Г-жа Рембо тоже вздохнула с облегчением. Конечно, этот господин Верлен очень мил, но ее сын должен наконец понять, что пришла пора расстаться, раз уж его поведение стало причиной семейной ссоры, дошедшей до бракоразводного процесса.

Разочарование постигло Рембо сразу по приезде домой. Он был еще ослеплен огнями большого города, слышал грохот экипажей на улицах - вот почему родной Шарлевиль показался ему мрачным, как никогда. Город все еще был занят пруссаками, и в пять часов, как только наступали сумерки, улицы пустели. Конечно, здесь был старина Делаэ, но тот постоянно пропадал в своей конторе. И потом, он как был, так и остался ужасным провинциалом.

Рембо прочел ему некоторые из своих стихов, написанных с мая по август 1872 года. Вот как сообщает об этом сам Делаэ: "В начале 1873 года Рембо говорил: "А теперь, теперь я пишу незатейливые песенки, это ребячество, это мило и наивно", улыбаясь при этом с обычным для него выражением насмешливого смирения на лице".

На самом деле Рембо кипел злобой, ибо против него вновь образовалась коалиция: уже во второй раз Поль, Матильда, семейство Моте и г-жа Рембо сговорились заткнуть ему рот.

Письмо Верлена, пришедшее 10 января 1873 года, оторвало Артюра от этих мстительных раздумий. Поль писал, что ему очень плохо, что еще немного - и он "подохнет". Чтобы доказать правдивость своих слов, он попросил Рембо передать Эмилю Блемону вложенную в конверт записку следующего содержания: "Я умираю от печали, от болезни, от тоски, от беспомощности. Рембо передаст Вам это послание. Извините за краткость: больному она простительна. До свидания, а может быть, прощайте!"

В чем же была причина такого состояния? После Рождества Верлена охватили меланхолические чувства, об этом он сообщает Лепеллетье: "Все же мне очень грустно и одиноко.

Рембо - о! ты совсем не знаешь, один лишь я познал его целиком! - покинул меня. Чудовищная пустота. Все остальное мне безразлично. Все люди - сволочи, и сволочами помрут. Но тише, черт возьми!"

Внезапно он впал в глубокую депрессию; он полагал, что пробил его последний час.

Его полные отчаяния письма достигли своей цели: примчалась мать в сопровождении кузины, а затем к нему возвратился и сам Рембо.

Артюр почувствовал, что двери его шарлевильской тюрьмы приоткрылись. Он не мог упустить такую прекрасную возможность улизнуть: ведь нельзя же оставить в беде друга, единственного друга, смертельно больного - не так ли? Но когда он попросил у матери денег, чтобы вернуться в Лондон, она возопила: "Ни за что! Ты никуда не поедешь!"

Тем не менее он получил необходимые 50 франков: г-жа Верлен передала их ему через Делаэ.

Через два дня Рембо был в Лондоне.

Верлен принял его с распростертыми объятиями и был счастлив объявить Эмилю Блемону, что после воссоединения со своим спутником чувствует себя гораздо лучше: "Что же касается Рембо - он тотчас же вернулся, ведь дружба для него превыше всего, он обо всем другом забыл; он все еще здесь, и, быть может, его неустанные заботы облегчат мою несчастную жизнь".

Рембо приехал в самый разгар семейного совета. Нужно было что-то делать, нельзя было пускать дело на самотек. Было решено, что, поскольку причиной всех бед Поля был проклятый процесс, затеянный Матильдой, он должен, что называется, смело взять быка за рога: поехать в Париж и от чистого сердца предложить ей полное примирение, а не зарываться головой в песок перед надвигающейся грозой. Если Матильда на это согласится, проблема будет решена, если нет, то перед судом он предстанет с гордо поднятой головой, имея в своем распоряжении веские доводы и хорошего адвоката, а значит, у него будут все шансы выиграть процесс. Верлена заставили признать, что, совершив такой благородный поступок, он ничего не потеряет, а только выиграет.

Но как только его мать уехала, к Полю мгновенно вернулись тоска и апатия.

