Какая глупость - эта Любовь! В ней и на половину нет той пользы, какая есть в Логике. Она ничего не доказывает, всегда обещает несбыточное и заставляет верить в невозможное.

Уайльд и Дуглас в Фелбригге близ Кромера приблизительно в сентябре 1892 года

Любовная связь, таким образом, началась под знаком шантажа и под этим же знаком цвела дальше. До той поры Уайльд был весьма сильно привязан к Джону Грею, но теперь этот молодой человек начал утрачивать место в его сердце. О развитии отношений Уайльда и Дугласа можно судить по двум книжным подаркам. Первый из них, "Портрет Дориана Грея", Дуглас получил от Уайльда вскоре после их знакомства, и дарственная надпись на томе выглядит достаточно нейтрально: "Альфреду Дугласу от его друга, написавшего эту книгу. Июль 91. Оскар". А вот надпись на сборнике "Стихотворения" производит иное впечатление:

Шел июнь 1892 г., и к этому времени Уайльд был покорен. Большую часть лета они с Дугласом провели вместе. Перед Робертом Россом, который не предъявлял на Уайльда никаких прав, можно было не таиться. Письмо Россу говорит о страсти, к которой адресат относился с сочувственным пониманием:

Дуглас рассказал о новом знакомстве матери. Леди Куинсберри, страшно встревоженная из-за трудностей с учебой, которые Бози испытывал в Оксфорде, решила пригласить Уайльда с женой к себе в Брэкнелл и проконсультироваться с ними насчет сына. Во время визита, который состоялся в октябре 1892 г., неловкость, часто сопровождающая знакомство с матерью любимого человека, проявила себя в полной мере. Как пишет Десмонд Маккарти, леди Куинсберри всегда выглядела так, "словно ее стукнули и она все еще содрогается от удара", и Уайльд ощутил это сполна. Обратившись к нему за советом и помощью, она с предостерегающей откровенностью рассказала о тщеславии Бози и о его расточительности. Уайльд, который сам был и тщеславен, и расточителен, был к тому же слишком влюблен, чтобы ответить на обвинения в этих "грехах" чем-либо, кроме улыбки. При всей ее непоследовательности Уайльд достаточно сильно почувствовал присущую ей наставительность, чтобы дать имя леди Брэкнелл добропорядочно-властной матери в комедии "Как важно быть серьезным". Ее разговор с Уайльдом не возымел прямых последствий, однако не прошло и месяца, как Уайльд понял, что такое настоящее мотовство. Его письма Дугласу стали декларациями растущих денежных затруднений и усиливающейся любви. Эта двойная утрата контроля над своей жизнью имела для Уайльда некую прелесть.

Даже позднее, горько упрекая Дугласа, Уайльд признавал, что его друга отчасти оправдывает чувство, которое Дуглас действительно к нему питал. В этот период "юный Домициан", как Уайльд его называл, начал писать стихи. Бози посылал ему свои поэтические опыты, первый из которых датирован ноябрем 1892 г. - месяцем, когда Уайльд впервые ощутил последствия мотовства Бози. Скорее всего, именно в ноябре их связь стала прочной. В том, что первое из присланных стихотворений называется "De Profundis", ныне чувствуется некая предвосхищающая ирония; суть его сводится к тому, что автор любит, но природа его любви такова, что он не может сказать, кого он любит. Подобное полураскрытие-полусокрытие гомосексуализма популяризировал Уайльд своим "Дорианом Греем". Оно же лежит в основе стихотворения Дугласа "Две любви", написанном несколько позже и содержащем знаменитую строку: "Я - любовь, что таит свое имя". В разговорах, однако, Дуглас ничего не таил. Если Уайльд был смел, Дуглас был еще смелее. По понятным причинам ему хотелось хвастаться любовью к нему Уайльда, выставляя ее напоказ перед Джоном Греем и другими молодыми людьми, которым Уайльд в прошлом оказывал внимание.

