"Наша воля - предвозвещение того, что мы совершим при любых обстоятельствах"

(И. В. Гете)

Конечно, первое, что приходит на ум по прочтении книги "80 лет одиночества", - это пожелать ее автору написать еще и свои "100 лет одиночества". Не только в качестве благодарности маститому ученому. Просто так интересно, что будет с нами через 20 лет и как оценит это Игорь Кон (сбудется ли его невеселый прогноз)?

Игорь Кон. Фрагмент фото Сержа Головача

"80 лет одиночества" - книга не столько о прошлом, сколько о нашем настоящем и, увы, о возможном будущем. Тревожная, предупреждающая нас книга: "Еще недавно казалось, что советские условия безвозвратно ушли в прошлое и мало кому интересны. Но сейчас наше общество все больше напоминает мне ту страну, в которой я прожил первые шестьдесят лет своей жизни. А коль скоро это так, прошлый опыт важен не только будущим историкам, о нем полезно знать и современным молодым людям, даже если они сами этого пока не осознают" (с. 9).

Кажется, здесь я весь изойду на цитаты из Кона, - но лучше (точней и аналитичней) его не скажешь. Итак, снова цитата: "Стремление строить завтрашний день на основе позавчерашнего, минуя вчера и сегодня, движение к неизвестному, воображаемому прошлому, - очередная опасная утопия" (с. 143).

"И возможно ли сочетание современных быстро меняющихся технологий и высокого ритма жизни с идеологией и формами социального контроля века XVI?" (с. 185).

Что ж, ученый задает вопросы тревожные, аргументы приводит весомые. Но (что симптоматично) в ответ получает лишь угрозы, оскорбления и провокации. Кону уж и звезду Давида на двери намалевали, и муляж бомбы подкладывали, и в списки врагов русского народа занесли опричнички добровольные. Это подарки, так сказать, от нашей "общественности". Власти же, похоже, проявляют демонстративное нежелание прислушаться…

Впрочем, если вдуматься, не только тупость, невежество (и как следствие, всегда безответственность) проявляют агрессивные или немые Коновы "оппоненты". Это ведь и следствие разочарования в либеральных и демократических ценностях, провозглашенных людьми его круга и политической ориентации в 90-е.

Что ж, и сам ученый не в восторге от социальных "практик" тех лет: "То, что снаружи выглядело как экономические реформы, изнутри напоминало самое большое, и притом публичное, ограбление в мировой истории" (с. 161). Но какой еще надобен нам трагический опыт, чтобы понять, что принципы свободы личности и гуманизма - не лозунги-слоганы-словеса, а реальные, ВОЗМОЖНЫЕ и у нас жизненные ценности?..

*

Для Кона принцип свободы личности (свободы творческой, социальной, политической, сексуальной) - принцип, выстраданный всей жизнью. И повороты его научной биографии (философ - социолог – психолог - сексолог - культуролог) продиктованы тайным, а потом и явным следованием этому принципу.

Уже выступив в начале 60-х как социолог, прикладник-исследователь социальных проблем, Игорь Кон рисковал, ведь "зрелый социализм принципиально утверждал собственную беспроблемность" (с. 88).

Советская социология – дитя хрущевской "оттепели", но первые ее шаги были столь подозрительны для официальной идеологии, что сами наши социологи поднимали тогда один и тот же тост: "За успех нашего безнадежного дела!" (с. 88).

И. Кон и Ю. Левада, В. Шубкин и Б. Грушин, Ф. Бурлацкий и Т. Заславская, - все эти "звезды" отечественной социологии были, по сути, самоучками, но "они первыми попытались исследовать абсолютно закрытое общество, которым надлежало лишь восхищаться" (с. 91).

Об этих людях, вообще о ярчайших представителях поколения "шестидесятников", - быть может, самые занимательные для широкого читателя страницы книги Игоря Кона. И настоящий отец брежневской "разрядки" Ю. Арбатов, и крупнейший социолог Ю. Левада, и блестящий журналист-международник А. Бовин, - все они (каждый сам по себе успешный, с точки зрения советского обывателя) понимали, чем рискуют, пытаясь растопить "ледяной дом" советской, сталинской идеологии. Они знали меру и были осторожны, - даже "болтливый" сангивиник А. Бовин.

Примечателен, кстати, его разговор с Ю. В. Андроповым (для которого, как известно, навсегда стали пугалом "венгерские события" 1956 г.): "Если у нас произойдет революция, нас с вами, несмотря на разницу в статусе, повесят на одном дереве!" - сказал журналист всесильному главе КГБ. - "Очень рад, что вы это понимаете", - подхватил Андропов. "Но я не хочу быть повешенным из-за ваших ошибок", - возразил Бовин (с. 105 - 106).

