч, почуяв неладное, тоже встряхнулся.

- Что это? - спросила Мария Ивановна, и не подумав удивляться, что вместе с ее отпрыском в комнату ввалилась вся честная компания.

В руках она держала кусок переливающейся материи. "Начинается!" - звякнуло в моей голове.

В этом сильно декольтированном платье из серебристого люрекса Марк иногда блистает на домашних вечеринках "для своих". Он подкладывает в лиф шарики с водой, напяливает черный парик и в образе "фамм-фаталь" открывает рот под Эдит Пиаф. Его номер имеет у гостей бешеный успех. Особенно, если от полноты чувств Марк слишком сильно стискивает руками фальшивую грудь и шарики лопаются.

- Откуда оно у тебя? - спросила Мария Ивановна.

- М-м, - сказал Марк в полной панике.

- М-м, - протянул я, тоже не зная, что ответить.

- М-м, - загудел в унисон Кирыч, озадаченный не меньше.

- М-мама, - наконец, нашелся Марк. - Я давно хотел тебе сказать...

"Не надо! - мысленно завопил я. - Неужели нельзя приберечь душераздирающие признания для беседы с глазу на глаз?!".

- Это принадлежит..., - продолжил Марк. - Моей девушке!

Кирыч от неожиданности присвистнул.

- Высокая! - сказала Мария Ивановна, прикладывая платье к своей фигуре.

- Она... модель! - сказал Марк.

- Красивая значит, - сделала вывод Мария Ивановна и осторожно положила платье назад на полку.

* * *

- В родительских визитах определенно что-то есть! - сказал я, запихивая в рот блин.

Он был горячим, пухлым, истекал маслом и сахарной жижицей. Вкуснотища! Я с сожалением подумал о том, что совсем скоро она уедет и увезет с собой рецепты замечательных борщей, пирогов и пельменей. Даже удивительно, как Марк умудрился сохранить стройность, имея в матерях Марию Ивановну. Я бы, например, обязательно отъелся. Не говоря уже о Кирыче, которого Мария Ивановна уважительно называла Кириллом Андреевичем и одаривала куском мяса пожирнее, да пирожком поувеститей, словно, не замечала, что ему, наоборот, надо бы сесть на хлеб и воду.

- Ага, на кухарку тратиться не надо! - прошелестел Марк, ковыряя блин вилкой, и метнул взгляд в сторону матери: не услышала ли.

Марии Ивановне было не до него. Она поливала раскаленную сковородку жидким тестом, превращая его в аппетитный блин.

Между прочим, Марк совершенно напрасно исходил ядом. Его мать проводила время за плитой исключительно по собственному желанию. А мы с Кирычем не чувствовали себя вправе лишать ее этого удовольствия. Ведь желание гостя - для нас закон.

Марофонский забег за достопримечательностями интересовал ее куда меньше.

В первые два дня, под сыновним конвоем, она побывала на Красной площади, в Оружейной палате, музее Маяковского, на Арбате, то есть не исполнила и сотой части культурной программы, которую спланировал для нее Марк.

- Я лучше обед сварю или белье поглажу, - сказала она однажды утром.

- Ты же приехала отдыхать? - воскликнул Марк и потряс в воздухе билетами в центр фотографии.

- Хорошо, - сдалась она. - Я в парке посижу.

Кстати, в этом смысле Мария Ивановна очень походила на своего сына, лишь сейчас узнавшего на какой станции метро находится Третьяковская галерея. Только ее возраст научил не врать себе. Марк упорно изображал из себя культурно озабоченную особь.

- Мамочка, а как же пиктореализм? - пораженно сказал он.

* * *

Желудок начинал танцевать самбу всякий раз, когда я втягивал носом ароматный мясной запах, рвущийся из кастрюли.

- У них это серьезно? - спросила Мария Ивановна, глядя на нож, превращающий пучки травы в зеленое месиво.