С ноября 1892 по декабрь 1893 г., когда в их отношениях возникла трехмесячная пауза, жизни Уайльда и Дугласа были неразделимы. До июня 1893 г. Дуглас находился в колледже Магдалины, оканчивая четвертый и последний год курса классических языков и философии. Став редактором оксфордского литературного журнала "Спирит лэмп", он изменил его направленность с тайной целью пропаганды гомосексуализма. Ради этого он опубликовал материалы, написанные Россом, Саймондсом и Уайльдом, и стихи о Гиласе и Коридоне. В письмах своему другу Кейнсу Джексону он доверительно сообщал ему, что Уайльд внес существенный вклад в "новую культуру" и в "наше дело". "Если Бози действительно гомосексуализировал Оксфорд, - писал 15 ноября 1894 г. в дневнике Джордж Айвз, молодой сторонник нового движения, - то он совершил великое и славное дело"^*.

Этой скрытой пропагандой дело не ограничивалось. Дуглас чем дальше, тем выше ставил себя как поэта. Уайльд осыпал похвалами не только его самого, но и его "прелестные" сонеты. Греться в лучах уайльдовского солнца было, конечно, приятно, но Дуглас хотел быть чем-то большим, нежели, пользуясь выражением Макса Бирбома, "весьма миловидное отражение Оскара". Мня себя все более и более достойным звания поэта, он все менее и менее ощущал себя студентом.

В этот период Уайльд начал понимать, что Дуглас не только красив, но вдобавок еще безответствен и неуправляем. Нрав у него был бешеный. Бирбом, которому он нравился, писал Тернеру, что он "явно сумасшедший (как, видимо, вся его семья)". Между приступами гнева Дуглас мог быть "чрезвычайно обаятелен" и "почти блестящ". Он хотел, чтобы его любили и чтобы с ним обращались как с равным по интеллекту. Одним из способов проявления власти над новым другом было выкачивание из него денег. Уайльда, который был столь же щедр в денежном смысле, как и во всех прочих, не надо было просить о субсидиях дважды, и, чтобы не пользоваться его кошельком столь же свободно, как своим, Дугласу пришлось бы проявить непосильную для него сдержанность.

15 июля 1896 г., когда Уайльд был в тюрьме, Дуглас писал Россу: "Очень хорошо помню сладость, которую я ощущал, выпрашивая у Оскара деньги. Для нас обоих это было сладкое унижение и острейшее удовольствие". Наслаждение любви усиливалось от сознания, что тебя содержат. Что касается Уайльда, испытываемое им удовольствие было, возможно, чуть менее острым. Хотя ему и нравилось, когда им слегка злоупотребляли, тут им злоупотребляли не на шутку. Однако Дуглас требовал от друга восхождения на все новые высоты любовного попечительства. В 1894 г., когда отец пригрозил лишить его содержания, Дуглас своим поведением нарочно подстрекнул его к этому и всецело положился на щедрость Уайльда. Поскольку ни Уайльд, ни Дуглас не придерживались принципа сексуальной верности и не требовали этого друг от друга, деньги были единственным, что формально скрепляло их союз.

...из безумного, порочного семейства, породившего тебя.

