Звучало бельканто и колоратурно
Вы пели сопрано - из Бернса сонет.
А я, облучённый полями Сатурна,
Тянулся за Вами на призрачный свет.

А я, обречённый, от Вас отлучённый,
Не белый, не чёрный урод-альбинос,
Далёкостью Вашею был увлечённый
И детской наивностью собственных грёз.

Не чрево Парижа и дыры Нью-Йорка
Меня научили что в жизни почём,
А в мат поговорка и с мастью шестёрка
Мне стали суровым от жизни ключом.

Не хитрая крыса с "малинною" кличкой,
Не благопристойный сверчок-старичок,
Меня одарил золотою отмычкой
В весёлое завтра весёлый зэчок.

А Вас окружали огни и котурны,
Мельканье салонов и автокарет.
И светская пресса в разделе культуры
Давала шикарный Ваш звёздный портрет.

Под визг репортёров и речь иностранцев
Несли Вы вечерних одежд облака.
Вас все обожали - от Ф. Бальтерманца
И до знаменитого Н. Гнисюка.

Я сходство ловил за искусною дымкой,
То дьявольски счастлив, то сумрачно хмур.
И в ваших амурах я был невидимкой
(О эти созвучья "амур а ля МУР"!)

Доступная уху аббревиатура,
За чем-то кошачьим - короткий захват!
И яркое фото в разделе культуры
Разрушил однажды конвойный приклад.

И мальчик, влюблённый в портрет Примадонны,
Ранимый, с открытой и нежной душой,
Стал общим влюблённым по кодексу "зоны", -
Вот Вашей измены пример небольшой!

В почти безвоздушном пространстве бездушном,
Лишь лязгнет за дверью железный пробой,
Нисходит спасенье к отверженным душам,
Как ангел в одежде своей голубой.

Да, чувственность Ваша меня не коснулась,
Лишь - славы журнальной загадочный блеск.
Но что-то во мне безусловно проснулось:
Ответных исканий ужасный гротеск.

Я рос, словно дикий в лощине шиповник,
Близ тёмных подворий и странных домов;
Неведомый отпрыск, мечтатель-любовник
Столичной красавицы, феи из снов.

Все Ваши подарки (а может подачки)
Меня тяготили сильнее оков.
А Вас увозили поклонников "тачки"
В богему, в огни дорогих кабаков.

Вы громко смеялись, швейцары в подъезде
На Вас оправляли меха соболей...
Но тайное вне вызревало возмездье
Злой волею сатурнианских полей.

Мне звёзды пророчили эту вендетту,
Поскольку на что ещё в жизни горазд
За ржавой колючкой, в разгар тет-а-тета
В ночи проклинающий Вас педераст.

Я знал: мои раны разверзнутся всё же
И в Вашей поющей романсы душе.
И Ваших любовников пьяные рожи -
Мои отраженья почти что уже.

Я слышал: Вы любите Босха и Кафку,
Листаете Фрейда, - мой нынешний друг,
Знакомец Ваш, выдал подобную справку.
Он редкий красавец и пущен на круг!

Как видите, мы породнились на сексе:
Братва не у дел - и сплошной беспредел.
Но я Вам даю предварительный вексель,
Что этой наукой и прежде владел.

Мой срок на исходе. Я еду в столицу,
К лучам Вашей славы сиротски припасть.
Быть может, в живую богиню влюбиться,
А, может, Ваш образ навеки проклясть.

Мне мнится - любви незначительный проблеск
Сумею найти я в усталых очах.
И Ваших объятий доверчивый обыск
Оставит меня при интимных свечах.

Раскаяться? Поздно. Вы много вкусили -
Есфирь, Дездемона, Юнона, Кармен!..
Вам к жизни иной не хватало усилья, -
Извольте! Пред Вами стоит джентльмен.

Не оперный бас, не профессор филфака
И даже не стоящий Вас метрдотель;
Пред Вами - бродяга, подонок, собака,
Карманник и чмо, - приготовьте ж постель!

Его лишь одно неотступно тревожит:
Не честь и родство, что возможно спасти,
А мерзкое, подлое - вдруг он не сможет
Мужское начало в себе обрести!

Ему б не хотелось быть жалким пред Вами,
Возможно ль в глазах Ваших низко так пасть?
Но Вас не желая унизить словами,
Вас будут терзать его злоба и страсть.

Не всё принимая, но всё понимая,
Он знает, что дальше - лишь ветер и вой,
И небо - дорога такая прямая...
Что делать фантому с богиней живой?

Жестокие грёзы, течением ровным -
Пороги и камни на чёрном пути;
Холодные слёзы на лике бескровном...
И сердце уже не затихнет в укромном
Изгибе, как заводь, исторгнув: "Прости..."

О, это свершится в развратной берлоге,
Где вееры, шляпки, духи, клавесин...
Возникнув, как призрак из мглы, на пороге,
Вас будет насиловать собственный сын.

За ветер изгнанья, за злые метели,
За годы забвенья, за вырванный стон
Шагнёт он, как враг, к позабытой постели
С остывшей золою на сердце пустом.

Коротким движеньем рванёт одеяло;
Прочь слёзы и грёзы - и дело с концом!
И место святого его идеала
Заполнится тяжким горячим свинцом.

И только потом роковое решенье
Оставит неясный для следствия след.
И воздух свободы, войдя в помещенье,
Развеет удушливый дым сигарет.