Что до Рембо, то он вообще сомневался, что Поль способен на решительный шаг, и поэтому не видел веской причины торопить события. Самое лучшее - забыть обо всем и жить, как живется. Пора уже несчастному прекратить стонать и понять, что всем бедам придет конец лишь тогда, когда он забудет о существовании Матильды. Очевидно было одно: в Англии они должны жить независимо и свободно. Артюр когда-то говорил Полю Демени, что нужно найти "надежный источник доходов", а для этого требовалось прежде всего основательно изучить английский, чтобы иметь возможность давать уроки, зарабатывать деньги и не быть никому обязанным.

Мы с Рембо, пишет Верлен Эмилю Блемону, очень много занимаемся английским: читаем Эдгара По, сборники народных песен, Робертсона и т. п. Кроме того, мы стараемся выправить наше произношение, беседуя с торговцами, трактирщиками, книгопродавцами, и охотно выслушиваем все их замечания по этому поводу.

Ежедневно мы совершаем дальние прогулки в предместья и окрестные деревни Кью, Вулич, так как весь Лондон нам уже знаком. Друри-Лейн, Уайтчепел, Пимлико, Энджел, Сити, Гайд-Парк - все эти места мы знаем как свои пять пальцев.

[...]

Пока что мы пытаемся хоть немного заработать. Скоро мы сможем изъясняться достаточно хорошо, чтобы давать уроки французского, латыни и так далее.

Долгие прогулки и учеба были прекрасным развлечением, но не менее прекрасным было чтение. 23 и 25 марта друзья получили читательские билеты библиотеки Британского музея. Неизвестно, кто был их поручителем. Рембо расписался в том, что ознакомлен с правилами пользования библиотекой, и указал возраст - 21 год, хотя на самом деле ему было лишь 19.

Что они читали? Вероятно, По, Лонгфелло, Суинберна; может быть, они даже сидели за одним столом с Карлом Марксом, который в то время проводил там целые дни. Делаэ пишет, что Рембо получил отказ на требование выдать сочинения маркиза де Сада: эти книги лежали в закрытом фонде, чтобы получить их, требовалось специальное разрешение.

Однако никакое занятие не могло развеять тоску Верлена, терзаемого мыслями о своей трагедии. Теперь он был убежден, что только ценой разрыва с Артюром добьется душевного покоя. Несколько дней подряд его видели в районе вокзала "Виктория" - вероятно, он пытался узнать расписание поездов. Наконец, 3 апреля он решился сделать роковой шаг: поехать в Ньюхейвен, чтобы оттуда отплыть в Дьепп. Но в ожидании парохода Поль услышал, как два подозрительного вида джентльмена разговаривают о коммунарах и об участи, ожидающей их во Франции; это привело его в ужас. Повсюду полицейские! Тогда он направился в Дувр и утром 4 апреля поднялся на борт парохода "Графиня Фландрская", который возвращался в Антверпен. Прежде Поль написал Матильде нежное и трогательное письмо, в котором умолял ее быть благоразумной, прекратить этот дурацкий процесс, отравляющий их существование, подумать о маленьком Жорже и приехать в Намюр, где он ждал ее. Там они помирятся и, простив друг другу все обиды, вместе вернутся в Париж.

Воспрянув духом, он стал ждать ответа. Будь у нее даже каменное сердце, она не сможет остаться безучастной к человеку, который на коленях и в слезах молит ее о прощении.

Верлен и не подозревал, что за ним давно следила полиция. На следующий день после его отбытия из Лондона в парижскую префектуру поступило следующее сообщение:

"Верлен, бывший служащий городского комитета до и во время Коммуны, друг Вермерша, Андриё и К°... отбыл в Париж по семейным делам".

Второе сообщение от 8 апреля доказывает, что Рембо знал о предполагаемой встрече в Намюре: "Верлен распустил слухи, что уехал в Намюр, сам же спокойно живет у матери".

17 апреля офицер Ломбар, служащий парижской префектуры, получил указание собрать все возможные сведения о прежней деятельности Верлена, его нравственном облике, поведении во время восстания, но в первую очередь об истинной причине его приезда в Париж.

Теперь понятно, какой рискованный шаг Поль предпринял, чтобы вновь завоевать расположение Матильды: он подвергался опасности сесть за решетку по меньшей мере лет на десять.

