Российский литературный портал
GAY.RU
  ПРОЕКТ ЖУРНАЛА "КВИР" · 18+

Авторы

  · Поиск по авторам

  · Античные
  · Современники
  · Зарубежные
  · Российские


Книги

  · Поиск по названиям

  · Альбомы
  · Биографии
  · Детективы
  · Эротика
  · Фантастика
  · Стиль/мода
  · Художественные
  · Здоровье
  · Журналы
  · Поэзия
  · Научно-популярные


Публикации

  · Статьи
  · Биографии
  · Фрагменты книг
  · Интервью
  · Новости
  · Стихи
  · Рецензии
  · Проза


Сайты-спутники

  · Квир
  · Xgay.Ru



МАГАЗИН




РЕКЛАМА





В начало > Публикации > Фрагменты книг


Мануэль Пуиг
Мой официант
(фрагмент книги: "Поцелуй женщины-паука")

— Он официант в ресторане...

— Он хороший человек?

— М-м-м, ты не поверишь, но у него тоже случаются заскоки.

— Почему он так тебе нравится?

— Из-за многого.

— Например?

— Ладно, буду с тобой откровенным. Во-первых, потому что он очень красивый. А потом, мне кажется, он очень умный, но у него нет возможности реализоваться, вот почему он все еще на этой поганой работе, хотя заслуживает гораздо большего. Я хочу помочь ему.

— А ему нужна твоя помощь?

— В смысле?

— Он позволяет тебе помогать ему или нет?

— Ты, наверное, провидец. Почему ты спросил?

— Не знаю.

— Ты попал прямо в точку.

— Значит, ему не нужна твоя помощь?

— Была не нужна. А сейчас не знаю, понятия не имею, каково ему...

— Это не тот друг, что приходил тебя навещать? Тот, про которого ты говорил?

— Нет, то была подруга, из нее такой же мужчина, как и из меня. А тот, официант, он работает, когда здесь часы посещения.

— Он ни разу к тебе не приходил? -Нет.

— Бедняга, столько работы.

— Слушай, Валентин, а тебе не кажется, что он мог бы с кем-нибудь поменяться?

— Может, там это не разрешается.

— Выгораживать друг друга — это вы все горазды...

— Кто это — вы все?

— Мужчины. Вы все...

— Ну, и кто мы все?

— Все ублюдки. Не в буквальном смысле, потому что твоя мама, конечно, в этом не виновата.

— Слушай, ты такой же мужчина, как и я, так что хватит... Ты не так уж и далек от меня.

— Хочешь, чтобы я подошел поближе?

— Не надо поближе, но не отделяй себя от мужчин.

— Слушай, Валентин, я прекрасно помню, как однажды он поменялся сменами с одним парнем, чтобы сходить с женой в театр.

— Так он женат?

— М-м-м, он абсолютно гетеросексуален. Начал все это я, так что он не виноват. Я вмешался в его жизнь, но хотел лишь помочь.

— И как все это началось?

— Однажды я пошел в ресторан и увидел его. Сразу потерял голову. Но это долгая история, расскажу в другой раз или, может, нет, не расскажу, больше я тебе ничего не скажу — откуда я знаю, что ты выкинешь.

— Погоди, Молина, тут ты не прав. Раз я спрашиваю, значит, я чувствую... как бы тебе объяснить?

— Любопытство — вот что тебя гложет.

— Это неправда. Думаю, я должен знать о тебе больше, чтобы лучше тебя понимать. Раз нам сидеть в этой камере вместе, надо научиться понимать друг друга, а я очень мало знаю о таких, как ты*.

— Ладно, я расскажу, как все случилось, но вкратце, чтобы тебе не было скучно.

— Как его зовут?

— Нет, его имя — это только для меня. И ни для кого более.

— Как хочешь.

— Это единственное, что принадлежит только мне, его имя у меня внутри, в моем сердце, и я оставлю его только для себя. И никогда не выпущу наружу...

— Ты давно его знаешь?

— Сегодня три года. Я пошел в тот ресторан двенадцатого сентября. Мне так смешно об этом рассказывать.