Прикормленный властью, этот высший слой "шестидесятников" уже (критически? панически? эсхатологически?) осознавал, что за персоны рулят великой державой: "Люди, которые принимают у нас политические решения, играют не в шахматы, а в бильярд, а там на один ход вперед не думает никто. Просто бьют по шару, а дальше видно будет", - жаловался Бовин автору книги (с. 105).

*

Конечно, и сейчас на все 100 % трудно поверить, что Игоря Кона так уж "душил" советский режим. За границу его выпускали регулярно, уже в конце 60х доверили читать лекции (т. е., в какой-то мере как человеку верному доверили представлять "нашу" науку) в Италии. И тем не менее, узда всегда чувствовалась. Поводок крепко держала в своих руках не только "власть", но и своя же выученная ею "научная" отечественная среда.

Я бы назвал деятельность передовых наших ученых этого поколения "осторожным подвигом". По сути, ученый-гуманитарий склада и круга интересов Кона оказывался воином, который в поле всегда один. Когда известному сексологу Г. Васильченко прислали из Дании школьные (!) учебники по культуре половых отношений и он показал их коллегам, те обвинили его… в распространении порнографии! (с. 301). А ведь уровень нашей научной среды с тех пор отнюдь не повысился…

Такую же зашоренность обнаружили и потенциальные союзники Кона - оппоненты советской власти в 90-е: "…Людям, которые политически являлись моими единомышленниками, моя тематика казалась мелкой, второстепенной и одновременно - опасной" (с. 165).

Самая громкая фраза перестроечных времен: "В нашей стране секса нет!" - это не оговорка и не самооговор (хотя на ТВ ее и "смоделировали" ножницами редактора).

Это констатация того факта, что пренебрежение насущными потребностями реального человека - наша идеология и политика, наша историческая "изюминка", наша фишка, наша марка и наша вековая традиция, - "наше всё"…

*

А теперь отгадайте, кто и когда написал вот это:

"Несчастны мы все, что наша родная земля приготовила нам такую почву - для злобы и ссоры друг с другом. Все живем за китайскими стенами, полупрезирая друг друга, а единственный враг наш - российская государственность, церковность, … казна и чиновники - не показывают своего лица, а натравливают нас друг на друга… Или надо совсем н ежить в России, плюнуть в ее пьяную харю, или - изолироваться от унижения…"

Ответ: Александр Блок, письмо матери от 13 апреля 1909 г. (с. 125 - 126).

И вот эта заскорузлая, как мозоль, повторяющаяся из века в век, от режима к режиму наша "особенность" ("особость") теперь провозглашается иными как путь-выбор народа, как форма национальной государственнической духовности (других слов и не подберешь, - разве что "евразийскостью" для верности дополнительно припечатать?). Правда, только в XX веке этот путь-"выбор" дважды привел страну на грань гибели, а теперь вопрос встает и о физическом выживании этноса…

Утешает лишь то, что все эти словесные экзерсисы не только по сути являются, но и воспринимаются населением как пиар-акции хорошо проплаченных журналюг.

*

Между тем, опыт мировой истории подводит нас совершенно к другой модели, к иной системе ценностей:

"Качество жизни стало одним из главных макросоциальных показателей при сравнении и оценке степени успешности разных государств и обществ" (с. 389). "Качество жизни" - "важный индикатор роста общественного благосостояния и сопутствующей ему гуманизации общественных отношений" (там же).

Впрочем, наше руководство весь прошлый век предпочитало воспитывать в массах самоотверженность, - хотя стихийное жизнелюбие того же Брежнева вносило свои коррективы общий тон нашей пропаганды, да и политика при нем заметно смягчилась. Впрочем, про "человеческий фактор" в Кремле заговорили вроде бы серьезно только во времена Горби. "Человеческий фактор" тем самым не только завоевал право на существование, но и стал постепенно теснить политический (читай: "нечеловеческий") фактор, расчищая почву для новых раздумий и безотвеных вопросов… Если угодно, это был один из аспектов перехода от тоталитаризма к авторитаризму, который не допускает политической свободы, но признает наличие невозможной при тоталитаризме негосударственной личной жизни" (с. 226).

Увы и ах! "Элита" (по сути, всё та же, советская: ротация в те годы была чисто возрастная, поколенческая) испугалась "безответных" вопросов, потому что ответы предполагали не только решительный пересмотр слишком многого в нашем историческом опыте, но и ставили под сомнения многие ценности менталитета, им сформированного. Поэтому уже года этак с 95-го руководство страны предпочло заняться усердным "повторением пройденного".

Конечно, иные положения правоверного либерала-демократа Игоря Кона кажутся сейчас утопией в духе перестроечных настроений нашей интеллигенции, провозгласившей абсолютной ценностью тогда "раскрепощение личности". Не только наш, но и мировой опыт рубежа веков показал, что всё не так просто, и новые "вызовы" времени заставляют не только наши власти задуматься о цензуре, контроле и дисциплине. В обстроившемся противостоянии Востока и Запада искушенный историческим опытом Запад пытается "сгруппироваться" для обороны (о наступлении после Ирака говорить как-то уже неловко).