Все это вызвало неудовольствие Рембо, но он, однако, чрезмерно не беспокоился, предполагая, что Верлен вернется, расстроенный и сердитый. В сущности, он не ошибся. Матильда ответила мужу, что письмо ясно говорит о страхе проиграть процесс, который она, со своей стороны, считала беспроигрышным, поэтому пусть он впредь ее не беспокоит - она просто не будет читать его писем.

Итак, Артюру вновь приходилось расплачиваться за последствия: действительно, Верлен, сраженный наповал таким известием, уехал отдыхать к своей тетушке Эврар в Бельгию, в Жеонвиль, а Рембо снова остался один; он недостаточно владел английским языком, чтобы давать уроки, и следовательно, был не в состоянии покрыть свои расходы и заплатить за квартиру.

Артюр знал, что 5 апреля вся его семья уехала из Шарлевиля в Рош - не для того, чтобы подышать чистым деревенским воздухом, а из-за недавно случившихся больших неприятностей: конюшня и зерносклад сгорели, o урожай пропал, к тому же арендатор бросил ферму. "Развалины сплошь поросли диким хмелем и крапивой", - пишет П. Берришон.

Артюр нагрянул в Рош 11 апреля, в Страстную пятницу. Это значит, что он оставался в Лондоне один всего несколько дней. Его сестра Витали, которой в то время было пятнадцать лет, рассказывает в своем дневнике:

То был великий день в моей жизни, ибо он был отмечен одним событием, которое меня поразило чрезвычайно: неожиданно приехал мой брат, чем доставил всем небывалую радость. Я вижу как сейчас, что мы сидим в комнате, где обычно занимались какими-либо делами, с матерью, братом и сестрой; и тут раздается тихий стук в дверь. Я пошла открывать... представьте мое изумление, когда я оказалась лицом к лицу с Артюром. Когда прошла минута первого удивления, брат поведал причину своего приезда, чем еще больше всех обрадовал - да они сам был доволен. Весь день мы были вместе и испытывали чувство единства, сопричастности друг другу, о котором Артюр не имел, можно сказать, ни малейшего представления.

13 апреля, на Пасху, все семейство направилось к обедне в Шюффильи, посвятив послеобеденное время прогулке. Этакая сельская идиллия: г-жа Рембо отдает приказания рабочим и каменщикам, Изабель и Витали возятся с цыплятами на птичьем дворе, а Фредерик копается в огороде.

Бедняга Артюр! В какую же дыру его занесло! Эта нищая деревня была под стать его матери - строга и печальна. "Ничто не скрашивает убогости здешнего пейзажа, тягучей деревенской дремоты и картины всеобщего запустения ни холмик, ни деревце, ни речушка", - пишет Жюльен Грак. "Кроме неба тут ничего нет", - добавляет Андре Дотель.

Что же делать здесь, в изгнании? Рембо скоро понял, какая ждет его жизнь: жизнь простого крестьянина в сабо, без гроша в кармане, без друзей, без развлечений. Тогда он решил написать книгу о своих духовных поисках, благодаря которой смог бы заработать достаточно денег, чтобы снова уехать, не спрашивая мать и не взывая к щедрости г-жи Верлен. Артюр рассчитывал быстренько сочинить небольшую книжку в несколько глав. Великое произведение, которое он задумал - изучение варварского, незнакомого мира, открытого его взгляду Ясновидца, - могло и подождать.

Итак, он привез из Лондона ("Это самый настоящий Иерусалим!" - говорил Верлен) несколько страниц, на которых были записаны его "зарисовки" на тему трех сцен из Евангелия от Иоанна: первые чудеса Иисуса в Галилее, Самарии и чуда у купальни. Бумага в Роше была редкостью, поэтому он сделал кое-какие наброски на оборотной стороне этих листов; это были части "Языческой, или Негритянской книги", которую он планировал написать, озаглавленные "Дурная кровь", "Ложное обращение" и "Алхимия слова".

Он поддерживал постоянную переписку с Верленом, который в Жеонвиле скучал не меньше его, и возобновил отношения с Делаэ, все еще находившимся в Шарлевиле.

20 апреля, в воскресенье, было положено начало милой традиции: встречи трех друзей за столиком какого-нибудь ресторана неподалеку от границы.