Будучи хорошим боксером и отличным охотником, Куинсберри еще и пописывал стихи. Дуглас опубликовал в "Спирит лэмп" одно из отцовских стихотворений, "Строки, навеянные смертью Фреда Лесли. 3 февраля 1893 г.". Строки эти были, возможно, навеяны еще и стихотворением Кристины Россетти "Когда умру". В первой из них Куинсберри звучно потребовал: "Когда умру - кремируйте меня". В 1880 г. Куинсберри опубликовал в виде книжечки самое амбициозное из своих поэтических произведений - "Дух Маттерхорна" (при восхождении на эту гору погиб его брат, лорд Фрэнсис Дуглас). Идеи, выраженные в этой поэме, должны были, как он надеялся, улучшить отношение к нему шотландской аристократии. Чуть раньше шотландские лорды голосованием лишили его места в британской палате лордов - места, которое он, как и его предки, считал своим законным достоянием ввиду знатности рода; основанием для такого решения лордов послужило публичное отрицание им существования Бога. Этот афронт глубоко ранил Куинсберри. В предисловии к поэме он объяснил, что вовсе не отрицает существование Бога - просто предпочитает именовать его "Непостижимый". Поэма по большей части представляет собой стихотворное изложение теории, согласно которой душа - это продукт тела, а не что-то обособленное от него. Следовательно, все мы должны крайне тщательно выбирать себе супруга или супругу, чтобы потомство было, насколько возможно, евгенически доброкачественным, ибо мы воспроизводим в детях не только свои тела, но и души. В общем, "Блюдите, люди, крови чистоту". Богобоязненных шотландских лордов это не смягчило.

О его нраве можно судить по случившейся в декабре 1885 г. истории, связанной с его попыткой сорвать спектакль по балладе Теннисона "Королева мая", в котором был с дурной стороны показан атеист. Еженедельник "Бэт" в редакционной статье заявил: "Чем больше маркиз Куинсберри ораторствует перед своим сословием, тем меньшее действие производят его слова. Своей славной речью на спектакле по пьесе его аристократического собрата он добился только того, что его вывели из театра". Следующий номер того же еженедельника содержал ответ Куинсберри:

Было совершенно ясно, что такой человек может стать страшным противником, охочим до публичных жестов, столь же высокомерно безразличным к общественному мнению, как Уайльд, но гораздо менее уязвимым. 22 января 1887 г. жена выиграла у него процесс о разводе, обвинив его в супружеской измене с Мейбл Гилрой, проживавшей по адресу: Камден-таун, Хэмпстед-роуд, 217. Хотя для своей первой жены, которая не подходила ему вовсе, он был не слишком хорошим мужем, он оплачивал нужды и развлечения детей и проявлял значительный, хоть и бесцеремонный, интерес к их благосостоянию. Он был чрезвычайно обрадован, когда его третий сын Альфред поступил в Оксфордский университет, и сильно опечален, когда появились признаки того, что из академической карьеры сына ничего не выйдет. Его гнев, однако, был еще впереди.

Я ничуть не жалею, что жил ради наслаждения. Я делал это в полную меру - потому что все, что делаешь, надо делать в полную меру (...) Я питался сотовым медом.

В 1893 г. он завел обыкновение переселяться на время в отели - якобы для работы, но на самом деле еще и для развлечений. Так, с 1 по 17 января он жил в отеле "Албемарл"; поведение его там было настолько предосудительным, что хозяин обрадовался его отъезду. Туда к нему приходило несколько молодых людей. Продолжалась его связь с Эдвардом Шелли. Она тянулась с начала 1892 г., когда, познакомившись с Шелли в издательстве Джона Лейна, Уайльд пригласил его на обед. Шелли сильно нервничал из-за их отношений и в марте 1893 г. - письмом сообщил Уайльду, что хочет их прекратить. Уайльд не стал его удерживать и предложил ему 100 фунтов на тот случай, если он пожелает возобновить учебу. Шелли денег не взял, однако в течение последующих двух лет по-прежнему полагался на помощь Уайльда в трудную минуту. Тем временем в феврале 1893 г. Дуглас поделился с Уайльдом одним из своих юношей - семнадцатилетним Альфредом Вудом. Уайльд, как было заранее условлено, встретился с ним в ресторане "Кафе-руаяль", угостил его выпивкой, потом пообедал с ним в отдельном кабинете ресторана "Флоренс" на Руперт-стрит и наконец повез его к себе на Тайт-стрит в постель (его домашние в то время были в отлучке). Они встречались и позднее. Дуглас также продолжал видеться с Вудом и отдал ему кое-какую одежду со своего плеча, по беспечности не заметив, что в некоторых карманах лежат письма от Уайльда. Вуд решил воспользоваться находкой, чтобы добыть деньги на поездку в Америку, и в апреле послал копию одного из писем^* Бирбому Три, тогда репетировавшему "Женщину, не стоящую внимания", после чего дождался Уайльда у служебного входа в театр. Уайльд, которого Три предупредил, отказался платить Вуду, сказав, что, если ему действительно, как он утверждал, предложили за одно из писем 60 фунтов, то пусть он пойдет и продаст его за эту цену, необычную для столь краткого прозаического отрывка. Вуд и двое его сообщников в конце концов решили вернуть Уайльду все письма, кроме "письма с Гиацинтом", и покладистый Уайльд дал Вуду сначала 25 фунтов, а на следующий день еще 5. После этого Вуд на год уехал в Америку.

