Мы же обрубки. Духовные и физические. И глаз, и ухо у нас настроены совершенно по-другому. Решиться поставить "Служанок" в восемьдесят седьмом году можно было только от наива, от любви к людям, от веры, что это необходимо. Безумием было все. Сам Жан Жене, о котором, как и об Ионеско, и о Беккете, нельзя было даже упоминать. Эта тройка мировой культуры понимала всю суть коммунистической системы и говорила об этом открыто. Чего стоит только пьеса Жене "Балкон", где он не только осуждал революцию, а сравнивал ее с борделем! Героиня же борделя становилась как бы символом революции.

Когда прочитал "Служанок" в "Сатириконе", никто ничего не понял. Решили, что это мой каприз, но от доброго отношения сказали: пожалуйста, ставьте. Хотя, как потом выяснилось, все были убеждены, что мы сыграем спектакль ровно один раз. Прозорливее всех оказался Костя Райкин, который говорил: пять. Для своих. Мы проехали со "Служанками" 28 стран, а может, больше. Я уже не говорю о том, что, например, в Мексике мы играли без перевода, а финал - по два раза, иначе нас просто не отпускали. Вокруг театра стоял кордон полицейских. Артисты были просто национальными героями. Оказывается, что для латиноамериканцев постижение человеческого духа ближе, святее и дороже, чем для наших "обрубков".

Ведь о чем "Служанки"? О том, что плебс никогда не может постичь дух, аристократизм. Он этой ненавистью к духу скорее уничтожит себя, нежели сможет понять, что происходит с высотой, небом, крыльями, только сейчас убеждаюсь, что был прав, поставив "Служанок". Потому что это наша сегодняшняя проблема раба, цепей. А в рабстве любить друг друга нельзя. Дебаты в Верховном Совете, шествия коммунистов, все эти лица - это мои служанки. Это Клер и Соланж. Это все плебс. Я видел спектакли, в которых играли артистки. Тогда это превращалось в кухонную свару, частный случай, сведение счетов из-за какого-то молочника. Когда же это играют артисты, то есть совершенно отчужденно, и во главе угла стоит эстетика Оскара Уайльда: искусство - покрывало на жизни, искусство определяет жизнь, эстетика не правдоподобия, а взрыва подсознания, тогда открывается философия Жене. Тогда и появляются перед нами, как говорил Бодлер, цветы зла. А зло в конце XX века ворует все средства красоты. И Христа берет на вооружение. И распятие становится как бы их символом, символом зла. Зло присваивает себе финальные знаки, шифры святости, потому что это выгодно и привлекает людей. Потому что при массовости культуры, при тоталитарности мышления люди не вскрывают те покровы, за которыми - тайна. Подлинность христианства, мнимость христианства? Мы тоже сейчас это переживаем, видим, как люди, которые были коммунистами, вдруг превратились в "глубоко верующих". Они выхватывают знаки, не пытаясь даже приблизиться к порогу веры, постичь, что происходит с человеком, когда этот росток святости начинает пробиваться в нем. Это все Жан Жене. Он все-таки пророк. Недаром Сартр и Камю считали его драматургом номер два после Шекспира. Поэтому и спектакль идет уже шесть лет при переполненных залах. Самое потрясающее, что и в день путча 91-го года мы его играли. И люди после спектакля не уходили, а сидели с нами в фойе.