15 мая Делаэ получил иллюстрированное послание Рембо, ценное свидетельство о жизни в Роше и планах, в том числе и литературных:

Рош

кантон Аттиньи

май 1873 года

Мой дорогой друг, ты можешь судить о моем нынешнем существовании по этой акварели.

О Природа! О мать моя!

Далее следует рисунок, довольно хорошо описанный П. Берришоном: "В небе маленький человечек с лопатой в руках, он ее держит так, как будто это дароносица, изо рта у него вылетают такие слова: "О Природа! О сестра моя!" На земле человечек побольше, в сабо, в руках у него лопата, а на голове колпак из хлопка, он окружен травой, цветами и деревьями. В траве сидит гусь, он говорит: "О Природа! О тетка моя!"

Какая гадость! И как же чудовищно простодушны эти крестьяне!

Чтобы добраться до кабака, надо вечером пройти пару лье, а то и больше. Из-за mother я попал в такую дыру!

Есть и другой рисунок, неизданный, пейзаж с подписью:

"Деревушка Рош, кантон Аттиньи, вид из дома г-жи Рембо".

Я не знаю, как выбраться отсюда, но все-таки вырвусь на волю. С тоской вспоминаю об ужасном Шарлевиле, о кафе де л'Юнивер, о библиотеке и т. д. Однако работаю довольно регулярно, пишу маленькие вещи в прозе, под общим заглавием: "Языческая, или Негритянская книга". Это глупо и невинно. О невинность! невинность, невинность, невинн... эх, цепом бы ее!

Верлен тебе уже, наверно, дал злополучное поручение договориться с г-ном Девеном, издателем "Северо-Востока". Я думаю, этот Девен мог бы неплохо напечатать книгу Верлена по сходной цене и надлежащим образом, если только он не будет использовать такой же поганый шрифт, как и в газете. Хотя он вполне способен сверстать ее на манер своей газетенки, да еще объявления всунуть!

Мне больше нечего тебе сказать, я в столбняке от созерцания Природы, думаю, скоро я в этой природе растворюсь. Я твой, о Природа, о мать моя!

Жму тебе руку в надежде скорой, насколько в моих силах, встречи.

Р.

Я прочитал свое письмо. Верлен тебе, должно быть, предложил встречу в воскресенье, 18 числа, в Буйоне. Я туда приехать не смогу. Если ты там будешь, он, скорее всего, даст тебе несколько отрывков в прозе, написанных мною или те, чтобы ты их мне передал.

Моя мамаша вернется в Шарлевиль в июне. Это абсолютно точно, и я постараюсь на некоторое время задержаться в углом милом городке.

Жара стоит изнуряющая, а по утрам морозит. Позавчера я был у немчуры (немчур меня!) в Вузьере, там население в 10 тысяч человек, это в семи километрах отсюда. Немного развеялся.

Я связан по рукам и по ногам. Ни одной книги! Ни одного кабака поблизости, ни одной уличной драки! Что за ужас эта французская деревня! Моя участь зависит от этой книги, куда должны войти еще полдюжины ужасных историй, которые мне предстоит придумать. А как я могу придумывать ужасы в подобной обстановке! Рассказов тебе своих не посылаю, хотя написал уже три, это слишком дорого мне обойдется. Ну, вот и все.

До свидания, вот увидишь!

Ремб.

Упоминание о воскресной встрече в Буйоне содержится в письме Верлена к Делаэ от 15 мая, где Поль просит отменить назначенное свидание в Сюньи и сообщает на всякий случай, что 18 мая будет в Буйоне.

Он действительно побывал там, но никого не встретил:

Под проливным дождем, пешком пришел туда в полдень, пишет он Рембо, не нашел никого. Собираюсь уезжать с почтовой каретой. Отужинал с какими-то французами из Седана и здоровенным школьником из шарлевилъского коллежа. Пирушка была - мрак!

Это письмо, очевидно, написанное после ужина, сопровождавшегося обильными возлияниями, содержит кроме довольно грубых шуток повторяющийся два раза намек на приятное известие: "Ты останешься доволен". Это значило, что путь в Англию был свободен - мать Верлена, при которой у него не хватало духу уехать обратно в Лондон, собиралась вернуться к себе в Аррас.

