На кухонное окно нагадила птица. Бурая клякса, расплывшаяся по стеклу, по форме напоминала африканский континент. По цвету, кстати, тоже. "Что эта она склевала, чтобы извергнуть эдакую черноту?" - подумал я, попутно восхищаясь снайперской точностью, с которой вредительница изгваздала стекло - "Африка" была намалевана аккурат по центру.

- Стреляный воробей, - сказал я.

- Ворона, наверное, - не понял шутки Кирыч - Она на тополе гнездо свила. Слышишь каркает?

Высунувшись из окна, я разобрал, как гудят машины, шумят деревья и где-то далеко матерятся мужики. Вороны слышно не было.

- Улетела. Испугалась вендетты и свалила на дачу, - разочарованно сказал я.

Желудок забурчал, требуя завтрака. "Не дождешься", - подумал я. Неприятно жевать хлеб с колбасой, когда на уровне глаз висит птичье дерьмо. Чувствительный Марк тоже морщился, разглядывая кляксу на стекле:

- Если птица залетает в дом, то это к смерти, - сказал он.

- Где ты видишь птицу? - спросил я.

- Но окно-то было открыто, - не отступался Марк. - Значит, птица вначале залетела в дом, какнула и улетела.

- Это не считается, - покачал головой я, - Если птица в доме не осталась, значит и похороны отменяются. Нет птицы - нет проблемы.

- Вот увидишь, - зловеще сказал Марк.

- В крайнем случае, будем считать ее визит напоминаем о бренности всего живого, - неохотно признал я. - Мы сами тоже когда-нибудь пойдем на удобрения.

Вид у Маруси был такой суровый, будто не позднее, как сегодня нас поразит чума, вроде той, что выкосила в средние века пол-Европы.

* * *

- Накаркал, гад!

Я валялся на земле в непотребном виде. На мне были: трусы белые - одна штука, футболка синяя - одна штука, носки черные - две штуки, тапочек розовый - одна штука. Второй тапочек остался на подоконнике. Нет, надо завязывать с чистоплюйством. Если бы я не надумал отмыть окно от птичьего дерьма, то не поскользнулся бы и не упал бы мордой в чернозем. От санитарной причины до антисанитарных последствий путь оказался не так долог. Точнее, около двух метров - такое расстояние отделяло меня от окна, с которого я только что сверзился.

Я пошевелился, оценивая возможные потери. Все, кажется, цело. Руки правда исцарапаны. Трусы тоже утратили девственную белизну. Я попытался привстать, но ногу прострелила острая боль и я, охнув, опять расплатался по земле.

"Поздравляю! Ты стал инвалидом!" - сказал я себе, втайне надеясь, что это всего лишь фигура речи.

- Вав! - послышалось из открытого окна недовольное гавканье Вируса.

Обиделся на меня за то, что я решил немного полетать, не спросив его разрешения.

Я бы с удовольствием, его утешил, только кто меня самого утешит в такой-то час?

Я принялся считать. Сейчас где-то около 11 утра. Это означает, что до прихода Кирыча еще шесть с половиной часов. За это время я успею подхватить на сырой земле воспаление легких или, не дай Бог, какой-нибудь бруцеллез.

Из земли вылез червяк и, поводив то ли головой, то ли задом, двинулся к моей руке.

- Ну, давай, ешь мое молодое тело, - сказал я нежданному соседу.

В любом случае, весь день валяться в кустах в обществе дождевых червей мне не хотелось. Кирыч мне не поможет. Марк? Рассчитывать на него - это все равно, что верить прогнозу погоды. Он обещал вернуться часа в четыре, но это может означать и четыре часа утра... Соседи? У Розы Вениаминовны радио молчит - значит дома ее нет. Санины уехали на дачу и вернутся не раньше августа, бизнесменша на югах, семейство шоколадного короля, наверное, тоже куда-нибудь отчалило. При их-то деньгах в июльскую жару лучше пережидать где-нибудь на Канарах с Балеарами. Черт бы побрал эту отпускную пору - порядочные люди падают из окна, не имея никаких надежд на помощь соседей! Меня скорее обглодают дождевые черви, чем найдут люди... От волнения я вновь вскочил и даже сделал пару шагов, прежде, чем почувствовал боль в ноге.

- Ау, - робко сказал я, вернувшись в исходную позицию.

В ответ только шуршали деревья.

Наш дом примыкает к высокому бетонному забору, отгораживающему приземистые зарешеченные строения - то ли склад похожий на тюрьму, то ли наоборот. В любом случае, за забором ничего не происходит. Ничто не мешает зарослям сирени, дикой яблоне и паре тополей, прячущих окна нашей квартиры от солнца, считать себя лоном природы. Пасторальную тишь не нарушают даже окрестные забулдыги. Они сидят с другой стороны дома, где светлее, ближе к дороге и ларьку с пивом.