Примерно в это время Уайльд и Дуглас через Тейлора свели знакомство с молодым человеком по имени Чарлз Паркер и некоторыми другими продажными юнцами. Встречи были не столь частыми, и детальные их описания, всплывшие впоследствии, затушевывают тот факт, что все это происходило на протяжении не одного года. С Сидни Мейвором Уайльд ездил в Париж в феврале 1893 г., желая быть там во время публикации "Саломеи", и поселил его в роскошных апартаментах одного из лучших отелей. Всем подобным связям Уайльда было свойственно то, что он старался узнать молодого человека как личность, обращался с ним хорошо, в случае отказа не проявлял мстительности и никого не развращал. Все они уже привыкли продавать свое тело. Возбуждение от того, что он ведет себя предосудительным образом, и постоянный риск из-за общения с вероломными юнцами, не гнушающимися вымогательством, были для Уайльда не менее важны, чем сексуальное наслаждение.

С конца 1892 г. жизнь Уайльда зримым для него образом стала расслаиваться, отчетливо делясь на две половины - одну тайную и противозаконную, другую открытую и легальную. Чем больше он в нарочитом самозабвении искал общества молодых людей, лишенных сантиментов, тем тщательнее поддерживал на публике видимость бескорыстной дружеской преданности и спокойной уверенности (для Дугласа находилось место в обеих его жизнях). Если он хотел подвергнуть себя риску, то лучшего способа было не найти. Английское общество терпело гомосексуализм до тех пор, пока кто-нибудь не оказывался на нем пойман. То, что Уайльд сочетал краткие связи с более идеализированными отношениями, вторым участником которых был сначала Росс, затем Грей, затем Дуглас, многократно увеличивало его шансы быть пойманным. Уайльд верил в свою звезду; звезда была нарисована на потолке его спальни в доме на Тайт-стрит. Но он имел обыкновение во всем доходить до края.

Малыш Андре был вчера вечером сильно возбужден.

Хотя Луи был человеком гетеросексуального склада, он наивно радовался вхождению в этот гомосексуальный кружок. Он рассказывал Андре Жиду о стильном поведении Уайльда и его друзей: тебе не просто предлагали сигарету, а вначале ее зажигали, потом делали затяжку и лишь после этого протягивали. Он с одобрением отнесся к известию о том, что двое членов этого кружка (Альфред Тейлор и Чарлз Мейсон) отпраздновали "настоящую свадьбу" с обменом кольцами и брачной церемонией. "Они умеют облечь все в поэтические одежды", - сказал он Жиду. Поэзия, конечно, вещь хорошая, но вскоре Грей сообщил ему кое о чем менее приятном. В конце 1892 г. Грей сказал Луи, что думает о самоубийстве; Дуглас прочно занял место рядом с Уайльдом, и Грей чувствовал себя обманутым.