В пятницу 23 мая, накануне решающей встречи в Буйоне в следующее воскресенье, Верлен изложил свой план Лепел-летье: он поедет в Льеж, затем в Антверпен и наконец в Лондон после встречи с "дружками из Шарлевиля - Мезьера".

Эта встреча произошла 25 мая. В тот день Верлен так опоздал в "Арденнский отель", что и два года спустя все еще помнил об этом ("Да, и по-свински же я себя повел тогда", - напишет он 1 июля 1875 года Делаэ). Последний спустя 55 лет описал памятный обед в октябрьском номере "Певчего дрозда" за 1928 год, но его рассказ содержит слишком много явных ошибок и нелепостей, чтобы приводить его здесь.

Можно предположить, что Рембо был рад возобновлению "крестного пути", тем более что Верлен, казалось, успокоился, если не полностью излечился. Он, похоже, решил - окончательно и бесповоротно - устроить свою жизнь, не думая о жене. И потом, для Артюра все было лучше, чем Рош в мае и Шарлевиль в июне.

Пасмурный и меланхоличный Делаэ один вернулся в Седан на почтовом дилижансе.

После посещения Льежа в понедельник 26 мая и Антверпена 27-го оба путешественника сели в тот же вечер на пароход компании "Грейт Истерн Рейлвэй", который, подняв якорь в 4 часа, прибыл в Харвич на следующий день в 6 часов 40 минут. "Неслыханное по красоте путешествие", - пишет Верлен Лепеллетье в письме от 29 (на самом деле 30) мая (пятница).

Рембо, восхищенный, написал верлибром стихотворение "Движение", по тону очень отличающееся от "Морского пейзажа", воспевающее первую встречу с морем. Наши путешественники покоряют мир ("юная пара уединилась на этом ковчеге"):

Они - завоеватели мира В погоне за химически-личным богатством;
Комфорт и спорт путешествуют с ними;
(...) Головокружение и отдых Под потоками света
В страшные вечера занятий.
(...) В гармоничный экстаз их загнали,
В героизм открытий.

Они сняли комнату у некоей г-жи Александры Смит в доме 8 на Грейт Колледж-стрит в Кемден-тауне, на северо-западе Лондона, очень веселом квартале недалеко от Хайгета, пристанища художников.

Сначала все было великолепно. Верлен взялся наконец за ум: "Никого не буду больше донимать своими проблемами, - пишет он Эмилю Блемону 30 мая 1873 года. - Правосудие положит всему конец".

Рембо мог праздновать победу. Со спокойной душой он принялся переписывать начисто черновые наброски "Языческой книги". Верлен нарисовал, как тот сидит в трактире и пишет, добавив на полях: "Вот так было написано "Одно лето в аду", в Лондоне, в 72-73". Этот рисунок (утерян), о котором сообщает Шарль Уэн, хранился у издателя Леона Ванье.

Верлен, пользуясь не меньшей свободой, посещал читальные залы Британского музея и вновь почувствовал вкус к творчеству. Он уже понял, что Рембо был прав, настаивая на их финансовой независимости. Если они собирались надолго задержаться в Англии, то, конечно, не могли бесконечно пользоваться щедростью г-жи Верлен. Уроки французского приносили им достаточно, чтобы покрыть текущие расходы и немного отложить на черный день - свобода, черт возьми, стоит денег! Друзья уже представляли, как они путешествуют со всеми удобствами, как туристы, в южных морях..._ в любом случае, далеко, очень далеко от улицы Николе!

Ундервуд нашел два практически одинаковых объявления в популярном "Эхе" от 11, 12 и 13 июня и "Дейли телеграф" от 21 июня 1871 года:

"Уроки французского, латыни, литературы на французском языке дают два джентльмена из Парижа. Цены умеренные. Верлен, 8 Грейт Колледж-стрит, Кемден-таун".

25 июня Верлен торжествующе объявил Эмилю Блемону, что нашел... одного ученика! Вероятно, побольше - вскоре оба друга стали давать по два урока в день за три шиллинга, что обеспечивало им карманные расходы, покупку табака и выпивку. На вопрос следователя в Брюсселе на допросе 12 июля 1873 года: "На что вы жили в Лондоне?" - Рембо ответил: "Главным образом на деньги г-жи Верлен, которые она присылала своему сыну. К тому же мы давали вместе уроки французского языка, но уроки эти приносили небольшой доход: дюжину франков в неделю".