Еще 15 минут назад я посчитал бы такой расклад везением. В летнюю пору, когда соседи разъезжаются кто куда, перед нашим подъездом стоит гробовая тишина. Мы можем в хоть голышом разгуливать - и никто нас к ответу не призовет. На прошлой неделе, правда, Розочка со второго этажа ерепенилась. Марк решил подышать свежим воздухом, для чего забрался на дерево в одних плавках. Он называет их "купальными", а я - "порнографическими". На мой взгляд, тонюсенькая синтетическая полоска сзади и переливчатый мешочек спереди также предназначены для купания, как рыболовная сеть - для выходов в свет.

Завидев голого мужчину, Роза Вениаминовна закричала, будто надеялась, что он покусится на ее честь. Мне с большим трудом удалось успокоить соседку, проорав ей в окно лекцию о современных модных тенденциях. Я проинформировал старушку, что в нынешнем сезоне все настоящие мужчины мечтают о таком туалете. А Марк даже пообещал подарить ей запасной "мешочек с веревочкой" - для последующей передачи старичку, с которым она частенько распивает чаи и распевает песни военной молодости. Розочка, конечно, отказалась, но уже тот факт, что мы хотя бы теоретически можем дать ей в собственность такую дорогостоящую вещь, настроил ее на благодушный лад...

Я встал на колени и, задрав покалеченную ступню так, чтобы она не касалась земли, начал прорываться сквозь кусты к подъезду. Ключа от него у меня нет (как собственно и от квартиры), но рядом с подъездом есть миленькая скамейка, на которой я могу поразмыслить над дальнейшими действиями вдали от дождевых червей и удушливого запаха сирени.

Пары неуклюжих движений мне оказалось достаточно, чтобы позавидовать миссионерам, покорявшим джунгли Амазонии. Чтобы облегчить себе путь, у меня не было даже ножа, не говоря уже о том, что колонизаторы сельвы твердо стояли на ногах, а я был вынужден корячиться на четвереньках. Правая нога горела, на глазах распухая, как хлеб в печке.

- Чтоб тебе провалиться! - в сердцах сказал я, обращаясь неизвестно кому.

- Тссс! - услышал я в ответ.

В полутора метрах от меня, в том месте, где кусты образовали что-то вроде шалаша, сидела девочка лет семи в розовом платье и с волосами, закрученными над ушами в бублики. Мне показалось, что у меня начались галлюцинации. Таких детей обычно рисуют в книжках про счастливое детство - румяных, большеглазых, с доверчивой улыбкой...

- Тссс! - повторила галлюцинация и приставила чумазый пальчик к губам.

- Ты что здесь делаешь? - не послушался я.

- Известно что! Прячусь.

Я замолчал, не зная, что делать дальше. То ли мне дальше вспарывать кусты, то ли кинуться к девочке-видению с мольбой о помощи?

- Дядя! Вы пьяный да? - спросила она, немного подумав.

- Нет, деточка, я не пьяный! - ласково сказал я.

- Тогда почему вы голый? - поинтересовалась незнакомка и, не дождавшись ответа, сказала. - Меня Машуша зовут.

- А я - Волк, - представился я. Ребенка лучше настроить на игривый лад, а то еще убежит. И кого мне искать в этих джунглях?

- Нет, - помотала головой Машуша, колотя себя по щекам бубликами волос. - Вы не волк. Знаете кто вы?

"Идиот", - мысленно закончил фразу я.

- Вы сексуальный маньяк! - торжествующе закончила девочка, будто отгадала загадку.

Наблюдательности, которую обнаружил семилетний ребенок, можно было только позавидовать. Я в ее возрасте был уверен, что булки на деревьях растут, а эта девочка уже делает взрослые выводы. Что еще может делать голый дядя в темных кустах?

- Если вы дадите мне пятьдесят долларов, то я никому про вас не расскажу, - сказала Машуша, невинно улыбаясь.

От моего восхищения не осталось и следа. Ну и дети пошли! Поневоле согласишься с Розой Вениаминовной, которая считает, что нынешняя молодежь напрочь забыла о взаимовыручке. Раньше мы были готовы протянуть руку помощи, в лучшем случае рассчитывая на похвальную грамоту на пионерской линейке. Современные мальчишки и девчонки безвозмездно могут позволить протянуть ноги.

- А если ты кому-нибудь обо мне расскажешь, то я дам тебе пять рублей, - предложил я разумный, на мой взгляд, компромисс. Девочка скорчила презрительную гримаску, из чего следовало, что за такие деньги она даже в носу ковыряться не будет. - Ну, хорошо! Я дам тебе десять, но за это твоя мама должна позвонить в "03" и вызвать скорую помощь.