— Ладно, хочешь рассказать — рассказывай. Не хочешь — не надо.

— Мне почему-то неловко.

— Знаешь... Так бывает всегда, когда дело касается настоящих чувств...

— Я там был со знакомыми. С двумя несносными шлюшками. Но довольно забавными и остроумными.

— С девушками?

— Нет, когда я говорю "шлюшки", я имею в виду голубых. И вот один из них вел себя просто отвратительно с официантом, это и был он. Я сразу заметил, что он симпатичный, но не более. А потом эта шлюха начала грубить ему, и он спокойно так поставил ее на место. Я был изумлен. Потому что официанты, бедняги, обычно страдают комплексом, что они прислуживают, из-за чего им сложно ответить на грубость так, чтобы не быть похожими на обиженного слугу. А тут ничего подобного: просто объяснил моему приятелю, почему блюдо не такое, каким должно было быть, и с таким достоинством, что тому пришлось прикусить язычок. Но не думай, что он вышел из себя, — нет, он был абсолютно спокоен и полностью владел ситуацией. Я сразу понял: в нем что-то есть, он настоящий мужчина. Естественно, на следующей неделе я одна пошла в этот ресторан.

— Одна?

— Слушай, прости, но когда речь заходит о нем, я не могу говорить о себе как о мужчине, я не чувствую себя мужчиной.

- Ну?

— Когда я увидел его во второй раз, он был даже еще лучше — в белой форменной куртке с воротником-стойкой "под Мао", которая ему дивно шла. Прямо кинозвезда. Все в нем было чудесно — как он двигался, его голос, чуть хрипловатый, но при этом с мягкими нотками, нежный, даже не знаю, как тебе описать. А как он обслуживал! Это была настоящая поэзия, я видел, как он приносит салат, — я просто обалдел! Вначале он усадил посетительницу — причем какую-то замухрышку — за стол, придвинул маленький столик, чтобы поставить на него поднос с салатом, и спрашивает ее: "Масла? Уксуса? Желаете ли этого? Желаете ли того?" А потом взял деревянные ложку с вилкой и начал перемешивать салат, даже не знаю, как тебе объяснить: он так нежно обращался с этими листьями салата и с помидорами, но не как какая-нибудь барышня, как же сказать? У него были такие уверенные и точные движения, элегантные, мягкие и в то же время мужественные. — А что такое в твоем понимании мужественность?

— Многое, но для меня... все-таки самое привлекательное в мужчине — это привлекательная внешность и сила, но не тогда, когда ее выставляют напоказ. Мужчина должен быть высоким. С хорошей осанкой, как мой официант, он должен не бояться говорить и вообще ничего не бояться. И должен знать, чего хочет, и к этому стремиться.

— Это чистейшая фантазия, таких не бывает.

— Бывают, он такой.

— Это тебе так кажется, в нашем обществе нельзя проявить себя, если за твоей спиной не стоят какие-то силы. Все не так, как ты говоришь.

— Ты просто ревнуешь. С мужчиной нельзя обсуждать другого мужчину без споров. В этом вы совсем как женщины.

— Ты просто болван.

— Видишь, как ты реагируешь, даже оскорбляешь меня. Вы, мужчины, как и женщины, не выносите соперников.

— Пожалуйста, давай держать себя в рамках или вообще не будем разговаривать.

— Что в рамках, что без...

— С тобой совершенно невозможно разговаривать, разве что когда ты пересказываешь какой-нибудь фильм.

— Это со мной невозможно разговаривать? Почему, интересно?

— Потому что ты не умеешь разговаривать, ты теряешь нить и несешь всякую чушь.

— Это неправда, Валентин.

— Как знаешь.

— Ты шибко умный".

— Если тебе так кажется...

— Ну объясни мне почему. Как это я выхожу за рамки?

— Я не говорил, что ты выходишь за рамки; я сказал, что ты теряешь нить.

— Вот увидишь, что это не так.

— Зачем говорить дальше, Молина?

— Давай продолжим, и я докажу тебе.

— И о чем мы поговорим?

— Ну... расскажи, что для тебя значит быть мужчиной.

— Ты меня уже достал.

