Если старшим товарищам по литературной школе: Сорокину, Пелевину, Яркевичу, Курицыну и иже с ними — гомосексуальность понадобилась для того, чтобы шокировать читателя и провоцировать распространенные штампы и заблуждения, то для их детей, двадцатилетних писателей, гомосексуалы — что звонок на университетскую лекцию. У современных студентов его иногда вообще принято не замечать…
Ник Лухминский из того самого последнего поколения, для которого вошло в литературную привычку демонстрировать: то, о чем спорят с пеной у рта «идущие вместе» и «идущие поодиночке», скучно и неинтересно. Потому что все их отвлеченные идеологические построения, возбуждающие накал общественных страстей, у двадцатилетних были в жизни. Постмодернисты после Денежкиной и К° — все равно, что онанисты от беллетристики.
Первая любовь у двадцатилетних геров Лухминского начиналась с глубокого однополого поцелуя, поэтому к геям они относятся ровно так же, как и ко всем остальным.
Если ненависть, то — обыкновенная неприязнь как к любым на себя непохожим: «очаровательным геям, которых в Москве полно…». Если это попытка неравнодушия, то — трезвый анализ всех преимуществ (прописка, жилье, учеба, работа и деньги, деньги, деньги), которые дает сожительство с «серьезным человеком особой ориентации». Геев двадцатилетние оценивают исключительно с точки зрения правды жизни и пользы дела. Если геи дают… денег, с ними сожительствуют, пока не находят иного способа подзаработать.
Два чувства заставляют Денежкину и ее компанию путешествовать автостопом, экспериментировать в сексе, читать Кокто и Достоевского — тоска/скука и голод. Обыкновенное желание поесть-попить-поспать и развеять хандру. И самое большее, самое яркое, на что хватает отчаянной фантазии этих ипохондриков, — написать «мемуар двадцатилетнего» и разоблачиться… Благо тебе уже давно не 20, а двадцать с лишним лет.