- Ну, я пошла, - сказала Машуша, показывая, что торг здесь неуместен. Девочка встала и хлопнула пару раз по вымазанным в земле коленкам.

- Подожди-подожди! - зачастил я. - Давай договоримся на тридцать.

- Долларов? - уточнила Машуша.

- Рублей!

- Мой папа дает мне 40 долларов, если я получаю "четверку", - сказала девочка с укоризной: мол, как же вам, дядя, не стыдно, я для вас на такие жертвы иду, а вы даже тридцать баксов жалеете.

Если ее папаша так бездарно тратит американскую валюту, то выводов из этого можно сделать, как минимум, три. Во-первых, он из "новых русских". Во-вторых, его дочка - двоечница, что бы там не говорил ее ангельский вид. В-третьих, валяться мне в этих кустах до потери пульса - даром этот ребенок и ножкой не топнет.

- А сколько он тебе дает, если ты получаешь "два" по поведению? - спросил я, стараясь, чтобы мой голос звучал внушительно.

- Пять раз ремнем, - призналась Машуша.

- Если ты сейчас же не пойдешь к своим родителям, и не расскажешь им обо мне, то твой папа даст тебе ремнем 10 раз, - предупредил я малолетнюю вымогательницу.

- Ааа! - сказала она и исчезла - только кусты затрещали.

- Машушара! - крикнул я качающимся веткам.

* * *

Солнечный свет, продравшись, сквозь кустарник, и не думал остывать. А листья зеленели так, будто не знали, что выросли в городе, насквозь протравленном выхлопными газами. Если смотреть на небо, зарешеченное деревьями, то кажется, что ты в лесу. Стрекочут кузнечики, ветер шевелит листву, зеленый клочок с заостренными краями, не выдержав летнего зноя, оторвался от ветки и закружился в неторопливом вальсе: раз-два-три-поворот-раз-два-три-поворот... Лист вдруг замер и, внезапно отяжелев, спикировал мне на щеку, обжигая ее, как крапивой. От боли я дернулся и открыл глаза.

- Живой, значит! - сказал незнакомый мужчина в кепке стального цвета и опустил руку, уже занесенную для новой оплеухи.

Испугавшись, я попытался вскочить и опять сел - ступня превратилась в бревно и на малейшее движение отвечала острой болью.

- К девочкам, значит, пристаете..., - нависал надо мной незнакомец. Кепка оказалась милицейской, а лицо - самым простонародным, скуластым, с рябоватыми щечками и белесыми глазами.

"Наверное, "Ваней" зовут", - подумал я.

- Документики! - рявкнул он.

"Или "Иван Иванычем", - предположил я.

- В трусах не держу, - сказал я, похлопав себя телу, будто выколачивая пыль. То ли со сна, то ли с перепугу мой голос звучал как козлиный тенор.

- Шутим, значит, - зловеще сказал "Ваня". - Тэкс, знаете ли вы гражданин, что развратные действия в отношении несовершеннолетних караются лишением свободы? Ну, чего развалился?

Милиционер дернул меня за руку, явно собираясь привести ее в негоднсть.

- Пустите! - взвизгнул я.

- Тэкс, значит, так и запишем - оказание сопротивления должностному лицу, - сказал он, постукивая карандашиком по блокноту, похожему на чековую книжку.

- Пятьдесят, - сказал я. - Даю пятьдесят долларов, если вы залезете в окно, из которого я упал, откроете дверь и затащите меня в квартиру.

Урок коммерции, преподанный семилетним ребенком, я усвоил хорошо

- Сто, - заявил милиционер.

- Пятьдесят, - я был тверд, потому что больше у меня не было.

"Интересно, сколько лет тюрьмы мне грозит за взятку должностному лицу?" - подумал я, с интересом наблюдая, как на лице милиционера жадность борется со служебным рвением. Исход борьбы был предрешен - через пять минут я лежал на диване в прохладной квартире, вяло отбиваясь от слюнявых поцелуев Вируса.

* * *

- Ай-яй-яй! - травматолог, разглядывая на свет рентгеновский снимок, покачал головой как китайский болванчик. - Что же вы, молодой человек, так плохо падаете.

- А разве можно падать хорошо? - резонно спросил я.

- У вас, молодой человек, перелом двух косточек в стопе. Маленьких таких косточек, но очень важных. Как же вас так угораздило!

- Канкан, знаете ли, плясал и свалился в оркестровую яму, - доложил я. Не рассказывать же мне ему, что я грохнулся, отмывая воронье дерьмо.

- Ай-яй-яй! - опять запричитал врач. - Придется вам, молодой человек, шесть недель обойтись без канкана.

- Это ты виноват, - с упреком сказал я Марку, выволакивая свое тело из перевязочной. - Накаркал несчастье.