Как смерть, потерпевшая будет молиться
Бессвязным движеньем растресканных губ.
Да парни из "скорой" с согласья милиции
Бросят в машину расплющенный труп.

В квартире проверят тарелки и миски,
Бокалы и "виски", конфеты "Десерт"...
И даст нашатырю народной артистке
Привыкший к трагедиям судмедэксперт.

Кому преступленье, кому искупленье,
На почве растленья обычнейший штрих.
На древе судеб лишь одно ответвленье
Средь завязей жизней и смертей иных.

Какие истоки и клятые сроки,
Кресты и дороги плетутся - когда
Мы в собственных судьбах давно не пророки?
Тяжёлые сны да глухие года.

А сколько их разных, больных, несуразных,
Циничных и праздных прошьёт дырокол;
Возвышенных, грязных приемлет бесстрастно,
Привычно и наспех скупой протокол!

Ах, много историй не очень красивых
Проходит по сыску за месяц, за год...
И эта осядет в судебных архивах,
Поскольку какой уж тут, к дьяволу, ход?
1991

ЖЕЛАНИЕ

Задуй свечу,
Задуй ещё!
Задуй - желанье горячо!
Задуй свечу,
Пока горит...
Задуй - Господь не укорит.
Люблю, когда горит
Свеча,
Когда толста
И горяча.
И день,
И ночь
Тебя хочу.
Так задувай скорей
Свечу!
Она давно
Горит в ночи,
И речи тоже горячи.
В слепой ночи
Горит свеча...
Слова заветные шепча,.
Задуй свечу,
Задуй,
Задуй!
Меня - шепчу - целуй!
Целуй!
Во тьме ночи,
В огне свечи
Молчи,
Пожалуйста,
Молчи!
Робеть не смей,
Что ты не с ней,
Переступить порог сумей.
Любить и жить давай,
Давай!
Свечу скорее задувай...

1998

НАРЦИСС


Щекочут кудри плечи,
Белеет бликом лик.
Он выступил навстречу,
Безумный мой двойник.

Его я обожаю
И жадно, невпопад
Всей кожей поглощаю
Его развратный взгляд.

Мне опыт этот нужен,
Хоть я себя казню.
И промыслом досужим
Я плоть свою дразню;

И плоть моя вторая,
Мой бледный визави,
Копирует, сгорая,
Движения мои.

Он тёмными очами
Глядит из жизни той.
И дышит там ночами
Холодной пустотой.

Прозрачной кожей бога
Мерцает в тогах тьмы...
Ещё совсем немного -
И были б рядом мы!

С тоской маниакальной,
Терзаясь и маня,
Мой призрак визуальный
Преследует меня;

В ночи и ранней ранью,
И вечером, и днём
Он ждёт меня за гранью
В безумии своём.

Но время зло и веще:
Лишь миг - и истекло!
И вновь меж нами блещет
Холодное стекло.

Обратно в этом мире
Разводят нас миры.
Но нет в пустой квартире
Уже иной игры.

По разные пространства
Уходим мы поврозь,
Где тайной постоянства
В нас общее слилось;

Где бездны превратила
В два сросшихся крыла
Обычная квартира,
Где стынут зеркала.

И снова звоном дальним
Скликает тот витраж
Нас в сумерки свиданий,
Похожих на мираж;

Он будит стон душевный
И дымкой на стекле
Рождает свет волшебный
В потусторонней мгле,

И плен грядущих буден,
Где ужас пригубя
Мы вглядываться будем
Мучительно в себя.

1990


ПРО НАС


Мы не поворачивали реки,
Не грабили банки, лотки, аптеки.
Мы - словно ацтеки в ХХ веке,
а может - греки.

В обтяжку одежда, дружок в обнимку,
Похожий на мальчика-невидимку.
И тянет всё время, как в глаз соринку,
На нём ширинку.

Пластичность гюрзы и изгиб пантеры
Вселились публично в его манеры.
И так обострились под кожей нервы,
Не нервы - стервы!

Вот так мы выходим на перекрёстки,
Как великовозрастные подростки.
Мы, словно танцоры, легки и броски,
Всегда при лоске.

Мы - как две лозы меж собой повиты,
Мы - как два пажа королевской свиты.
И носим охотно трико из кожи,
Что шил нам Боже.

Мы нищи и всё-таки мы богаты,
Винищем на паперти распяты.
И ловим от масс гроши презренья:
Мы любим тренья.

Мы переболели этим делом
И любим друг друга душой и телом.
А массам прощаем их отсталость;
В нас лишь усталость.

У нас размалёваны краской лица,
И это до смерти уже продлится.
Живи, веселись душа - не ахай,
А слухи - на хуй!

1985


ОБРЕЧЕННЫЙ


Богом забытый район,
дикие крики ворон.
Стираным нижним бельём
каждый белеет балкон.

Светит экран голубой,
жён ублажают мужи.
Спорят с подзорной трубой
их боевые гужи.

А оглядишься вокруг -
калий цианистый пей.
Сердце рыдает от мук
в комнате тесной моей.

Я поневоле монах,
я поневоле аскет.
Чувства былые в штанах
не пробуждает рассвет.

Жутью звенит тишина,
тени ползут по стене.
Из преисподнего дна
бесы являются мне.

Сломанный мой пистолет
снова осечку даёт.
И невесомый скелет
тихо от СПИДа гниёт.

1995