— Ну ладно тебе... Ответь, что, по-твоему, значит быть мужчиной?

— М-м-м... это значит... никогда не унижаться... ни перед человеком, ни перед властью... И не только это, конечно. Не унижаться — не самое важное. Быть мужчиной — гораздо больше, это значит никогда самому никого не смешивать с грязью — приказом или чаевыми. И даже еще больше — не дать человеку, находящемуся рядом, почувствовать себя униженным.

— Похоже на святого.

— Нет, это не настолько сложно, как ты думаешь.

— Я не слишком понимаю... Объясни-ка.

— Не знаю... Я сам не до конца это понимаю. Ты застал меня врасплох. Мне сложно подобрать нужные слова. В другой раз, когда я смогу сформулировать свою мысль, мы вернемся к этой теме. Расскажи побольше о своем официанте.

— А на чем я остановился?

— На салате.

— Кто знает, где он сейчас... Мне грустно от этих мыслей. Бедняжка, ему там так плохо...

— Здесь намного хуже, Молина.

— Но ведь мы здесь не навсегда. А у него нет будущего. Он обречен. Я уже говорил тебе, какой у него сильный характер, он ничего не боится; но ты не представляешь, какую печаль он в себе таит.

— Откуда ты знаешь?

— Печаль в его глазах. Они такие светлые, то ли серые, то ли зеленые, невероятно большие, именно взгляд иногда его выдает. Выдает, как ему плохо, грустно. Это и привлекло меня в нем, мне все больше хотелось с ним заговорить. Особенно когда я замечал, что в ресторане не так много посетителей и что у него такой меланхоличный вид, он уходил в конец зала, там у них стоял стол для официантов, и он сидел там иногда, сидел тихо, курил, и его глаза становились какими-то странными, будто затуманивались. Я стал ходить туда все чаще и чаще, но вначале он почти ничего не говорил, разве что когда принимал заказ. Я всегда ел мясной салат, суп, второе, десерт и кофе, поэтому он довольно часто подходил к моему столику, и мало-помалу мы стали разговаривать. Естественно, он сразу меня раскусил, потому что по мне все видно.

— Что видно?

— Что меня зовут Кармен, как у Визе.

— И поэтому он стал с тобой разговаривать?

— Боже, ты, я смотрю, вообще ни черта не понимаешь! Он понял, что я гей, поэтому не хотел давать повод. Потому что он абсолютно нормальный. Но потихоньку, слово за слово, я дал ему понять, что уважаю его, и он стал рассказывать мне о своей жизни.

— И все это, пока тебя обслуживал?

— Первые пару недель — да, пока мне не удалось однажды выпить с ним по чашке кофе — в дневную смену, которую он ненавидел больше всего.

— А когда он обычно работает?

— Либо он приходит в семь утра и уходит в четыре дня, либо приходит в шесть и остается часов до трех ночи. Однажды он сказал, что больше всего любит ночные смены. Мне стало любопытно, потому что я уже знал, что он женат, хотя он и не носил обручального кольца, что тоже было странно. Его жена работала в каком-то офисе с девяти до пяти, так что я не мог понять, что происходит. Ты не представляешь, как трудно мне было уговорить его выпить со мной кофе, у него всегда была масса отговорок — то много дел, то шурин, то машина... Но потом он все-таки сдался.

— И что должно было случиться, случилось.

— Ты с ума сошел? Ты понимаешь хоть что-нибудь? Во-первых, я уже сказал тебе, что он натурал. Ничего не было. Вообще!

— И о чем вы говорили в баре?

— Я уже плохо помню, потому что после этого мы встречались много раз. Но первое, о чем я хотел спросить, — почему такой умный парень, как он, работает официантом. И вот тогда открылась ужасная правда. Хотя это история многих ребят из бедных семей, у которых нет денег на образование или просто нет стимула.

— Если человек хочет учиться, он найдет способ. Слушай... в Аргентине не нужно особо стараться, чтобы получить образование. Университет бесплатный.

— Да, но...

— Но отсутствие стимула — это другое дело, тут я с тобой согласен, да, это комплекс низшего класса, результат промывки мозгов, которую нам устраивает общество.