- У кого? - я кинул чищеную картофелину в раковину. От здоровенного клубня остался шарик размером с горошину.

- У Марка и его... модели.

- Не волнуйтесь, Марь-Иванна, потрахаются и разбегутся! - брякнул я, озадаченный больше тем, что в картошке оказалось больше гнили, чем еды.

- Потрахаются и разбегутся, - эхом повторила Мария Ивановна и осеклась. - Ох, что же ты говоришь!

- Не нравится "трахаться", назовите по-другому, - начал злиться я.

Черт знает что, эти бабки на рынке врут и не краснеют, ведь обещала же матрена "молодую рассыпчатую картошечку", а подсунула старую, гнилую и наверняка твердую, как бетон,

- "Заниматься сексом", "совокупляться", "сливаться в экстазе", "вступать в связь", - предложил я на выбор.

Мария Ивановна поморщилась:

- Думаешь, это у них ненадолго?

Моя душа, оплеванная вруньями-торговками, требовала компенсации.

- Хотите правду? - я отложил нож в сторону и честно посмотрел Марии Ивановне в глаза. - Она не манекенщица, а "драгкуин".

- Вроде "драгдилера"? - переспросила Мария Ивановна, округлив глаза то ли от любопытства, то ли от ужаса. - Наркотиками торгует?

- Ну, да, и наркотиками тоже, - согласился я, на ходу перекраивая сценарий. - Возле университета дружбы народов. Она из Африки. Для них там наркотики, как для нас семечки.

- И сама, наверное, тоже курит? - покачала головой Мария Ивановна.

- И не сомневайтесь! И курит, и колется, и нюхает, - подтвердил я.

- Кокаин? - ахнула Мария Ивановна. - Ой, бедная она, бедная...

- Вот и я о том же. Уже все уши Марусе прожужжал, что так не пойдет...

- Маруся? Из Африки? - удивилась Мария Ивановна и с облегчением засмеялась, - Какая же она африканка, если ее Марусей зовут? Илья, нехорошо обманывать пожилых женщин.

- Не пожилых, а поживших, - поправил я и прислушался к шороху в коридоре.

Марк умчался за билетами в театр часа два назад и уже давно должен был вернуться. Нет, не он. Это Вирус ерзал. Изгнанный из кухни за попрошайничество, пес гипнотизировал нас на расстоянии. Я воодушевился:

- Так и быть, Марь-Иванна, рассказываю, как на духу. На самом деле ее зовут Махатмой...

* * *

- Отпусти, ты мне руку сломаешь, - попробовал возмутиться я.

Марк молча затащил меня в ванную и запер дверь. Я с уважением посмотрел на своего захватчика. Кто бы знал, что у тщедушной Маруси может быть такая железная хватка?!

- Я-то думал, ты у нас орхидея, а оказалось - ежиха, - попробовал пошутить я и пересел подальше - на унитаз.

- Кто такая Фатима? - Марк придвинулся и сурово сдвинул брови.

Соображая, что ответить, я уставился в зеркало. Мизансцена была достойна Шекспира. Марк нависал надо мной, как Отелло над Дездемоной. Жаль, что я сплю в пижаме, а не в майке - она могла бы сойти за наряд негритянской жены. Впрочем, марусиной физиономии, отбеленной и умащеной масками и тониками, было тоже далеко до мавританской черноты.

Я восстановил сбившееся дыхание, как учили в школьном кружке выразительного чтения и, глядя Марку прямо в глаза, начал импровизацию.

- Ее зовут Махатма, - сказал я мягко, голосом психотерапевта на сеансе массового гипноза. - Марк, разве ты забыл, что так зовут твою девушку? Ты встречаешься с ней уже второй год. Она влюбилась в тебя без памяти и даже сделала аборт. Не помнишь?

Марк затряс головой, словно уличный пес, которого терзают блохи.

