''После ухода Левы мне взбрендило разыграть итальянскую оперу, и я перебил все, что бьется. Уцелели только чашки''

...И тогда Лара рассказала мне историю. Она знала женщину, которая боялась звать в дом посторонних мужчин.

- ...зверела просто, если они приходили к ней домой или хотя бы намекали, что не против посмотреть, как она живет. Она все время переспрашивала, "вы хотите знать, с кем я живу, да?", - голос Лары повысился до визга, словно она пилила железку. - Этот вопрос был ее навязчивой идеей. Я думаю, она его задавала даже когда оставалась одна, - Лара прыснула, - представь, стоит голая в ванной и себя в зеркало спрашивает: "Вы хотите знать, с кем я живу?", - Лара взвыла и, удержав нужную паузу, насмешливо продолжила, - Хотя не думаю, что даже себе самой она говорила правду.

- Трудно говорить правду. Даже себе трудно... Это не каждый может, - помолчав немного, согласился я. - Думаешь, он тоже будет так, как эта твоя... голая в ванной?

Лара заглянула в чайную чашку, в которой плескался коньяк. Мы сидели у меня на кухне и пили коньяк из чайных чашек. Бокалов не было. После ухода Левы мне взбрендило разыграть итальянскую оперу, и я перебил все, что бьется. Уцелели только чашки. Потом пришла Лара и принесла коньяк. Она купила его, чтобы "было весело" и, самое удивительное, не ошиблась. Мне было если не весело, то, по крайней мере, не противно, хотя еще пару часов назад я был уверен, что горький привкус навсегда поселился у меня во рту, а розовая пелена, время от времени заливающая глаза, стала вечной, как рассвет.

Или закат.

Так честнее.

В конце зимы мы спали с Левой. Потом наступила весна.

Первого марта Лева сказал, что собирается жениться.

- Так надо… - сказал он, глядя мне в глаза.

Голый, лежа на боку, он смотрел на меня. Его глаза блестели, будто он только что выпил. Было раннее утро и я до сих пор не понимаю, зачем мы проснулись в такую рань, потому что это были выходные, и мы могли бы спать до самого обеда, а, проснувшись, долго валяться в постели, рисовать друг на друге узоры и ссориться, кто встает и варит кофе.

Но в тот раз он проснулся по-солдатски. Уверен, он открыл глаза, как по команде. Ему нужно было сказать. И мне кажется, что тогда я тоже проснулся по приказу. Чтобы услышать.

Когда ты живешь с человеком достаточно долго, то твоя жизнь выравнивается в унисон с его жизнью. Бывало, что я, чувствуя Левино пробуждение, просыпался на пару минут раньше и лежал с открытыми глазами, считая, что оберегаю его возвращение к жизни. Я люблю этот момент, когда тишина еще звенит, а бытовые звуки приобретают волшебный окрас - даже тиканье часов удваивается мистическим эхом. С какого времени я его люблю, точно не могу сказать. Мне кажется, что я всегда любил эти ранние утра, но не исключено, что я стал их любить лишь после того, как полюбил Леву.

Полюбил.

Странно, мы были вместе часть осени и одну зиму. Немалый срок, если учесть, что у всех наших приятелей вечная любовь длилась самое большее пару недель. Но ни осенью, ни зимой я не разу не сказал ему, что люблю его.

А весной было уже поздно.

- Я люблю его, - всхлип вырвался сам собой, взвившись к кухонному потолку, расколовшись на звуковые кусочки, и мне показалось, что эхо осыпает меня стеклянной крошкой, которая вынуждает кожу покрываться мурашками.

- Жалость какая, - посочувствовала Лара.

Ее голос звучал фальшиво.

Мне стало стыдно. Внезапно я понял, что за последние часы Лара уже достаточно наслушалась. "Наконец-то", - зафиксировал мой внутренний голос новое душевное движение. Прежде я был занят звенящей тоской, то вырождающейся в черную немоту, то в бытовой грохот: мне казалось, что если я буду изо всех сил двигать стулья или бить посуду, то будет не так больно.

- Я его не знаю, - сказала Лара, - Ты не показывал. Боялся, что отобью, - Лара подавилась смешком и вдруг посерьезнела, - Прости, я опять по больному месту.

- Да чего там, - протянул я, отхлебнув коньяку, - Лучше бы он на тебе женился. Мне было бы спокойней. Хоть передаю в приличные руки.

- Кого, меня? - кокетливо спросила Лара.

Все-таки, Лара - настоящая женщина. Рисуется даже когда это категорически противопоказано. Впрочем, со мной ей можно. Мне нравится, когда Лара показывает свою женственность. Играя солнце, она создает мне тень, находясь в которой я чувствую себя мужчиной. Обыкновенным мужчиной, в руках которого - вертлявая женщина среднего возраста. Так спокойнее.

Лева прав - проще жениться. Но если уж жениться, то лучше на таких женщинах, как Лара – понятных и ярких.

Лара любит играть солнце, а, значит, не может не отбрасывать тени. Тени красивой женщины - это ее мужчины.

- Да, тебя, конечно, тебя, кого же еще, на этом свете никого кроме тебя нет...

Я нанизывал одно вранье на другое, а лицо Лары расцветало самодовольной улыбкой.

- Вот ведь у вас даже имена одинаково начинаются, - добавил я правдоподобия ради, - "Лара и Лева". Красиво звучит.