Именно в это время в игру вступил Андре Раффалович, который восхищался Греем, не будучи с ним знакомым. Вначале, движимый завистью, он опубликовал статью, где раскритиковал литературные стили и Грея, и Уайльда. Но в ноябре 1892 г., когда Артур Саймонс познакомил его с Греем, он раскаялся и влюбился. Добиваясь благосклонности Грея, он осудил близость Уайльда с Дугласом, назвав ее суетной и беспутной. На роскошных обедах у Раффаловича, которыми он прославился в Лондоне, Грей был теперь постоянным гостем. Поведение Раффаловича забавляло Уайльда и вызывало у него презрение. "Раффалович посадил Новую Елену [Лили Лэнгтри] за один стол с кардиналом Воном, - сказал он. - Андре приехал в Лондон, чтобы учредить салон, а получился у него салун". Развивая шутку, он, придя к Раффаловичу в последний раз, сказал дворецкому: "Столик на шестерых". Уайльд был раздражен настолько, что язвил по поводу внешности своего соперника; он говорил: "уродлив, как Раффалович". Он даже не захотел садиться рядом с Раффаловичем в парикмахерской на Бонд-стрит, в которой они оба были постоянными клиентами.

Мало-помалу Грей был завоеван. Его последней данью Уайльду была дарственная надпись, сделанная им в октябре 1892 г. на своем переводе книги Поля Бурже "Святой и другие": "Моему любимому учителю, моему дорогому другу в знак признательности". Вскоре после этого Раффалович перевез Грея из скромной квартиры в Темпле в дом 43 по Парк-лейн, находившийся в двух шагах от его собственного дома на Саут-Одли-стрит. 4 января 1893 г. Грей - без сомнения, по наущению нового друга - заключил с Джоном Лейном новый договор на "Рисунки серебряным карандашом", где Уайльд упоминался только как получатель бесплатных экземпляров. Лейн якобы был согласен взять на себя все расходы по публикации, что было для него чрезвычайно невыгодно; за всем этим, видимо, стоял Раффалович, гарантировавший Лейну возмещение убытков. "Рисунки серебряным карандашом" вышли в свет приблизительно 4 марта 1893 г. Отзывы большей частью были отрицательные. В марте Ле Гальен упрекнул Грея за манерничанье и декаданс; в ноябре Теодор Вратислав поступил еще более сурово, написав в гомосексуальном журнале "Артист энд джорнал оф хоум калчер", что Грей - "художник, оставивший позади себя большое будущее".

Но самым забавным был отклик новообретенного друга Уайльда - Ады Леверсон, которой он дал прозвище Сфинкс. Остроумная женщина, ставшая позднее популярной романисткой, миссис Леверсон обнаружила в сборнике Грея "тоненькую речушку текста, петляющую среди незасеянных книжных полей", и посоветовала Уайльду опубликовать книгу, состоящую из одних полей, полную прекрасных невысказанных мыслей. Том должен быть переплетен в выглаженную слоновой костью голубовато-зеленую кожу с орнаментом из золотистых кувшинок, богато раззолочен Шанноном (или, на худой конец, Риккетсом) и напечатан на японской бумаге. Уайльд одобрил этот план. "Книга будет посвящена вам, а проиллюстрирует ненаписанный текст Обри Бердслей. Тираж будет состоять из пятисот подписанных экземпляров для близких друзей, шести экземпляров для широкой публики и одного для Америки".

К началу марта 1893 г. Грей уже порвал с Уайльдом и сообщил об этом Луи. Луи, помнивший о гостеприимстве Уайльда и многих знаках внимания с его стороны, не спешил последовать его примеру. Благодаря Уайльду он познакомился не только с Мэрион Терри, игравшей миссис Эрлин в "Веере леди Уиндермир", но и с самой Бернар (эта встреча вдохновила его на написание первого варианта его "Афродиты"). Далее, 22 февраля 1893 г он получил экземпляр "Саломеи" и увидел, что книга официально посвящена "Моему другу Пьеру Луи". В ответ он послал Уайльду шуточную телеграмму, которую тот ему вернул, написав: "Неужели это все, что Вы можете мне сказать после того, как я из всех моих друзей избрал именно Вас, чтобы посвятить Вам "Саломею"? Не могу Вам передать, насколько мне это больно [...] Я не думал до сей поры, что дружба еще более хрупка, чем любовь". Луи умилостивил его, послав ему сонет, озаглавленный "Саломея" и начинающийся так:

После этого Уайльд пригласил его в Лондон на премьеру "Женщины, не стоящей внимания", состоявшуюся 19 апреля. Во время этой поездки Луи понял, почему Грей расстался с Уайльдом. Он написал своему брату Жоржу, что компания, которой окружил себя Уайльд, начинает его раздражать, и 22 апреля добавил: "Оскар Уайльд был ко мне очень мил, мы почти каждый день встречались за ленчем. Но я был бы рад, если бы его друзьями были несколько иные люди". Постоянное присутствие Дугласа действовало на него угнетающе.

Уайльд и Дуглас рассказали Луи, что опасаются шантажа с использованием "письма с Гиацинтом", написанного Уайльдом Дугласу и по-прежнему находящегося в руках Альфреда Вуда. Чтобы письму можно было придать статус произведения искусства, Луи послушно сочинил по-французски его поэтическое переложение, которое 4 мая 1893 г. было опубликовано в редактируемом Дугласом оксфордском журнале "Спирит лэмп" под названием, намекавшим на пьесу Уайльда: "Сонет. Письмо, которое господин Оскар Уайльд написал другу поэтической прозой, а поэт, не стоящий внимания, перевел, снабдив рифмами".

Теперь Луи мог с близкого расстояния рассмотреть Уайльда и его окружение. Он пришел однажды утром в номер отеля "Савой", который Уайльд делил с Дугласом; там была одна двуспальная кровать с двумя подушками^*. Пока они разговаривали, явилась Констанс Уайльд и принесла мужу, которого она теперь не часто видела, почту Когда она стала просить его вернуться домой, он в шутку прикинулся, будто не был дома так долго, что забыл адрес, и Констанс улыбнулась сквозь слезы. Тогда-то Уайльд и сказал Луи, отведя его в сторонку: "В моей жизни было три брака, один с женщиной и два с мужчинами!" Из двоих мужчин одним, конечно, был Дуглас, другим - либо Росс, либо Грей. Луи был удручен: о жене Уайльда ему до сей поры как-то не думалось. Что касается Уайльда, он был достаточно откровенен. Он сообщил однажды мадам Мельба, что накануне рассказывал сыновьям на сон грядущий истории о непослушных мальчиках, которые заставляли своих матерей плакать и попадали из-за непослушания во всякие переделки, пока наконец не исправились. "И знаете, что один из них сказал мне? Он спросил, какому наказанию подвергаются непослушные папы, которые приходят домой на рассвете и заставляют маму плакать куда сильней". Оказалось, что довольно суровому.

Луи вернулся в Париж, недовольный увиденным. Он сказал Анри де Ренье, что Уайльд теперь не скрывает своего гомосексуализма, что он бросил жену с детьми ради Дугласа. Ренье передал подробности разговора Эдмону де Гонкуру, и тот 30 апреля злорадно записал их себе в дневник. Но Луи заставило говорить об этом не желание затеять скандал, а подлинное смятение. Он решил убедить Уайльда одуматься. Возможность для этого представилась в конце мая 1893 г., когда Уайльд на несколько дней остановился в парижском "Отеле де дё монд" на авеню Оперы. Луи пришел к нему туда, вероятно, 23 мая и принялся пенять ему за отношения с Дугласом и пренебрежение женой и детьми. Уайльд не стал ни оправдываться, ни каяться. Он сказал, что Луи не имеет права выступать в роли судьи. В этом случае, ответил Луи, у него нет иного выбора, как разорвать отношения. Уайльд печально взглянул на него и сказал: "Ну что ж, прощайте, Пьер Луи. Я рассчитывал иметь друга; отныне у меня будут только любовники".