— Подожди, дай мне сказать, и ты поймешь, что он за человек. Он удивительный. Он сам понимал, что однажды просто сдался и с тех пор платит за это. Он сказал, что ему было около семнадцати — кстати, я забыл сказать, ему пришлось работать с самого детства, даже когда он учился в начальной школе, как и многим детям из бедных семей в Буэнос-Айресе; после начальной школы он работал слесарем, начал в этом разбираться, но тут пошли девчонки — бешеный успех, а потом еще хуже — футбол. Он очень хорошо играл с самого детства, а в восемнадцать стал играть профессионально. Тогда и случилось то, из-за чего ему не удалась карьера футболиста. Как он говорит, понадобилось немного времени, чтобы увидеть, что там происходит. В спорте царят несправедливость и обман. И в этом ключ ко всей его истории: он никогда не умел держать язык за зубами. Ему не хватает хитрости, поэтому он всегда говорит то, что думает. Он и в этом отношении человек абсолютно прямой. Помнишь, я говорил, что почувствовал это с самого начала?

— И он не был связан с политикой?

— Нет, у него были какие-то свои мысли на этот счет, очень необычные и очень путаные, он, например, и слышать не мог о профсоюзах.

— Ну, дальше.

— Поиграв года два или три, он бросил футбол.

— А девчонки?

— Иногда мне кажется, что ты ясновидящий.

— Почему?

— Потому что он бросил футбол главным образом из-за них. Он много времени уделял тренировкам, но девчонки интересовали его куда больше.

— Я смотрю, он был не слишком дисциплинированным.

— Конечно, но я не сказал тебе еще кое-что. Его невеста, с которой он тогда встречался и на которой потом женился, не хотела, чтобы он играл в футбол. Поэтому он устроился механиком на завод, работа была непыльная, потому что его туда устроила невеста. Потом они поженились, он довольно быстро стал мастером на заводе, начальником какого-то цеха. Они родили двоих детей. Он был просто без ума от своей дочки, старшей. Потом, когда ей исполнилось шесть лет, она умерла. И в то же время на заводе у него вышел конфликт, потому что там стали увольнять людей и брать своих, по знакомству.

— Как и его самого.

— Да, он, конечно, сам устроился туда благодаря связям. Но дальше происходит то, что заставляет меня уважать его и за что ему можно простить все остальное, понял? Он встал на сторону некоторых старых рабочих, которые работали сдельно и не состояли в профсоюзе. Поэтому босс поставил его перед выбором — катиться оттуда или вести себя нормально... И он ушел. А ты ведь знаешь, каково это — уходить самому. Ты не получаешь никакого выходного пособия, ни черта, и он оказался на улице, проработав на этом заводе больше десяти лет.

— Значит, ему было уже тридцать.

— Конечно, тридцать с чем-то. И он начал, представь себе, в этом возрасте искать работу. Поначалу ему не удавалось найти ничего, но потом подвернулась эта работа в ресторане, и он, естественно, ухватился.

— Он сам тебе все это рассказал?

— М-м-м, в основном, мало-помалу. Думаю, для него это было возможностью выговориться, поделиться тем, что его мучает. Поэтому он и привязался ко мне.

— А ты?

— Я влюблялся в него все больше, но он не позволял ничего для него сделать.

— А что ты хотел для него сделать?

— Я хотел убедить его, что все еще есть шанс пойти учиться, получить какую-нибудь специальность. Потому что я не рассказал тебе еще кое-что. Жена зарабатывала больше, чем он. Она была секретаршей в какой-то компании, потом стала начальницей, и его это изводило.

— Ты видел его жену?

— Нет, он хотел познакомить нас, но в душе я ее просто ненавидел. Одна мысль, что он каждую ночь спит рядом с ней, сводила меня с ума.

— А сейчас?

— Странно, но сейчас меня это не волнует.

— Правда?

— Ага. Слушай, я не знаю... Я рад, что она с ним, что он не один с тех пор, как я не могу быть рядом и сидеть с ним в ресторане, когда у него немного работы, когда ему скучно, когда он сидит и курит.

