В начало
> Публикации
> Проза
Константин Кропоткин
Бедный Плюшкин. Из цикла "Мертвые женщины"
Только не смейтесь. Мы повстречались накануне 8 марта. За день или за два – точнее не скажу.
Помню, шли к троллейбусной остановке.
- ...марамойки, выдерги, проститутки двужопые, - ругал Плюшкин неизвестных мне баб.
Он был в крайнем раздражении, а его спутница – высокая стриженая женщина с длинным лицом - будто и не слышала.
Просто шла. Зачем она с ним?
- ...бляди, мандавошки, мокрощелки..., - выплевывал Плюшкин.
Не к месту: тех самых, как он сказал, "двужопых", вокруг было хоть пруд пруди. Да и перед его спутницей неловко...
- Ори потише, - попросил я.
Плюшкин таким родился – вечно раздраженным. Обидчивым, с перекошенным лицом, похожим на кусок покореженного сырого мяса.
Лицо у него синевато-красное, а тело белое, рыхлое, как квашня. Иногда, замечая кусочек оголенной, болезненно светлой кожи, я с содроганием вспоминал попытку пьяного с ним сближения.
Сдуру.
Тогда мы все поняли друг про друга, но знакомства не прервали.
Плюшкин был не так плох, каким мог показаться. Он был вообще неплох, если наблюдать его в добром здравии.
Плюшкин мучался. Неподдельно. Каждый день приближал его смерть. Кстати, он любил желать нелюбимому ближнему самой страшной погибели.
- Чтоб тебя трамвай переехал, - в последний раз пожелал он Сашке и получил по морде.
Сашка не понял причину его злости. Да и мою пощечину объяснил как-то по-своему. Посвящать я Сашку не стал. Ведь сближение было и спьяну, и сдуру. Лучше забыть, сделав вид, что и не было никогда...
- ...эти потаскухи, суки поганые..., - вываливал Плюшкин.
От ругательств замутило. Я не выдержал:
- Ты про кого?
- Про всех, - ответила за него спутница.
- Кто-то ненавидит негров или богатых, а Плюшкин ненавидит сразу полмира, - с поддельной веселостью произнес я.
Вот ведь: жаден даже в ненависти.
Плюшкин опять заговорил что-то злое.
Такое злое, что уже обреченное.
От него разило отчаянием, словно он в круговой обороне – вокруг не то выжженная, бесплодная земля, не то враги, готовые вывалять его в пуху и перьях.
Один против всех.
Перед чужим человеком сделалось совсем уж неловко. Пришлось подсластить.
- Чем больше женщин мы ругаем, тем больше нравимся мы им, - переврал я стихотворную банальность.
Плюшкин умолк. Сдулся. Неужто думал, что я вместе с ним буду облаивать чужих?
- Недальновидно, - сказал я, - Опасно ругать прекрасную половину человечества. Могут не простить.
Спутница погримасничала. То ли согласилась, то ли нет. А может и не расслышала – мы шли по шумной улице, а кричать на все четыре стороны я не собирался.
Дальше шли молча.
Запас брани Плюшкин, слава богу, исчерпал, а больше ему в тот момент было нечего предложить. Бедный.
По своей настоящей фамилии он – "Лугов", но со временем переродился в "Плугова", а "Плюшкиным" стал с моей легкой руки. Он накричал на официантку, которая обсчитала его на пару сотен. Кстати сказать, милая была женщина. Хоть и вороватая.
- Поподробней рассказать не хочешь? – предложил я.
- Ему молоко дарят, - пояснила спутница.
- Ну, и что?
- По твоему ничего? – взорвался Плюшкин, - У меня аллергия на лактозу! Мне нельзя молоко! Ни в каком виде! Я могу умереть.
- Он болен, - поддержала спутница.
Приняла участие в судьбе.
- Прихожу, а на столе пакет с молоком, - Плюшкин посинел.