- Не может быть? - начал заводиться я, вживаясь в роль защитника униженных и оскорбленных. - Вот он - мужской шовинизм. Бедная девочка! Она отдала тебе лучшее, что у нее есть - свою честь, а ты даже не оценил ее дара!

Я хотел было воздеть руку к потолку, но передумал - это выглядело бы совсем мелодраматично. Вместо этого я шмыгнул носом и потер глаза, будто смахивая набежавшие слезы. На сей раз Марк не обманул моих ожиданий.

- Рыжик! Не надо! - скукожил он личико. Его глаза заблестели.

- Ради тебя она бросила институт сопротивления металлов и пошла торговать наркотиками, а ты и ухом не ведешь! - взвыл я, поняв, что удушение Дездемоны отменяется. - Неблагодарный! Она отказалась от руки, сердца и миллионов арабского шейха. Она так мечтала познакомиться с твоей мамой! А ты? Что сделал ты? Ты запретил ей! Сатрап!

Я так распалился, что был готов повалиться на пол и биться лбом о кафель.

- Не надо, Илюшенька! - Марк совсем раскис. - Я сделаю все, что ты захочешь. Все-все! Пусть она приходит, мне разве жалко? Мне не жалко!

- Кто приходит? Куда приходит? - растерялся я, теряя сюжетную нить спектакля.

- Эта девочка из института сопротивления наркотикам! Или сопротивления падишахам? Тут я не совсем понял. - Марк страдальчески сморщился.

Еще немного, и он побежит к попу заказывать венчание.

- Это, Марусенька, клиника, - серьезно сказал я. - Нельзя быть таким доверчивым. Совсем нельзя.

* * *

- Вы уж простите его за глупую шутку, - сказал Кирыч.

Он уже затолкал чемодан Марии Ивановны на полку и сейчас крепко держал меня за руку, чтобы не сбежал.

Я глядел в окно. На перроне тетка в цветастом платке тискала мальчика лет семи. Он вертел головой и собирался заорать. Ему было стыдно.

Мне тоже.

- Не прощу! - рассмеялась Мария Ивановна и зачем-то расцеловала меня в обе щеки.

Стало жарко. Я же не мальчик, чтобы меня тискать.

- Счастливого пути! - с явным облегчением сказал Кирыч и начал оттеснять меня к выходу.

- Семь футов под килем, - поддержал я и послал ответный поцелуй. Воздушный, правда.

Жаль, глубокий реверанс я сделать не успел. Дверь купе захлопнулась, отгородив от меня Марию Ивановну, а заодно и Марка, задержавшегося для последних родительских наставлений.

- Опять устроил балаган, - проворчал Кирыч, когда мы вышли на перрон.

- Ой, только не зуди, - огрызнулся я, нервно закуривая. - Марь-Иванна приняла и поняла. Вон облобызала даже. Ты-то чего ерепенишься?

Кирыч надулся и запыхтел, как самовар. "Сейчас будет читать мораль", - понял я.

От морали меня спас Марк. Он выскочил из вагона румянее пачки сигарет "Голуаз".

- Дай! - сказал он и бесцеремонно вытянул сигарету.

Я удивился. Кирыч тоже прекратил пыхтеть, пораженно наблюдая, как Марк втягивает дым и делается похожим на помидор.

Раздался стук.

Мария Ивановна грозила пальцем из окна своего купе. Марк напружинился, но сигарету не выбросил. "Бунт на корабле!" - догадался я и удивился еще больше. В последнее время Маруся не устает демонстрировать новые грани своего характера.

Поезд лязгнул и тронулся с места.

- И что она сказала? - спросил я, когда поезд начал набирать ход.

Марк стал свекольного цвета и, с отвращением бросив окурок, начал ожесточенно растирать его ногой.

- Сказала, что понимает, - раздраженно начал он. - Что я осторожным должен быть, сказала... И что внуков у нее не будет, сказала.

- Как это? - осклабился я. - А Махатма?

- Почему ты все время врешь? - рассердился Кирыч.