Однако этой общемировой тенденцией (но тенденцией НА СЕГОДНЯ) нам прикрываться как раз не след. Ведь именно у нас "личностный фактор", став на время лозунгом, не сделался принципом политической и экономической жизни. И в этом кроется опасность не только для отдельных особо раскованных граждан новой России, но и для всего нашего общества в целом.

Это касается насущнейшей повседневности. Анализируя подход к ВИЧ-инфицированным у нас и во Франции, ученый подчеркивает: "Главная разница между Францией и Россией состоит в том, что там апеллируют к чувствам, запросам и потребностям реально существующих людей, а у нас, как и при советской власти, предпочитают командно-административные методы, полагая, что именно так можно сформировать "нового человека" или, что одно и то же, вернуться к мифической изначальной "нравственности"… Так что… мы пойдем своим путем. Куда? Как говорят французы, кто доживет - увидит" (с. 330).

В свете мировых средне- и долгосрочных тенденций наша мифопатриотическая пробуксовка весьма опасна, - предупреждает аксакал отечественной сексологии.

А тенденции эти, сиречь, таковы. В настоящий момент мы переживаем то, что Кон называет новой "антисексуальной революцией". Ее можно назвать даже и "мировой": Наши чиновник, религиозные фундаменталисты Востока и западные наследственные пуристы решили обуздать распоясавшуюся сексуальность своих подданных, увидев в этом верный способ контролировать частную жизнь человека, чтобы тем успешней манипулировать им. "Сходство между антиинтеллектуальными, необразованными религиозными фундаменталистами и американскими христианскими правыми, усиливающими свое политическое влияние с помощью антиабортных, процензурных лозунгов, очевидна", - пишет западный рецензент книги Кона "Сексуальная революция в России". Эта книга, по его мнению, "звучит как предупреждение об опасности подчинения секса авторитарному контролю и рас-культуриванию" (с. 353).

Но это тенденция среднесрочная. А долгосрочная?

Увы, здесь все "с точностью до наоборот"! "В современном мире происходит беспрецедентная, но подготовленная всем предшествующим развитием человечества ломка традиционной системы разделения общественного труда и прочих социальных функций между мужчинами и женщинами" (с. 375).

Попросту говоря, современная экономика обрушивает всю систему патриархального общества, которому мы, кстати, обязаны и традиционной "моралью".

Возникает ситуация не только гендерного равенства МЕЖДУ полами (между мужчиной и женщиной), но и некой гендерной зыбкости, подвижности в пределах пола, на уровне отдельно взятого человека. Отсюда сама собой возникает тема изменения форм традиционной семьи и брака, прав сексуальных меньшинств и т. д.

Проблемы этого нарождающегося на наших глазах общества уже невозможно решить по калькам прежнего, патриархального общества с выпестованным им религиозными, правовыми и нравственными нормами.

Новая система ценностей и формы межличностных отношений зарождаются на наших глазах и с нашим участием. Отрицать это невозможно: "Апелляция к правам человека означает, что на самом деле люди ставят эти новые ценности выше тех традиционных устоев, которые они, по их словам, предпочитают. То же можно сказать об обращении россиян в Страсбургский суд" (с. 390).

И снова неисправимый шестидесятник (мечтатель? провидец?) И. Кон настаивает: "Ценности, которые насаждаются и поддерживаются административно, неизбежно утрачивают привлекательность и духовное обаяние, а замедление социокультурного обновления делает такое общество неконкурентноспособным" (с. 389).

Но нет пророка в отечестве своем. Кажется, с середины 90-х Игорь Кон выпадает из обоймы авторитетных для власти ученых. И ближайший результат - вот он, пожалуйста: "В последних программных документах РАО, даже специально посвященных здоровью подростков, сексуальное просвещение вообще не упоминается. В условиях эпидемии ВИЧ и заболеваний, предаваемых половым путем (ЗППП) это молчание выглядит, мягко говоря, странно, но клерикализация российской науки и образования делает это вполне понятным" (с. 168).

И снова, опять горькая цитата: "Разумеется, я понимаю, что в России нет спроса на науку, и давно уже считаю себя просто графоманом. Компьютер - мой главный собеседник" (с. 190).

И все же эта книга, такая по-кабинетному уютная, не рождает отчаяния в душе читателя:

"Жизнь, как и секс, это игра, в которой нужно получать удовольствие не столько от результата, сколько от процесса" (там же).

Складывается впечатление, что 80 лет своего "процесса" Игорь Кон все же умудрился прожить и плодотворно, и - "в свое удовольствие"!