Приятное лето прошло по шаблону, но скоро, Прогулки на лодке с кузиной, Крокет или теннис в полудень, А после обеда, в круглом зале Гувернер моих братьев Пел шансонетки только мужчинам: L'homme est une bete feroce Il vous percera le c?ur... А я смотрел на губы его Знавшие слишком много И не верил глупым словам, Чувствуя прелесть в любови - В более нежной, нежели жестокой, - А может быть и наоборот... Словом мне не хотелось Ехать в училище. Но скоро пришлось: Я достаточно опоздал.
II
Переодевшись, я прошел мимо "зубрилок", Прямо в наш класс, Дмитрий сказал мне все новости И нарочито небрежно отметил: - У меня уже есть пятеро, Над которыми я издеваюсь! Я огорчился. Пока У меня не было ни одного. Потом он кивнул на новичка: - Вот этот довольно забавен, Он читал немного меньше, чем я. "Немного! Ну что же посмотрим" ... И я подошел к новому пультру.
III
Белокурый взглянул и легко улыбнувшись, Закрыл свою книгу - кажется д'Оревильи. - Читаете в переменах? Похвально! - Он был слишком бледен, В его щеках, как будто в лепестках белой розы: Сиял светлячок розоватым светом. А глаза - голубые медузы. Я сказал ему: "В вас есть что-то божественное Но что именно - не разберу!" А он, царапая ножичком переплет, Возразил в меланхолии: - А у вас рот ромбиком, Раскрывается на все четыре стороны. - Я сказал ему снисходительно-нежно. "Прежде чем сказать парадокс или глупость Надо всегда немного подумать, А то легко ошибиться". Он побледнел, и я удивился, Что можно стать еще более бледным, Потом закашлялся, и По платку расползлись, как божьи коровки, Капельки глянцевой крови.
IV
Осень была слишком ранней, Как смерть Марии Башкирцевой, Маленькие деревца Зазябли, качаясь от ветра, На круглых камнях двора Котята катали орехи, А я гулял по залу, повторяя латынь. Сережа вдруг подошел и зажал мои пальцы, Может хотел на колени поставить. Я молвил мягко, но властно: - Не надо. Я знаю что вы сильнее меня. - Слабый, он сжал мои руки Потом их отбросил и быстро ушел, А я улыбнулся: Мне весело было кривляться.
V
- Сережа, вы красивые девушки, Оденьте манто вашей мамы Мы поедем кататься! - На Набережной все Смотрели на нас. Он был мил, как начинающая карьеру кокотка. Я заглянул под кросс круглой шляпы, Где в темной вуали, особенно томно Синели глаза, И глядя на край подрумяненных губ, Шепнул, слабо тронув его колено, Прикрытое пледом: - - Если бы вы были девушкой, Я бы сказал, Что хочу полюбить вас, Мелитта. - Потом, подумав, добавил: - А может быть и нет.
VI
В дортуаре Я поцеловал Димитрия, А ему, Сереже, подал руку, Потом спросил рассеянно - хмурясь, Будто припомнив что-то: - Разве мы здороваемся с вами? Он задрожал и ушел не ответив. Потом на рассвете я слышал, Что кого-то несли в лазарет - Истерика.
VII
На завтра он подошел ко мне И вложил в ладонь кредитный билет. - Вот мой денежный долг. Я пожал плечами - - "А разве бывают другие долги?" Шел снег за окном, Заметая старый манеж. Замороженно-тонкие лапки деревьев Покрылись лохматой шерстью, На длинном сучке Больной вороненок нахохлился вяло.
VIII
Когда, в понедельник, Димитрий вбежал в класс То я заметил его не сразу: Следил, как солнечный луч Бродил по кляксе моих мемуаров. Димитрий задыхался: "Он застрелился, Белокурый, сегодня утром!" Говорят, что я побледнел. Неправда. Я был только удивлен. - Умер? "Кажется нет". - Конечно, стреляются в сердце Не с целью смерти, но только Желая испробовать новую роль.
IX
- Радлов Никита, вас к телефону! Дядька Кириллыч провел до будки И стал в стороне. - Я слушаю вас. "Говорит мать Сережи". Тихие слезы. "Вы его друг?" - Кажется, да. "Вы знаете, он из-за вас стрелялся". Я хотел отвечать, Но трубка упала. Странно. Говорят я был бледен? Пустяки! Я был просто не в духе.
X
Сережа лежал в отдельной палате Общины святой Евгении, Улыбаясь, счастливо глядел на меня. А я приходил дежурить в больницу После занятий. "Вам письмо от Димитрия. Вот". - Прочтите, мне трудно. - "Возвращайтесь к нам, белокурый, Каждый день подхожу я к вашему месту, Мне грустно читать те книги, Что мы вместе читали, Поправляйтесь скорее, Сережа! Ваш Дмитрий".
XI
За окном весна в зеленом опереньи Пленительно и медленно шуршала. Птичка порхнула с ветки на ветку. В кротких, войлочных туфлях пришла сиделка И поставила свежий бульон. Потом степенно закрыла дверь И пропал белый халатик. Сережа блаженно бормочет: - Хотите, я вам расскажу... что-нибудь - ... Я рассердился. - Не надо! Довольно миндальничать в сумерках! Повернул выключатель И сразу стало светло. /31 мая 1919/
