Российский литературный портал
GAY.RU
  ПРОЕКТ ЖУРНАЛА "КВИР" · 18+

Авторы

  · Поиск по авторам

  · Античные
  · Современники
  · Зарубежные
  · Российские


Книги

  · Поиск по названиям

  · Альбомы
  · Биографии
  · Детективы
  · Эротика
  · Фантастика
  · Стиль/мода
  · Художественные
  · Здоровье
  · Журналы
  · Поэзия
  · Научно-популярные


Публикации

  · Статьи
  · Биографии
  · Фрагменты книг
  · Интервью
  · Новости
  · Стихи
  · Рецензии
  · Проза


Сайты-спутники

  · Квир
  · Xgay.Ru



МАГАЗИН




РЕКЛАМА





В начало > Публикации > Рецензии


Евгений Берштейн
Другой Петербург
(рецензия на книгу: "Другой Петербург")


Фото Az.Gay.Ru

Публикация книги К. К. Ротикова - событие своего рода историческое, вне зависимости от достоинств и недостатков самого сочинения. Объемистый и отлично изданный том - первая книга на русском языке, дающая исторический очерк русской гомосексуальной культуры (в ее петербургском изводе). "Другой" в названии книги - эвфемизм, книга - о "голубом" Петербурге. Жанр книги - краеведческий, это пространная экскурсия по Петербургу, проведенная энтузиастической "теткой" для компании юных приятелей (как объясняет нам автор, "тетками" в старой России называли практикующих гомосексуалистов, надо думать, немолодых).

Всякое литературное произведение следует судить по его собственным законам, поэтому мы не станем упрекать "Другой Петербург" в недостатке учености или вкуса. Петербургский историк-краевед, выступивший под псевдонимом Ротиков, не ставил перед собой цель писать научный труд. Повествование в книге сочетает бесчисленные краеведческие детали (архитектурную информацию о домах, мостах и шпилях) со смачной сплетней (частью подтверждаемой источниками без ссылок, частью нет) и лирическими отступлениями на голубые темы (в жанре болтовни на плешке за бутылкой пива). Г-н Ротиков не делает секрета из своего презрения ко всякого рода "ведам", коих умствования лишь замутняют главные для автора вопросы: "Кто был?", "Кто не был?".

Шестьсот страниц посвящены главным образом тому, кто с кем и как, и логика рассуждений основана на презумпции гомосексуальности (любимое слово г-на Ротикова - "подозрительно"). Так как автору хочется по возможности расширить круг российского гомосексуализма, то к обычному списку (Чайковский, Дягилев, Кузмин и др.) он добавляет множество "подозреваемых" - от Жуковского (поздняя женитьба которого, утверждает Ротиков, "наводит на размышления") до Лермонтова (проявлял в своих порнографических стишках "личную заинтересованность" в однополой любви), Мейерхольда ("при некоторой разнузданности воображения") и т.д. Отдавая должное эрудиции г-на Ротикова, нельзя не заметить, что воображение у него действительно разнузданное. Когда на странице 461 автор сообщает, что на доме ? 11 по улице Пестеля "висит доска, объявляющая, что здесь жили Римский-Корсаков, Мусоргский и Чайковский", и прибавляет в своем характерном ерническом стиле: "Можно подумать, что жизнь была втроем. Воображение рисует соблазнительные картинки", - хочется воскликнуть: ну да бросьте, в этом-то что может быть соблазнительного?

С точки зрения историографической большинство источников, которыми пользуется Ротиков, хорошо известны. Исключение составляет найденный им в архиве подробный донос, описывающий структуру и персонажей голубого мира Петербурга в 1880-е годы - известные личности, улицы, парки, бани и рестораны, и даже типы сексуальных актов, принятых в голубой среде (он, впрочем, был целиком опубликован К.К. Ротиковым ранее, см.: Невский архив. Вып. 3. СПб., 1997. С. 449-466). Ряд источников, которые следовало бы учесть, автору, кажется, незнакомы, - такие, как автобиография Модеста Чайковского, дневники Кузмина в их полном виде, письма и дневники Вячеслава Иванова. Вообще рассуждения Ротикова строятся не столько на источниках, сколько на исторической сплетне и его собственных "подозрениях". Из-за этого автор порой садится в лужу. Ротиков полагает, например, что Модест Чайковский состоял в связи со своим малолетним учеником Колей Конради и что знаменитый роман Вячеслава Иванова с Сергеем Городецким носил исключительно платонический, придуманный характер, - и то и другое неверно, и эти ошибки объясняются не столько тенденциозностью автора (вполне нормальной в книге данного жанра), сколько неполным владением материалом.