Однако потом он с негодованием рассказал об этом разговоре Леону Доде, и Луи, которого не слишком симпатизировавший Уайльду Доде тут же поставил в известность, 25 мая 1893 г. отправил Уайльду колкое письмо: "Что касается Вас, мне нечего добавить к тому, что я сказал; могу разве что выразить изумление Вашим упорством и шумом, поднятым Вами в связи с эпизодом, превратного истолкования которого я от Вас никак не ожидал". По просьбе Уайльда Марсель Швоб попытался уладить конфликт, сказав, что Доде неверно передал слова Уайльда. Но безрезультатно. Через несколько дней Луи написал Джону Грею: "Вы знаете, что я порвал с Уайльдом и не желаю встречаться с ним где бы то ни было". Разрыв Уайльда с Греем и Луи - с возлюбленным и другом, с англичанином и французом - был дурным предзнаменованием. В последние годы жизни он часто с сожалением возвращался к мысли о том, что лишился их дружбы по милости Дугласа. Однако в то время он ласкался с опасностью, как Зевс с Ганимедом.

Как персонаж греческой трагедии, Уайльд позволил успеху вскружить себе голову Его сотоварищи своим поведением нарочито поощряли детское самолюбование, которому он был подвержен. Письмо Бирбома Тернеру, написанное через три дня после завершающего представления "Женщины, не стоящей внимания", которое состоялось 16 августа 1893 г., отчетливо указывает на новую стадию. Уайльд явился в театр с Дугласом, Россом и Бердслеем. "Последний из перечисленных позабыл водрузить на голову венок из листьев винограда, зато остальные трое украсились ими весьма пышно, особенно бедняга Робби [Росс уже начал лысеть]. Не припомню, чтобы Оскар вел себя так глупо; он назвал миссис Бир "юноноподобной", а Генри Кембла "ну прямо-таки олимпийцем"; держа в руке сигарету, он все водил и водил ею кругами у себя перед лицом. Разумеется, я предпочитаю вольного Оскара Оскару здравомыслящему, но все же, встретив его неожиданно [...] я испытал к нему неприязнь". То, что бесцеремонность Уайльда была скорее напускной, не смягчало отталкивающего действия, которое она порой производила.

Тем временем Дуглас в последний раз пытался наверстать упущенное в учебных занятиях. В марте 1893 г. его курировал в Оксфорде молодой педагог Кэмпбелл Доджсон. Возможно, Дуглас уже понимал, что игра проиграна; он послал Уайльду длинную телеграмму и отправился к нему в Баббакумб-Клифф, прихватив с собой куратора. Доджсон по мере сил старался продолжать обучение, покрывая безделье Дугласа, хотя он мог сполна оценить замечание Уайльда о том, что Баббакумб-Клифф "соединяет преимущества частного пансиона и приюта для умалишенных". Уайльд выработал распорядок школьного дня:

Не в натуре Дугласа было подолгу оставаться спокойным, и через несколько дней он взорвался. Потоки брани, которые он в таких случаях извергал, были столь яростны, что терпению Уайльда приходил конец; на следующее утро, когда Дуглас в припадке гнева собрался в Бристоль, Уайльд согласился с тем, что они больше не друзья. Доджсон, возбужденный не в меньшей степени, заметил, что Дуглас был известен в колледже Магдалины как человек невменяемый, не отвечающий за свои слова и поступки. Однако, добравшись до Бристоля, Дуглас уже раскаивался в своей вспышке. Попросив у Уайльда прощения, он получил его, и в Лондон они вернулись вместе. По пути Дуглас выразил желание, чтобы Уайльд взял для них двоих номер в отеле "Савой", что Уайльд и сделал. Именно тогда Луи увидел плачущую Констанс. Дуглас ни за что не соглашался входить в отель через боковую дверь; все непременно должны были видеть, как Оскар Уайльд идет через парадный вход рука об руку со своим молодым человеком. "Пребывание там оказалось для меня роковым", - напишет впоследствии Уайльд в "De Profundis".