— А он знает, какие чувства ты испытываешь по отношению к нему?

— Конечно, знает, я все ему рассказал, когда еще надеялся, что могу убедить его, что у нас... может что-нибудь... получиться... Но между нами ничего не было, и я его ни о чем не просил. Нет, просил один раз... но он не захотел. А потом мне было неудобно настаивать, и я решил довольствоваться дружбой.

— Но, учитывая то, что ты сказал, он не очень ладил с женой.

— Был период, это правда, когда они постоянно ссорились, но в глубине души он всегда любил ее, и что еще хуже — он восхищался ею за то, что она зарабатывает больше его. А однажды он сказал мне кое-что — и я его чуть не задушил. Приближался День отца, и я хотел ему что-нибудь подарить, потому что он замечательный отец, к тому же это было отличным поводом подарить ему вообще что-нибудь. Я спросил, не хочет ли он получить пижаму, и был потрясен ответом...

— Не томи, выкладывай...

— Он сказал, что не носит пижам, что всегда спит голым. И что у них с женой двуспальная кровать. Это меня добило. Некоторое время мне казалось, что они вот-вот расстанутся, и я строил иллюзии! Ты не представляешь...

— Какие иллюзии?

— Что, может быть, он станет жить со мной, со мной и моей мамой. Я бы помогал ему, заставил учиться. Я бы все свое время, всю жизнь посвятил ему, чтобы у него не было никаких забот. Я покупал бы ему одежду, книги, записывал бы его на разные курсы и рано или поздно убедил в одной вещи — ему больше не надо работать. Я бы давал ему нужную сумму на содержание для жены, сделал бы так, чтобы ему не о чем было беспокоиться, разве что о себе, пока он не закончит учебу, и из его глаз исчезла бы эта грусть, разве не замечательно?

— Да, но нереально. Знаешь, есть одна вещь, которую он мог бы сделать. Он мог бы продолжать работать официантом, но вовсе не чувствовать себя ущерб-

ным. Потому что, какой бы унизительной ни была его работа, он всегда может присоединиться к профсоюзной борьбе.

— Думаешь?

— Конечно! Без всякого сомнения...

— Но он ничего в этом не понимает.

— Он не разбирается в политике?

— Нет, в этих вопросах он абсолютно темный человек. Он так поносил свой профсоюз и, возможно, был прав.

— Прав? Если профсоюз не так хорош, он мог бы бороться, чтобы сделать его лучше.

— Знаешь, я немного устал, а ты?

— Я нет. Ты не расскажешь фильм еще немного?

— Не знаю... Но ты не понимаешь, это было так здорово — думать, что я могу чем-то ему помочь. Знаешь, можно весь день оформлять витрину, вложить в нее всю душу, и вдруг вечером к тебе приходит мысль: "А чем я вообще занимаюсь?" — и ты чувствуешь какую-то пустоту внутри. Но если бы я мог что-то для него сделать, это было бы так здорово... Дать ему частичку счастья, понимаешь, о чем я? Что ты думаешь?

— Не знаю, мне надо поразмыслить; пока сложно сказать. Давай сейчас ты расскажешь мне еще немного из фильма, а завтра поговорим о твоем официанте.

— Хорошо...

— Они очень рано гасят нам свет, а от свечей такая вонь, что глаза режет.

— Они сжигают здесь весь кислород, Валентин.

— А я не могу уснуть, не почитав на ночь.

— Если хочешь, я расскажу тебе еще. Но наверняка я потом долго не смогу заснуть.

— Ну чуть-чуть, Молина.

— Ну-у-у ладно. На чем мы остановились?

— Нечего зевать, соня.

— Что я могу поделать? Спать-то хочется. —... Вот, теперь... и я... зеваю.

— Тоже хочешь спать?

— Может... будем спать?

— Ага, а если проснешься, подумай о Габриэле.

— О Габриэле? Что еще за Габриэль?

— Мой официант. Вот, вырвалось.

— Ладно, до утра.

— Ага, до утра.

— Видишь, что делается, Молина, — я тут не сплю ночью, думаю о твоем приятеле...

— Завтра расскажешь.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.