- Конечно, я и на окно накакал! - согласился он, с восторгом разглядывая костыли иноземного производства, которые мне сдал в аренду врач.

В больнице их забыла какая-то иностранка, растянувшаяся на паркетном полу Третьяковской галереи.

- Загляделась, как Иван Грозный сына убивает? - спросил я доброго врача.

- Не знаю, на что она загляделась, но сама не убилась только чудом. В таком возрасте можно запросто сломать шейку бедра и навсегда остаться инвалидом. А у нее, представляете, ни одной царапины! - восхитился врач.

- Зачем же ей тогда костыли? - не поверил я.

- Запасливая оказалась бабушка, - сказал мой эскулап.

Их красоту я еще не был в состоянии оценить, меня больше заботила нога, туго упакованная в гипс. Но то, что они удобнее - это факт. Длиной всего до локтя, иностранные костыли были более маневренны, чем неповоротливый русский вариант.

- Как ты думаешь, если бы ты сломал две ноги, тебе дали бы коляску? - спросил Марк.

Он усадил меня на стул и теперь радостно прыгал на костылях, как птенец, не знающий, что ему делать с крыльями.

- Конечно, милый, с мотором, - сказал я с нескрываемым раздражением. - А если бы я умер, то получилось бы еще лучше. Тогда мне обязательно выдали бы катафалк, запряженный четверкой коней, домовину, увитую розами и полк старушек.

- Старушки-то зачем? - спросил Марк, не прекращая терзать металлические палки.

- Чтобы по моей греховной душе было кому убиваться! - я еще раз посмотрел на ногу, закованную до колена в гипс и настроение мое совсем испортилось, - Хотя... ты прав. Старушек мне не полагается. Зачем они, если у меня есть Маруся, которая может рыдать так, что слышно в радиусе пяти километров?

- Прекратите говорить ерунду, - сказал Кирыч сердито. Он отобрал у Марка костыли и, сунув их мне, пошел на улицу искать такси.

* * *

В дверь постучали.

- Здесь живет дядя Волк? - услышал я детский голос.

- Волков, ты имеешь в виду? - спросил Кирыч.

- Ага, - сказал голос. - Его и имею.

В комнату в сопровождении Кирыча вошла девочка. Милый ребенок, словно сошедший с книжки про счастливое детство: волосы бубликами, широко распахнутые глаза. Только доверчивая улыбка куда-то испарилась.

- Здрасте, Машуша! - сказал я.

- Дядя, с вас десять, - сурово перебила меня девочка.

- Долларов? - уточнил я.

- Рублей, - неохотно признала Машуша.

- За милиционера, который меня чуть в тюрьму не упек?

- За посреднические услуги, - еще больше нахмурилась она.

Вирус, почуяв, что в комнате сгущаются тучи, громко залаял.

- ...И еще пять долларов за собаку, - заявила малолетняя вымогательница.

- Собака-то здесь при чем, - изумился я.

- Я скажу, что она меня укусила, и ее усыпят, - сказала Машуша.

Ее глаза налились слезами.

- Ааа! Мамоцька, меня собацька укусила, - зачем-то начала пришепетывать Машуша. - Нехоросая собацька. Злая собацька! Больно, мамаааа!

"Из нее получится замечательная актриса, - невольно восхитился я, - Коммисаржевская, Сара Бернар и Галина Волчек в одном флаконе".

Вирус завыл еще громче, не желая отправляться в собачий рай. Марк стоял с открытым ртом, будто исполняя оперную арию. Я сам был готов заорать, но не был уверен, что девочка не потребует еще десять долларов за оскорбление ребячьего слуха.

- Иди-ка ты, девочка, подобру-поздорову! - строго сказал Кирыч, свернув представление. Он вдруг выпучил глаза и добавил. - Не то я тебя съем! Ам!

Машуша моментально оценила обстановку и захлопнула рот.

- Так бы сразу и сказали, - заявила она, с уважением глядя на Кирыча.

- Хочешь шоколадку? - засюсюкал Марк, не сообразив, что так он может только раззадорить девичьи аппетиты.

Слава Богу, Машуша утвердительно кивнула. Видимо решила, что сладкое лучше дяди-людоеда. Получив обещанное, она без "спасибо - до свидания" хлопнула дверью.

- Сейчас можно работать только по предоплате, - услышал я ее голос сквозь распахнутое кухонное окно.

- Никому нельзя доверять, - согласился мальчишеский голос.

Послышалось шуршание фольги и какая-то возня.

- Я дам тебе половину, - строго сказала Машуша. - Но за это должен меня слушаться...

Голоса стихли, а откуда-то сверху - с тополиной кроны - раздалось скрипучее карканье.

- Ворона каркнула во все воронье горло, - продекламировал Марк.

- Сыр выпал, - вспомнил школу Кирыч.

- С ним была плутовка такова, - подытожил я.