В "Другом Петербурге" читатель не найдет каких-либо серьезных идей или исторических концепций (дорогую автору мысль о том, что при Сталине голубые из числа художественной интеллигенции могли хорошо жить, неинтересно обсуждать всерьез, и потом - что значит "хорошо жить"?). Автор цитирует много стихов и прозаических сочинений, и все с одной целью - откопать в них намеки на "практический" гомосексуализм. С переменным успехом выполняя эту задачу, г-н Ротиков не задается вопросом: "Ну и что?" Гомоэротическая лирика поэтов, находящихся "вне подозрений" (типа пушкинского стихотворения "Подражание арабскому", помните, "Отрок милый, отрок нежный, // Не стыдись, навек ты мой..."), не останавливает внимания Ротикова по той же самой вышеупомянутой причине: его интересует не поэзия, а "практика".

Меж тем историческое изучение сексуальных практик составляет методологическую проблему. Что может являться объектом такого изучения? Мимолетное (или продолжительное) касание двух (или трех или пяти тел) друг о друга? Как можем мы знать, касались ли А и Б в 1802 году друг друга? Предположим, что это касание было тщательно задокументировано (нам такие случаи неизвестны) и сцену можно после тщательной критики источников реконструировать. Проблема состоит в том, что сам по себе факт сексуального контакта между лицами одного (или разных) полов не значит абсолютно ничего. Как отметил в свое время Ницше, для человека имеет ценность лишь та реальность, которая может обладать символическим значением1. Одни лишь клочки гомосексуальной "реальности", лишенные значения и интерпретации, поражают бессмысленностью, и собрание их годится главным образом для того, чтобы шокировать интеллигентных бабушек.

В России гомосексуализм получал в течение последних двух веков медицинские, мистические, политические, богословские, эстетические и юридические интерпретации. Обо всем этом у Ротикова, занятого своими "подозрениями", рассказывается не много. Один пример: дойдя на странице 157 до описания дома Набоковых на Большой Морской, автор с грустью констатирует, что в детстве у будущего писателя были все шансы вырасти голубым ("худенький, некрасивый мальчик, не по летам развитый, нервный, тонкий"), ан нет, не получилось. Рассуждение, на наш взгляд, довольно пустое. Меж тем неупомянутым остается куда более важный факт: отец писателя, известный юрист, был одним из ранних сторонников декриминализации гомосексуализма и публиковал на эту тему статьи в российской и европейской прессе2. (Сам же писатель выраженно голубого типа совсем не переносил, и даже порвал на этой почве отношения с родным братом - тоже стоило заметить.)

За последнюю четверть века история сексуальности стала на Западе обширной исследовательской областью, и количество ученых и популярных книг по культурной истории гомосексуализма исчисляется, наверное, уже не сотнями, а тысячами. После публикации "Истории сексуальности" Мишеля Фуко (в начале 80-х годов) вышеупомянутая область превратилась в индустрию - со своими исследовательскими центрами, авторитетами и бестселлерами. Обычно изучаются исторически изменчивые параметры - социальные формы организации гомосексуальности, ее идеологии, методы репрессии и сопротивления, идентичности причастных людей.

