АЛЕКСАНДР ШАТАЛОВ. Другая жизнь. Стихотворения. Houston. Glagol Publishing House. 1996. 130 стр.

Обложка книги ''Другая жизнь''

Автор - персонаж вполне российский. Разговор о нем в рубрике "русская книга за рубежом" определен только словами Хьюстон в выходных данных его четвертой поэтической книги, обстоятельство не принципиальным. Александра Шаталова многие знают в лицо. Он долго вел телепрограмму о книгах "Графоман" (РТР), неутомимо напоминая зрителям, что графоман - это не ругательство, а... не помню, что именно. Потом он вел программу "Книжные новости" (НТВ) и, как и прежде, метал чужие книжки в мусорную корзину. Кто видел, не забудет. Книга Александра Шаталова "Другая жизнь" (мне больше нравится, как в выходных данных- DRUGAYA ZHIZN) выстроена в обратном хронологическом порядке. От новых стихов - к ранним, из сборников "В прошлом времени" (1991) и "Прямая речь" (1985). Некоторые из новых стихов печатались в "Новом мире". Некоторые в альманахе "Портфель". Правда, в "Новом мире" они блистали всеми положенными знаками препинания и прописными буквами, но вольному воля. У Александра Шаталова много самоценных и легко запоминающихся строк и строф (помещенных зачастую в необязательный контекст). Скажем, такая: "к смерти ты тоже научишься жить". Или такая: "если стихов не писать, то чего еще надо от греции". Или:

"эта страна как на вишне случайная завязь нежно набухшая как у мужчины сосок".

Полностью отделанных, совершенных в своем роде стихотворений, без внутренних провисаний и пустот у него не так много, как хотелось бы, но они есть. Надо сказать, что стихи Шаталова можно и даже интересно читать, иногда поверх и мимо их поэтического качества. Читать как прозу, даже как "нон-фикшн". Тем более, что дар изобразительности, описания материального мира (будь то приметы советского детства или американский автобус с низкорослыми мексиканцами) у Шаталова несомненен. А можно читать как неожиданную интимную исповедь случайного попутчика. Это "откровенные тексты", круг тем которых, как торжественно записано на четвертой странице строгой черной обложки, обусловлен "анализом собственных сексуальных ощущений и переживаний". Но меня сильно выраженная в книге гомоэротическая тема в данном случае интересует не как часть биографии автора, а как художественные прием, работающий на пресловутое "остранение". Как эффективный способ преодоления поэтической банальности. Цитата:

"этот юноша лежащий
этот негасимый свет
нетускнеющий блестящий
металлический предмет
взгляд как будто безразличный
и задумчивый слегка
и присохший земляничный
листик около виска...".

И далее:

"это тонкое запястье
это хрупкое плечо
это призрачное счастье
недоступное еще".

Представим, что последнее четверостишие относится к девушке, оно от этого не станет менее изящным, и все же... Соотнесенное с юношей, оно приобретает не только новое содержание, но и вообще содержание. Что нам скажут такие фразы: "мне ненавистна больше эта страсть" или "безумная безудержная власть / любви твоей..."? Ничего не скажут. Потому что слова эти если не мертвы, то находятся в летаргической спячке. Их можно разубедить. Но для этого требуются сильнодействующие средства.

"Мне ненавистна больше эта страсть
и судороги от совокуплений
безумная безудержная власть
любви твоей и семявыделений".

И это уже стихи - "о свойствах страсти", а также греха и смерти. "Пусть этого лирика, - патетически утверждает в послесловии к книге Татьяны Бек, - серьезен и гибелен, он сопряжен с творческими потерями, причудами и приобретениями, он абсолютно подлинен и оплачен судьбою". Худшее, что, по-моему, может сделать такой автор, - это осесть на страницах всевозможных (гипотетических) антологий гомоэротической поэзии и стать ведомственным стихотворцем. Что было бы с его стороны по меньшей мере недальновидно.