Обложка английского издания ''Лесбийского тела''

За три года до того, как итальянский режиссер Серджио Корбуччи поменял пол одному из главных участников одного из главных сюжетов в истории мировой литературы, а именно - пол Пятницы в своем фильме "Сеньор Робинзон", знаменитая французская предводительница лесбо-феминисток Моник Виттиг подвергла подобной же гендерной трансформации еще более значимых для человечества литературных - если не сказать исторических - героев: Улисса и Христа.

Моник Виттиг сделала этот трюк с куда более достойными намерениями, чем те, которыми руководствовался классик итальянской кинокомедии. Если последний, желая обеспечить своей перемещенной в условия ХХ века "робинзониане" отличные кассовые сборы, расположил двух премьерных фигурантов истории академического "необитаемого" формата в наиболее привычной и аттрактивной для широких масс гендерной транспозиции, то Моник Виттиг в своей третьей книге "Лесбийское тело" (1973) отнюдь не стремилась удовлетворить общественные потребности, а, напротив, выказывала современному себе обществу глубочайшее презрение по поводу его инерционного обыкновения функционировать в соответствии с нормами гетеросексуальной морали.
 
Среди форм подрывной против этой морали деятельности, способов борьбы против доминирующей роли мужчин на любом уровне внутрисоциумных отношений, использовавшихся Моник Виттиг в течение большей части ее 67-летней жизни (1935-2003), важнейшая роль отводилась истреблению признаков присутствия маскулинных категорий в языке. "Лесбийское тело" - отличный пример реализации такой стратегии, поскольку в этом произведении для мужских образов находится даже меньше места, чем для женских - в романах Жана Жене. "Лесбийское тело" представляет из себя патологоанатомическую поэму об интимной связи двух женщин, вписанную в традиционные для древнегреческой и христианской мифологий пейзажи и фабульные модели. В этом тексте личные местоимения изображаются непременно со слэшем посреди себя, то есть, например, "Je" ("Я") как "J/e", что, очевидно, гарантирует как выпаривание из таких лексем всяких признаков маскулинности, так и разрушение устоявшегося представления о второстепенности всего женского по отношению к мужскому. Сама Виттиг в послесловии к "Лесбийскому телу" написала, что " J/e - это символ пережитого, расчленяющего опыта, /.../ этого разделения надвое, которое во всей истории литературы является опытом языка, не считающего мен/я предметом описания. J/e поднимает идеологические и исторические вопросы женских тем".

Моник Витинг (1935-2003, Monique Wittig). Фото Аризонского университета, 1966 год

 
Вероятно, побудительные мотивы Моник Виттиг к дроблению "Je" из таких объяснений станут совершенно прозрачными для французских филологов; для не особенно же сведущей в этой области публики этот прием может показаться не более чем эксцентрической причудой. Я, например, никак не могу отделаться от ощущения, что написание французского "Je" как "J/e" в художественном произведении - это что-то вроде написания в школьном сочинении слова "мать" кверх ногами, к которому с не совсем ясными даже для себя резонами прибегал один из героев романа переводчицы "Лесбийского тела" на русский язык Маруси Климовой "Белокурые бестии". Из чего, в общем-то, не вытекает никаких негативных в отношении "Лесбийского тела" характеристик, поскольку как сочинение по роману Горького по всем остальным пунктам было безупречным, так и художественная ценность лесбийской "Песни песней" Моник Виттиг не вызывает никаких сомнений в своей исключительности. Маруся Климова однажды высказалась о переведенной ею "Истории глаза" Жоржа Батая в том духе, что эта повесть показалась ей однообразным перечислением всевозможных сексуальных извращений, выполненным грубовато и наспех. "Лесбийское тело" - тоже перечисление, перечисление проявлений форм даже не возможных совокуплений двух влюбленных друг в друга женщин, а их взаимного познания, соскакивающего то и дело с коитального уровня на расчленительно-каннибалистический. Только эта книга написана не неряшливо и не впопыхах, а предельно ответственно, с пунктуальнейшей анатомической достоверностью и на высоком градусе эмоции.
 
Ничего в этом не понимаю, но слышал, как умные люди говорили, что уже к середине "Улисса" Джойс ощутил исчерпанность ресурса возможностей держать свое повествование в контекстуальной увязи с мифологическим "первоисточником". Моник Виттг в этом отношении, наверное, было проще, поскольку в "Лесбийском теле" такие адвентуры, как возвращение Улиссы с Амазонских островов или заход Христы на Голгофу, сопряжены с настолько невозможными в оригинальных вариантах соответствующих хроник обстоятельствами, что никому и в голову не придет рассчитывать величины допущенных погрешностей при деконструкции мифа, то есть степени нарушений установленных в нем сюжетных пропорций. Практически каждое англоязычное описание "Лесбийского тела" начинается со слов "This book is not an easy read..."; на самом деле, это произведение может оказаться сложным для чтения вовсе не потому, что оно якобы требует от читателя умения свободно ориентироваться в библейских и "гомерических" тематиках, и даже не потому, что оно будто бы предполагает готовность читателя пробираться сквозь пунктуационные "излишества" (в английском переводе книги - "Lesbian body" - переводчик даже использовал в качестве личного местоимения первого лица единственного числа итальянское "Io", чтобы было что "дробить"), а исключительно в том случае, если читатель поленится включить в своем сознании экран, на котором будут визуализироваться запечатленные в тексте действия. Если представлять изложенные в этой поэме экстремальные любовные процедуры, что называется, "в картинках", причем в живых, то "Лесбийское тело" в великолепном русском переводе будет не трудным, а упоительным чтением.

"/Я начинаю с кончиков твоих пальцев, /я пережевываю фаланги, /я разгрызаю косточки пясти, //я смачиваю твое запястье, /я вылущиваю очень осторожно локтевую кость, /я надавливаю на блоковидный сустав, //я отрываю /я отделяю бицепс от плечевой кости, /я поедаю его, /я насыщаюсь тобой мо/я сам/ая сладкая, порой мо/и челюсти клацают, /я глотаю тебя, /я проглатываю. Отделенные от плечевых суставов обе твои руки отрываются от твоих плеч. А ты лучезарная владычица ты смотришь на мен/я. Мо/я слюна растекается по твоим грудям, длинные фрагменты плоти отделяются от мускулов свисающих с твоей шеи оставляя пятна на твоем белом горле, /я осторожно беру их сво/ими зубами, /я жадно пережевываю их, тут /я смотрю на тебя и видя тебя настолько искалеченной лишенной обеих рук твой окровавленный бюст //я ощущаю бесконечную жалость. Пища добытая мной из тебя давит изнутри на мо/й желудок, внезапно мен/я выворачивает, мен/я рвет тобой, большая жидкая наполовину переваренная вонючая дымящаяся масса вываливается тебе на живот. А ты в этот миг ужасно побледневшая ты откидываешься навзничь с громким криком, слезы с силой брызжут из твоих глаз забрызгивая мен/я, ты говоришь насколько невыносимо для тебя видеть как мен/я рвет тобой, еще большая жалость охватывает мен/я, я снова начинаю поедать тебя так быстро, как только могу мо/я сам/ая обожаемая /я слизываю последние волокна с твоего живота, /я счищаю следы крови, /я впитываю тебя мо/я драгоценная, /я храню тебя в себе".