Они рассчитывали преуспеть на этом поприще, вот почему занялись английским, на этот раз очень серьезно, "вкалывая" целыми днями. Верлен читал поэзию, особенно Суинберна, а Рембо выписывал слова из попадавшихся ему под руку газет, в основном из спортивной хроники и разделов о сельском хозяйстве. Обладая уже достаточным словарным запасом, они углубляли свои знания, занявшись тематическим изучением лексики. Кроме того, друзья снова начали посещать театр.

Однако в тот момент, когда Поль и Артюр уже почувствовали, что свободны и самостоятельны, все внезапно обрушилось.

В чем была причина?

В первую очередь "понимающие" улыбки и сплетни, которые распространились среди коммунаров-эмигрантов на счет их отношений. Это, должно быть, началось еще раньше, но друзья ничего не замечали, так как почти не встречались со ссыльными; тем не менее Верлен виделся иногда со своими старыми друзьями, Вермершем, Регаме и Андриё. Рано или поздно должен был разразиться скандал.

И вот в один прекрасный день Рембо, направившись к Жюлю Андриё, которого очень любил за образованность, к немалому своему удивлению был встречен, по словам Делаэ, "с неприязнью, доходившей до грубости". Он хотел сказать, что Артюра попросту выставили за дверь, возможно, при свидетелях. Значит, Андриё узнал, о чем перешептывались его товарищи-коммунары.

Для Верлена это был настоящий удар. Все его старые раны тотчас открылись. Он, который еще недавно писал Блемону: "Я вновь обрел смелость и здоровье" (25 июня), пал под ударом судьбы. Молва об их "порочной связи" подтверждала "инсинуации" семейства Моте. Он не только проиграет процесс, но и будет опозорен.

Тогда Верлен попытался опровергнуть слухи об их связи. Так, например, по сведениям Ундервуда, которые он получил непосредственно от Камиля Баррера, Верлен пришел к последнему, чтобы оправдаться: "Меня обвиняют в том, что я педераст, но это не так!"

Новость о происшедшем между Андриё и Рембо быстро облетела всех лондонских коммунаров и не ускользнула от осведомителей, которых и в Лондоне было порядком. 26 июня 1873 года в парижскую префектуру было передано следующее сообщение:

"Неясной природы связь объединяет бывшего служащего префектуры Сены (он не покидал свой пост и во время Коммуны), поэта-путешественника из журнала "Призыв" г-на Верлена и некоего молодого человека, часто наезжающего в Шарлевиль, во время Коммуны числившегося в отряде парижских вольных стрелков, г-на Рембо. Семья г-на Верлена настолько уверена в достоверности этого унизительного факта, что основывает на нем один из пунктов прошения о разводе".

Гнев Верлена был таким же неистовым, как и ярость Рембо.

Отныне их всюду будет сопровождать дурная слава. Это конец их литературной карьеры. К имени Рембо будет прикреплен позорный ярлык, да и мать его скоро будет поставлена об этом в известность.

Каждый мог обвинять своего друга в том, что тот исковеркал ему жизнь. Их отношения дали трещину, которую невозможно было не замечать.

Верлен, вероятно, запил горькую, как это с ним происходило, когда случались неприятности. Можно представить, как жестоко они стали обращаться друг с другом. Камиль Баррер вспоминал об их ссорах, доходивших подчас до мордобоя и поножовщины. Эрнест Делаэ рассказал о дуэлях "на немецкий манер": "Брали в руки острое лезвие ножа, завернутое в салфетку таким образом, чтобы выступал кончик, и целились им в лицо и горло".

Рембо, со своей стороны, подтверждает его свидетельство: "Не раз по ночам сидевший в нем демон набрасывался на меня, мы катались по полу, я боролась с ним" ("Одно лето в аду").

Скоро Рембо и Верлен не могли уже скрывать следы своих драк: порезов и кровоподтеков. В полицейском рапорте от 1 августа 1873 года говорится: "Эти двое дрались и терзали друг друга, как дикие животные, чтобы испытать потом радость примирения".

Так дальше продолжаться не могло.