Мясо, из которого сделано его лицо, будто вмиг протухло.
- Бляди, - согласился я, - А кто?
- Аноним, - сказала женщина.
- Из них кто-то, - сказал Плюшкин в ее сторону, - Из коллег.
Она и бровью не повела. Привыкла?
- Суки-потаскухи, - уже без прежнего пыла произнес он.
Вот и прояснилось: женщина вместе с ним работала. Наверняка бок о бок – иначе откуда такое терпение? Что-то вроде соседнего туроператора.
Плюшкин трудится в туристическом агентстве. Удивительно: он продает путевки в рай, а сам охотно желает ближним скорого ада. В конторе кроме него мужиков нет.
Бедный.
- Ну, и ладно, - сказал я, - Наплюй и забудь. Насильно мил не будешь.
- Точно, - сказала женщина.
Плюшкин лишь поворчал.
Выплюнув гнев, он успокоился и даже повеселел.
Дошли до остановки.
- Я скоренько, - пообещал он и убежал к будочке, где продавали цветы.
- И часто ему так? – спросил я.
- Что?
- Дарят.
- Каждое утро.
- Зачем?
- Выживают.
- За что?
- Вы ведь с ним знакомы? - полуутвердительно сказала она, - Меня зовут Мария.
Она проговорила словно с акцентом. "Марея", - послышалось мне.
Будто насмехалась.
- Калач, - в тон ей представился я.
Это мое прозвище. Меня уж и Сашка давно не зовет Калачевым. "Калачик", - говорит он.
Плюшкин выбирал букет тщательно, будто от этого зависела его жизнь. Он заглядывал розам в бутоны, выдергивал их из пластмассовой вазы, изучал листья и стебли.
- Неужто обрел личное счастье?
Если он не говорит про любовников, то это необязательно значит, что ему некого любить...
- Какое там, - сказала Мария, - Зуб даю, для мамашки.
- Ах, точно, - вспомнил я, - Цветы и конфеты с ликером.
- И конфеты с ликером, - согласилась она.
Мать Плюшкина употребляла алкоголь только в одном виде – в конфетах-бутылочках. И очень их любила. Она умерла, а перед ее большой черно-белой фотографией стоят цветы в хрустальной вазе и батарея шоколадных бутылочек. От этого дом Плюшкина немного напоминает кладбище, но мать есть мать...
Плюшкин называет ее "мама".
Только так.
- Не забывает, - сказал я.
- Помнит.
Она знала про Плюшкина слишком много.
- Вам не обидно слышать такое про женщин? Вы ведь тоже, в некотором роде...
Заплутав в словах, я умолк. Смутился. Неожиданно для себя самого.
- Вы б знали, как он педиков чехвостит, - сказала она.
"Да уж знаю", - едва не сказал я.
- Боится...
- Чего он боится? Что ему будут подкидывать по два пакета молока? – я удивился.
- Могут и на помаду раскошелиться.
Я промолчал.
- Восьмое марта скоро, - усмехнулась Мария.
Да, ведь точно, это был самый канун.
Подошел мой троллейбус. Плюшкин все еще торговался с продавщицей. Наверняка хотел много и даром. Ну, и черт с ним.
- Бывайте..., Марея! Обиженному привет.
- А вы не боитесь?
- Помады к восьмому марта? – я осклабился. Напоследок можно.
- ...что и вам от него достанется.
- Не впервой, - сказал я, уже почти вскочив на подножку, - А вы посылайте. Пригодится.
- Что?
- Помаду.
- До свидания, Калач.
Отвернулась.
Троллейбус поехал. Плюшкин с букетиком подошел к ней и растерянно завертел головой.
Не для мамы цветочки?
Я хмыкнул.
Зачем она с ним?
Вот так... "Марея"...
Бедный Плюшкин. Счастливая мама. Мертвые женщины.
Не смешно.
Март, 2006