Г-н Ротиков может возразить нам, что в популярной книге нет места разговорам об "идентичности", читатель, мол, не поймет. Однако без осмысленного разговора о том, что в разные исторические эпохи значило быть педерастом, гомосексуалистом, голубым, геем, построить рассказ, подобный задуманному Ротиковым, трудно: само слово "гомосексуальный" было, как известно, изобретено во второй половине XIX века в ходе медикализации явления однополой любви. Признание за "сексуальной ориентацией" (термин совсем недавний) культурного и политического потенциала и способности образовывать ядро человеческой личности - утвердилось уже в ХХ веке, особенно после конца 1960-х годов. Рассказы повествователя о гомосексуализме в XVIII - начале XIX века содержат элемент исторического анахронизма: ведь гомосексуалисты появились у нас приблизительно в одно время с символистами, а геи - с люберами. В пушкинское время были, конечно, свои любители содомского греха, но привязанность к обозначаемой этим старым понятием практике играла разную роль в жизни, скажем, А.С. Грибоедова и современного питерского гея (который, вполне возможно, о содомском грехе никогда и не слышал). Отсутствие исторического подхода и анализа приводит иногда автора к комическим выводам, как, например, о том, что "гомоэротизм" Лермонтова был для последнего "жизненной позицией" (с. 169).

Мы полагаем, что историческая книга о "голубой" культуре может быть одновременно добротной в профессиональном отношении и популярно-просветительской. Недавний пример такого сочинения - книга профессора Чикагского университета Джорджа Чонси "Голубой Нью-Йорк" (1994), явившаяся выдающимся историческим трудом - и бестселлером3. В своей книге Чонси реконструировал почти позабытую, но обширную голубую субкультуру Нью-Йорка 1890-1940 годов с поразительной социально-исторической и этнографической отчетливостью и глубиной; сам материал его таков, что делает книгу невероятно увлекательной. Среди источников американского историка - тонны архивных документов: полицейские отчеты, судебные дела, психиатрические истории. Старые малотиражные газеты, устные источники (десятки записанных на пленку интервью с голубыми старичками), романы и периодика, медицинские сочинения, мемуары, кинофильмы и мюзиклы. Используя методы социальной истории и семиотики, Чонси раскрывает социальную топографию, организацию и функционирование голубого сообщества, явившегося прямым предшественником современной американской гей-культуры - той самой, по образцу которой (в силу более широких экономико-культурных процессов) моделируют себя современные голубые общины Западной Европы и зарождающаяся голубая община России.

Один из мифов, разбитых книгой Чонси и поддерживаемых книгой Ротикова, - представление о том, что гомосексуальность (в нашем современном понимании) особенно распространена среди культурной элиты - благородных кровей вырожденцев и состоятельной богемы. Исторические корни этого представления лежат в девятнадцативечных теориях сексуального вырождения, связывавших генетику, социологию и персонологию. Специфически русский вариант этих теорий - идея, популярная среди народолюбивых российских докторов конца прошлого века (а затем и в левой публицистике), - что образованные классы склоняют простой народ к противоестественным совокуплениям, развращают его. Именно такое впечатление может сложиться у читателя "Другого Петербурга": книга населена титулованными особами, членами императорской фамилии и воспитанниками Пажеского корпуса, к услугам которых всегда готовы безымянные и бесчисленные солдаты, певчие и банщики из молодых крестьян. Мы не думаем, что г-н Ротиков как-то особо предрасположен к голубой крови - просто исторические предания о "барских забавах" лежат на поверхности, а источники другого типа надо еще найти. Справедливости ради, отметим, что один превосходный источник Ротиков разыскал - вышеупомянутый донос, который утраивает ценность книги.