- На свадебных приглашениях мы бы поставили две "Л", - с азартом подхватила Лара, - Представь, две "л" целуются как голубки.

- "Л" лучше удвоить, - предложил я, неожиданно для себя самого.

- Ага, как ее отражение,- продолжала фантазировать Лара.

- Ее тень, - согласился я.

- Может мне и правда отбить твоего Левона? - развеселилась Лара.

- Да, бери пожалуйста, - сказал я, - Только Жужелицу куда денешь? Мне завещаешь?

Я с трудом мог представить мужа Лары без нее. Он слишком любит Лару, чтобы суметь выйти из ее тени. Он вряд ли стал бы колотить посуду, если бы Лара ушла.

Он просто перестал бы жить, как вьюн, которого отодрали от дерева и выбросили на проезжую часть.

- Он бы умер, - сказал я.

- Вот еще! - вспыхнула Лара.

Похоже, она возмутилась тому, что ее Жужелица может когда-то умереть, словно в этом было что-то противоестественное.

- Интересно, мне разрешат придти на Левины похороны? – спросил я.

О чем бы мы ни говорили, мои мысли крутились вокруг одного и того же.

- Зачем ему умирать? - голос Лары звучал раздраженно.

Разговоры о смерти ей не нравились.

- Конечно, - кивнул я и продолжил эхом, - Зачем ему умирать?

Я поймал себя на мысли, что все это время - с самого ухода Левы - говорю о нем, как о покойнике. Вот ведь: я еще кричал, бил посуду и двигал мебель, а сам уже с ним попрощался, потому что из мертвых не возвращаются.

В конце концов, Лева умер по моей вине. Я выгнал его. Можно сказать, что я его убил.

- Зачем тебе надо жениться? - спросил я тогда, разрушив волшебную тишину утра, и мне показалось в тот момент, что мой голос удвоился в воздухе, сделавшись не ответом, а пророчеством. Из моего вопроса было ясно, что он зря обманывает какую-то женщину, которой вздумалось от него беременеть. Сейчас я не помню, в каких подробностях я узнал про их секс в машине, потом еще раз в квартире его мамы, прямо на диване. А в последний раз она сказала, что беременна, и Лева обрадовался.

Об этом Лева мне не сказал, я помню точно. Но я могу представить себе его радость, потому что я с ним не только спал. Женщина, с которой он не только работал, оказалась беременна. Она ждала ребенка, который станет его продолжением. У Левы будет его деточка. Он любил фантазировать о потомстве, называя его приторным "деточка" - и однажды, не то в шутку, не в то всерьез, даже предлагал устроить нам суррогатную мать.

Я смеялся.

Странно, что для детей ему понадобилась моя смерть. Да, именно так. Я умер. Сдох. Околел. Сыграл в ящик. Дал дуба. Скончался. Именно так. Ведь если я вычеркнул Леву из жизни, то почему бы ему ни считать, что это я ушел к праотцам?

Хотя у нас был шанс остаться в живых. Лева выглядел обиженным ребенком, когда я, как ужаленный, выскочил из постели и, лихорадочно бегая по квартире, кидал в кучу его вещи. На полу оказалась рамочка с морскими ракушками, с десяток компакт-дисков, кофейный сервиз из меди, а еще футболки, запонки, брюки и даже носки, часть которых я выудил из стиральной машины.

- Уматывай, - сказал я, распахнув дверь и указывая на нее рукой. Я понимал, что выгляжу глупо, но менее опереточной развязки мне в голову не пришло: опыт расставаний у меня гораздо скромнее, чем мне казалось.

А точнее - его не было вовсе.

Прежде люди уходили. Или уходил я. Но это был всего лишь уход, а не проводы.

В тот момент, когда я голым стоял в своей прихожей и трясущейся рукой тыкал в раскрытую дверь, я понимал, что это прощание.

Я любил Леву.

Ни разу ему об этом не сказав.

Лева говорил, что любит меня.

В итоге, сказав больше, чем мне бы хотелось.

Я помню, как он ушел. Тоже голый и с ворохом тряпья в руках. Рамка с ракушками выскользнула и звякнула об пол, почему-то не разбившись, и я, вдруг разозлившись, стал прыгать на ней, сумев раздавить стекло на мелкие кусочки и не порезаться, хотя на ногах у меня ничего не было. Я захлопнул дверь. Я сломал два бокала, оставшиеся на кухонном столе со вчерашнего вечера. Тогда мы пили белое вино. О чем-то говорили. Я помню, что Лева был таким же, как всегда, и я не заметил, я не разглядел и не почувствовал, что он спал с какой-то бабой, он готовился стать ее тенью. Знал ли Лева, что я его выгоню? Мог ли он предположить тогда, вечером, что уже наутро, всего через несколько часов, окажется один, с охапкой тряпья, на лестничной площадке?

Мертвый.

- Зачем ему умирать? - сказал я Ларе. - Зачем ему умирать еще раз? Это невозможно. Мертвые не умирают.

- Неправда, - покачала головой Лара. - Та женщина... в ванной. Она умирала. Я знаю. Я точно знаю. - Вдруг залихорадилась Лара. - Она умирала каждый раз, когда спрашивала себя, с кем она живет.

- С кем она живет? - насторожился я.

- С Левой. Думаешь мало их... таких? - спросила Лара.

- Немало, - согласился я, представив эту картину и неожиданно чувствуя облегчение. - ...Какая страшная история.