"Русский народ, по отзывам всех известных нам педерастов, относится крайне снисходительно к порочным предложениям, "барским шалостям", как он их называет. Отказываясь или соглашаясь, он одинаково не считает предложения для себя оскорбительными", - писал профессор Военно-медицинской академии Вениамин Тарновский в своей книге "Извращение полового чувства" (1885)4. Терпимость русских простолюдинов к "извращенному половому чувству" в господской среде отмечали многие авторы конца XIX века. Видимо, образованные классы отделяла от "народа" такая социальная и психологическая пропасть, что приверженность к содомскому греху казалась русскому крестьянину или мастеровому одной из многочисленных и труднообъяснимых барских причуд. Даже такая фундаментальная институция однополой любви, как баня, носила в России характер иной, нежели в описанном Чонси Нью-Йорке: в Питере XIX - начала ХХ веков многие общественные бани служили ширмой для гомосексуальной проституции, своего рода публичными домами, где банщики (из молодых крестьян) обслуживали состоятельных клиентов (вспомним кузминские "Крылья"). В гомосексуальных банях Нью-Йорка все обстояло наоборот: они пользовались успехом именно потому, что проституции в них не было место (да и где мужчина в полотенце будет держать деньги?), - они функционировали как своего рода клубы, в которых люди общались, и когда занимались сексом, то именно некоммерчески. Одним словом, как и следовало ожидать, отношения в гомосексуальном сообществе отражают социальное деление общества, и даже скудная информация о формах организации голубого "андеграунда" в старом Петербурге, содержащаяся в книге Ротикова, могла бы дать более вдумчивому историку материал для интересных сравнений.

По сложившейся традиции, главным драматическим героем "Другого Петербурга" выступает поэт Михаил Кузмин. Страницы, посвященные Кузмину (особенно его быту в советские годы), написаны мастерски - с чувством и знанием. К сожалению, автор то и дело походя лягает "кузминоведов" - жест неуместный: ведь весь кузминский материал его книги и некоторые идеи взяты из исследований и публикаций историков литературы, занимающихся Кузминым, - главным образом Николая Богомолова и Джона Малмстада5. (Видимо, доверившись памяти, кое-какие факты Ротиков перепутал, например, почти все, что касается описанного Н.А. Богомоловым гомоэротического салона "Гафиз" в башне Вячеслава Иванова.) В книге, ставящей своей целью борьбу с одним типом предубеждений (гомофобией), автор дает волю другим, собственным, предрассудкам. Помимо упомянутого пренебрежения к учености (видимо, г-н Ротиков полагает, что читателями его монографии будут учащиеся ПТУ), Ротиков недолюбливает женщин и зовет их "дамочками".

Пара афоризмов, содержащихся в книге, заслуживает цитирования. Первый - о бисексуальности: это понятие, согласно Ротикову, "придумано для оправдания мелкого бытового разврата" (с. 485). Второй - о мирской власти: "вообще гомосексуалисты, как правило, лояльны к любому строю и совершенно не склонны лезть против рожна" (с. 261). Пожалеем читателя и не станем цитировать комические жалобы г-на Ротикова на дороговизну гей-клубов в Петербурге. Вообще, душа повествователя "Другого Петербурга" застыла в советских семидесятых годах - когда в магазине была колбаса, на плешке - людно и молодость еще не ушла. О какой бы эпохе он ни повествовал, сквозь его оценки и презумпции сквозит дух советских времен - с голубыми народными артистами, выплачиваемой в институте зарплатой и дешевой баней на Ямской улице. Впрочем, баня эта, как уверяет автор, хоть и подорожала, но функционирует исправно.

* Имена любых исполнителей каждый желающий может вписать на полях.

1 См.: Nietzsche F. Daybreak: Thoughts on the Prejudices of Morality. Cambridge, 1997. P. 33.

2 См. об этом: Engelstein L. The Keys to Happiness: Sex and Search for Modernity in Fin-de-Siecle Russia. Ithaca; L., 1992. P. 64-71.

3 Chauncey G. Gay New York: Gender, Urban Culture and the Making of the Gay Male World, 1890-1940. N.-Y., 1994.

4 Тарновский В.М. Извращение полового чувства: Судебно-психиатрический очерк. СПб., 1885. С. 70.

5 См.: Богомолов Н.А., Малмстад Дж. Михаил Кузмин: искусство, жизнь, эпоха. М., 1995; Богомолов Н.А. Михаил Кузмин: Статьи и материалы. М., 1995.

© Евгений Берштейн // Новое литературное обозрение. 1999. № 35 (1),
http://www.nlobooks.ru/



О людях, упомянутых в этой публикации



· К. К. Ротиков (Пирютко)